«Но нам ещё нельзя прекратить анализ мыслей г. Тимирязева«, — так начинает г. Страхов эту главу. В переводе на обыкновенный язык это значит, что г. Страхову ещё недостаточно удалось запутать читателя в совершенно ясном по себе вопросе. И вот начинаются новые старания найти у меня противоречие там, где его нет и следа.
Я доказываю, что скрещивание не так всесильно, как утверждает Данилевский; я отрицаю, например, что изменения должны исчезать «от первого скрещивания». Г. Страхов подхватывает: значит, по мнению Тимирязева, скрещивание не есть препятствие; значит, оно «в высшей степени полезно»; значит, Тимирязев впадает в противоречие, указывая на то, что в природе скрещивание бывает ограничено различными условиями и что это ограничение способствует отбору. Но всякому понятно, что никакого противоречия в моих положениях не существует. Понятно это и г. Страхову. Он очень хорошо знает, как я смотрю на отношение между отбором и скрещиванием; он даже сам приводит это место и досадует, что оно изложено «так пространно, такою бойкою, плавною речью». Вот оно; «Скрещивание и отбор, — говорю я, — это — два начала, находящиеся в антагонизме и действующие одновременно и неизменно. Образование новых, форм идёт по равнодействующей этих двух противоположных влияний, всё равно как полёт ядра зависит от движения, сообщённого ему при выстреле, и от притяжения земли; ни в том, ни в другом случае мы не можем допустить, чтобы явления находились когда-либо под влиянием только одной из обусловливающих причин». Имея перед собой эти строки, г. Страхов не может не понять, что в моей статье нет и тени противоречия. Отрицая, что скрещивание уничтожает результаты отбора, я не отрицаю, что оно их ограничивает, замедляет. Скрещивание и отбор — это два борющихся начала. По мнению Данилевского, первое бесконечно велико, а второе сводится к нулю. Я же говорю, что противодействие, оказываемое скрещиванием, всегда величина конечная, а, следовательно, и для действия отбора всегда остаётся простор, понятно, тем более широкий, чем менее противодействующая сила. Продолжая высказанную выше параллель, по Данилевскому и г. Страхову выходит, что если существует земное притяжение, то, значит, ядро никогда не может вылететь из пушки. А я говорю, вылетит вопреки притяжению, но полёт его будет зависеть от этого притяжения. Дело так просто, что нет и места для недоразумения. Так же само собою очевидно, что скрещивание, разжижая какой-нибудь признак, в то же время распределяет его на большее число существ, — это неизбежный результат всякого разжижения: что теряется в интенсивности, то выигрывается в экстенсивности. В итоге, как я уже объяснял не раз, скрещивание есть обстоятельство, определяющее, почему естественный отбор требует для проявления своих результатов длинного ряда веков, а искусственный (где скрещивание более ограничено) — только десятков лет. Отсюда же понятно, что чем более ограничено скрещивание в природе, тем быстрее действие отбора. Отрицая, что скрещивание всесильно, я не имею ни малейшего желания впадать в противоположный абсурд и утверждать что оно бессильно. Г. Страхов так проникся убедительностью излюбленного довода: «не всё — значит ничего», что не может скрыть досады, почему и я не рассуждаю таким же образом. Но от меня он этого не дождётся.
