[I]Прошло болѣе десяти лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ я впервые рѣшился испытать свои силы въ переводѣ Divina Commedia Данта Алигіери. Вначалѣ я не имѣлъ намѣренія переводить её вполнѣ; но только въ видѣ опыта перелагалъ на русскій языкъ тѣ мѣста, которыя, при чтеніи безсмертной поэмы, наиболее поражали меня своимъ величіемъ. Мало-по-малу, однако жъ, по мѣрѣ изученія Divina Commedia, и чувствуя, что былъ въ силахъ преодолеть, по крайней мѣрѣ отчасти, одну изъ важнѣйшихъ преградъ въ трудномъ дѣлѣ — размѣръ подлинника, я успѣлъ въ теченіи двухъ лѣтъ окончить переводъ первой части Дантовой Поэмы — Ада. Болѣе нежели кто-нибудь созновая всю слабость моего труда, я долго скрывалъ его подъ спудомъ, пока наконецъ ободрительныя сужденія друзей моих, которымъ читалъ я отрывки изъ моего перевода, а ещё болѣе необыкновенно-лестный отзывъ г. профессора С. П. Шевырева, не заставили меня въ 1844 г. въ первый разъ предстать на судъ публики съ V пѣснію Ада, помѣщенною въ томъ же году въ Москвитянинѣ. Послѣ того я напечаталъ еще отрывокъ въ Современникѣ[1], издававшемся г. Плетнёвымъ, и наконецъ, въ 1849 году, XXI и XXII пѣсни въ Москвитянинѣ.
[II]
Убѣдившись, что трудъ мой не совсѣмъ ничтоженъ, и если не имѣетъ въ себѣ никакихъ особыхъ достоинствъ, то по крайней мѣрѣ довольно близокъ къ подлиннику, я теперь рѣшаюсь вполнѣ представить его на судъ любителей и знатоковъ такого колоссальнаго творенія, какова Divina Commedia Данта Алигіери.
Считаю нужнымъ сказать нѣсколько словъ о самомъ изданіи моего перевода.
Такой поэтъ, какъ Данте, отразившій въ своемъ созданіи, какъ въ зеркалѣ, всѣ идеи и вѣрованія своего времени, исполненный столькихъ отношеній ко всѣмъ отраслямъ тогдашняго знанія, не можетъ быть понятенъ безъ объясненія всѣхъ намековъ, въ его поэмѣ встрѣчающихся: намековъ историческихъ, богословскихъ, философскихъ, астрономическихъ и т. д. Потому всѣ лучшія изданія Дантовой Поэмы, даже въ Италіи, и особено въ Германіи, гдѣ изученіе Данта сдѣлалось почти всеобщимъ, всегда сопровождаются комментаріемъ болѣе или менѣе многостороннимъ. Но составленіе комментарія есть дѣло чрезвычайно трудное: кромѣ глубокаго изученія самого поэта, его языка, его воззрѣній на міръ и человѣчество, оно требуетъ основательнаго знанія исторіи вѣка, этого въ высшей степени замѣчательнаго времени, когда возникла страшная борьба идей, борьба между духовною и свѣтскою властію. Кроме того, Данте есть поэтъ мистическій; основную идею его поэмы различные комментаторы и переводчики понимаютъ и объясняютъ различно.
Не имѣя столько обширныхъ свѣдѣній, не изучивъ поэта до такой глубины, я никакъ не беру на себя обязанности, передавая слабую копію съ безсмертнаго оригинала, быть въ то же время и его истолкователемъ. Я ограничусь присоединеніемъ только тѣхъ объясненій, безъ которыхъ читатель-незнатокъ не въ силахъ уразумѣть созданіе въ высшей
[III]степени самобытное, и, слѣдовательно, не въ состояніи наслаждаться его красотами. Объясненія эти будутъ состоять большею частію въ указаніяхъ историческихъ, географическихъ и нѣкоторыхъ другихъ, касающихся до науки того времени, особенно астрономіи, физики и натуральной исторіи. Главными руководителями въ этомъ дѣлѣ мнѣ будутъ нѣмецкіе переводчики и толкователи: Карлъ Витте, Вагнеръ, Каннегиссеръ и въ особенности Копишъ и Филалетесъ (принцъ Iоаннъ Саксонскій). Гдѣ нужно, я буду дѣлать цитаты изъ Библіи, сличая ихъ съ Вульгатою — источникомъ, изъ котораго Данте черпалъ такъ обильно. Что касается до мистицизма Поэмы Дантовой, я приведу по возможности кратко только тѣ объясненія, которыя наиболѣе приняты, не вдаваясь ни въ какія собственныя предположенія.
Наконецъ, всѣмъ изданіямъ и переводамъ Данта обыкновенно предшествуетъ жизнь поэта и исторія его времени. Какъ ни важны эти пособія для яснаго уразумѣнія дивно-таинственнаго творенія, я не могу въ настоящее время присоединить ихъ къ изданію моего перевода; впрочемъ не отказываюсь и отъ этого труда, если интересъ, возбужденный моимъ переводомъ, потребовалъ бы его отъ меня.
Вполнѣ счастливымъ почту себя, если мой переводъ, какъ ни безцвѣтенъ онъ передъ недосягаемыми красотами подлинника, хотя на столько удержитъ за собою отблескъ его величія, что въ читателѣ, не наслаждавшемся красотами Divina Commedia въ подлинникѣ, возбудитъ желаніе изучить её въ оригиналѣ. Изученіе же Данта для людей, любящихъ и постигающихъ изящное и великое, доставляетъ такое же наслажденіе, какъ и чтеніе другихъ поэтовъ-геніевъ: Гомера, Эсхила, Шекспира и Гёте.
Предоставляю судить людямъ, болѣе меня свѣдущимъ, умѣлъ ли я удержать въ моемъ переводѣ хотя слабую искру
[IV]того божественнаго огня, которымъ освещено гигантское зданіе, — та поэма, которую такъ удачно сравнилъ Филалетесъ съ готическимъ соборомъ, фантастически-причудливымъ въ подробностяхъ, дивно-прекраснымъ, величаво-торжественнымъ въ цѣломъ. Не страшусь строгаго приговора ученой критики, утишая себя мыслію, что я первый рѣшился переложить размѣромъ подлинника часть безсмертнаго творенія на русскій языкъ, такъ способный къ воспроизведенію всего великаго. Но ужасаясь мысли, что дерзкимъ подвигомъ оскорбилъ тѣнь поэта, обращаюсь къ ней его же словами:
- Vagliami ‘l lungo studio e ‘l grande amore,
- Che m’han fatto cercar lo tuo volume.
- Inf. Cant. I, 83—84.
