Ночь! Невозмутимая тишина царит в покоях богатого барского дома. Как убитая, спит многочисленная дворня: набегалась за день. Спят приживалки. Спят гости. Спят господа. Спит почерневший сад, уронив на землю свои жёлтые листья, и тихо плачет над ним осеннее небо и мелким дождём мочит его обнажённые деревья.
Только что угомонился новый жилец — маленький ребёнок. Мирно засыпает он, покачиваясь в своей люльке, убаюканный тихим ласкающим напевом. Трепетное пламя лампадки освещает золочёные ризы образов, кисейный полог люльки и маленькую женскую фигуру. Нежно, чуть слышно звучит женский голос, и чутко прислушивается заботливая няня к тихому дыханью ребёнка. Не спит верная раба: её разбудил плач, а теперь сон уже не идёт к ней, хоть ребёнок и успокоился. Она успела уже полюбить своего маленького господина, и думы её всё чаще и чаще обращаются к этому беспомощному существу, вверенному её попечениям. Что-то ждёт его в жизни? Где найдёт оно своё счастье-долю?..
И плывут, несутся думы и причудливыми узорами переплетается в них возможная действительная жизнь с поэтической фантазией, сейчас ею сказанной над колыбелью сказки. Чудится ей, что маленький ребёнок превращается в красавца-богатыря и скачет за тридевять земель в тридесятое царство отыскивать Жар-птицу, раздобывать воды живой. Вплетается действительная жизнь, и чудится бедной рабе, что питомец её вырос, выровнялся, и красиво сияет на нём вышитый золотом мундир. Весь в отца мой Иван-Царевич: и выступка та же, и взгляд и грудь молодецкая… богатырь!
Заплакал ребёнок во сне. Встрепенулась верная раба, и снова закачалась люлька, и мерная песня полилась в таинственном полумраке детской.