Я не ограничился в своей критике доказательством несостоятельности рассуждений Данилевского, я привожу факты, самым очевидным образом доказывающие, что известные черты организации не исчезают не только вследствие «первого», но даже и «повторённого» скрещивания. Приводимый мною пример тем более убедителен, что всякому понятен, и потому именно особенно досаден для г. Страхова, всегда рассчитывающего только на помрачение своего читателя. Я указываю на исторический нос Бурбонов, который, несмотря на обязательное отсутствие кровосмесительных браков, сохранился до восьмого поколения. В герцоге Немурском ещё можно узнать потомка Генриха IV[1]. А, между тем, в его жилах течёт только 1/128 доля крови родоначальника. Факт становится ещё поразительнее, если сравнить представителей старшей и младшей линии, разделённых целыми пятнадцатью степенями родства. По мнению г. Страхова, признак должен исчезать «большею частью» от первого скрещивания, а вот пример, законом предписанных и историей засвидетельствованных, скрещиваний в семи поколениях, не помешавших сохранению таких ничтожных признаков, как горбатый нос и вообще черты лица[2]. Факт налицо; аргумент тем и досадлив, что всякому до очевидности ясен; тут не помогут никакие увёртки, никакое крючкотворство, никакое обрубание начала и конца чужой фразы или выставление противника в вымышленном комическом виде. У всякого и руки опустились бы, но не у г. Страхова. Его изобретательность неистощима. Для омрачения читателя все средства хороши; и вот к каким прибегает он на этот раз: «На это возражение (т. е. указание на образование племенных отличий и сохранение, вопреки скрещиванию, носа Бурбонов, подбородка Габсбургов), — говорит г. Страхов, — уже совершенно основательно отвечал г. Эльпе». Следует ссылка на соответствующие фельетоны Нового Времени. Наивный читатель спросит: почему г. Страхов, вообще тароватый на выписки, не привёл во всеобщее назидание этого «совершенно основательного» возражения? Для чего понадобилась глухая ссылка на такой малодоступный источник, как фельетон старой газеты? Но в этом и вся новизна полемического приёма г. Страхова. Дело в том, что в указанном месте по главному сюда относящемуся вопросу, т. е. по вопросу о возможности сохранения признаков, вопреки скрещиванию, никакого возражения не оказывается. Вот что там стоит: «Нельзя же считать серьёзным курьёзные ссылки на нос Бурбонов или подбородок Габсбургов». Вот и всё, и это г. Страхов называет возражать «совершенно основательно»!
Таков новый эристический приём, изобретённый г. Страховым, заключающийся в том, чтобы предъявлять аргумент не наличностью, а, так сказать, в кредит.
Для того, чтобы ещё более убедить читателя в действительности возражения, на которое он ссылается, г. Страхов продолжает, что к этому «совершенно основательному» возражению он прибавит «только общее замечание» (странная прибавка к чему-нибудь не существующему). Он говорит, что сохранение характеристического носа в семье Бурбонов зависит от «таинственного» морфологического процесса, играющего вообще большую роль во всех объяснениях Данилевского. Что нос — признак морфологический, а не психический, — совершенно верно; так же верно, как и то, что эпитет «таинственный» ничего не объясняет. Но главное дело в том, что я и не поднимал вопроса о каком-нибудь объяснении наследственности не только «таинственном», но и действительном. Дело не в объяснении, а просто в самом историческом факте сохранения известной формы носа при таких условиях, когда, по Данилевскому и г. Страхову, этого не могло быть. Предыдущую главу г. Страхов заключил храбрым уверением, что, по большей части, «одного скрещивания» достаточно для того, чтобы уничтожить известный признак, а ему приводят всем известный пример сохранения ничтожного признака, несмотря на семь последовательных скрещиваний, т. е. при наличности всего 1/128 первоначальной крови. Вместо того, чтобы признать обязательную силу этого факта, или, по крайней мере, молчать, если не можешь возражать, г. Страхов начинает метаться во все стороны, прячется за несуществующий аргумент, схоронившийся будто бы где-то в чужом фельетоне, а для отвлечения внимания читателя пускается в туманные рассуждения о «таинственной» причине факта, очень хорошо понимая, что не в причине дело, а в том, что самый факт, независимо от его объяснения, разрушает в основе те голословные уверения о всемогуществе скрещивания, на которых оба они (т. е. Данилевский и г. Страхов) строят все свои надежды опровергнуть дарвинизм. Но и этого г. Страхову показалось ещё мало. Для того, чтобы окончательно затемнить в глазах читателя истинный смысл довода, против которого он решительно ничего не может возразить, он старается придать всему вопросу диаметрально противоположный смысл. Он пытается окончательно сбить с толку читателя, отвечая мне, как будто я утверждал, что нос Бурбонов произошёл «в силу отбора» (!) и посредством устранения (!!) скрещивания»[3], и, отвергнув без труда эту нелепость, прямо противоположную тому, что я говорю, самодовольно выкрикивает: «что и доказать надлежало» и т. д.
Этот приём не нов; вот как характеризует его Шопенгауэр[4].
