Московский хирург Модлинский имел огромное несчастие уморить пациентку, которой он сделал опасную операцию, не спросив на то разрешения ни самой больной, ни её родных. Впрочем, если бы он и спросил разрешения, много толку из того не вышло бы, ибо и больная была, и родители её суть люди тёмные, мужики. Раз доктор со светлыми пуговицами приказал бы им необходимость операции, единственным ответом с их стороны медицинскому начальству могло быть:
— Вы наши отцы, мы ваши дети. Батюшка, делай!
Батюшка сделал и — зарезал. Зарезал по всем правилам искусства: сам В. Ф. Снегирёв свидетельствовал на суде, что операция была произведена на славу, хирург не мог работать чище, а уж В. Ф. Снегирёву — известное дело — не только книги, но и Драги в руки. Г. Модлинский не забывал в животе оперируемой ни пинцетов, как делывали это иные хирурги, ни клубка ниток, как случалось с другими; всё было чисто, аккуратно, мило, благородно. Но больная. по упрямству и неблаговоспитанности своей мужицкой натуры, всё-таки взяла да умерла. И не от чего было умереть, а умерла. На зло науке, на зло искусству хирурга, на зло констатированной необходимости сделать операцию, — по какому-то таинственному, посмеявшемуся и над наукою, и над хирургом, процессу организма, который операции не пожелал и отомстил за неё жесточайшим воспалением брюшины с быстрым смертным исходом.
Итак, положение лиц и обстоятельств в трагической истории этой таково.
Учёный врач. Безграмотная больная.