«Уловка 13. Бесстыдный фокус проделывается, когда после нескольких вопросов, на которые противник ответил так, что ответом этим нельзя воспользоваться для вывода заключения, которое мы намеревались сделать, выставляют заключительное положение как доказанное и выкрикивают ею с триумфом. Если противник застенчив или туп, а сам обладаешь значительным бесстыдством и хорошим голосом, это весьма может удасться». Г. Страхов только усовершенствовал эту уловку 13; не будучи в состоянии отразить довод противника, он опровергает прямо противоположное положение (т. е., в сущности, побивает себя самого) и выкрикивает при этом: что и доказать надлежало!
Показав, таким образом, на примере Бурбонов, что на первых порах скрещивание вовсе не так всесильно, как утверждает Данилевский, я указываю далее, что в природе несомненно существуют причины, его ограничивающие (действовавшие, например, при образовании человеческих племён[5]). Наконец, я останавливаюсь на несомненных фактах, доказывающих, что разновидности могут уживаться рядом не смешиваясь и, следовательно не уничтожаясь. При этом я указываю на свидетельство Дарвина, что он неоднократно наблюдал это явление, и ссылаюсь на факты Негели, доказывающего это положение на многочисленных разновидностях Hieracium. Желая подорвать в глазах своих читателей достоверность моей ссылки на факты Негели, г. Страхов ядовито замечает: «Итак, г. Тимирязев, полагая, что в настоящем случае Негели сходится с Дарвином, нашёл факты в его пользу. Как странно! Сам Негели говорит об этом следующее»… Далее приводится ряд выписок из книги Негели, из которых читателю понятно только то, что Негели в чём-то не согласен с Дарвином, но в чём именно и на каком основании, из этих глухих, отрывочных выписок, конечно, ничего понять невозможно. На эту выходку г. Страхова я отвечу то же, что отвечал и ранее. До того, что говорит или думает Негели, мне нет никакого дела; я ценю только приводимые им факты, а г. Страхов, конечно, не осмелится утверждать, что я неверно цитирую или объясняю эти факты[6]. Данилевский и г. Страхов уверяют, что скрещивание всесильно и ведёт к сглаживанию всяких различий; Дарвин говорит, что наблюдал в природе совместное присутствие разновидностей, а Негели возводит это в общее правило и подтверждает своими многолетними наблюдениями над совместным разведением многочисленных разновидностей Hieracium. Вот факты; а до мнений Негели, повторяю, мне так же мало дела, как и до его (столь приятного г. Страхову) голословно-самоуверенного отзыва, что дарвинизм основательно исследовал только «конюшню» и «голубятню», а не «свободную природу»[7]. Театр деятельности обоих учёных мне короче знаком, чем г. Страхову. Был я и в Дауне, у Дарвина, бывал и в мюнхенском ботаническом саду, и могу уверить г. Страхова, что сады, поля и рощи, среди которых протекла вся жизнь Дарвина, более походят на «свободную природу», чем несколько десятков пыльных грядок в самом центре германских Афин. А если Негели экскурсировал в баварских или даже Швейцарских Альпах, то г. Страхову не безызвестно, что Дарвин провёл пять лет в кругосветном плавании, да ещё, с малых лет, и до, и после путешествия, исходил вдоль и поперёк не один уголок Англии.
Также, я полагаю, мало кого убедит и ссылка, которою г. Страхов победоносно заканчивает свою первую статью, — ссылка на Агасиза, отзывавшегося о дарвинизме, что это — «целое болото голословных утверждений». Стара истина, что брань — только признак бессильной злобы. А что Агасиз сам с грустью сознавал своё бессилие перед победоносным, но не симпатичным ему дарвинизмом, об этом мы знаем из мастерской картинки в одной из лекций Тиндаля, описавшего своё свидание с этим неутомимым наблюдателем, но неглубоким мыслителем, упорно закрывавшим глаза перед очевидностью.
Таково содержание этой главы. Те уловки г. Страхова, с которыми нам пришлось в ней познакомиться, красноречиво доказывают, как жестоко мстит за себя логика.
На этом месте г. Страхов дал своим читателям месячный отдых. Переведём дух и мы.
- ↑ По свидетельству Гейне, сходство это было заметно ещё в детстве герцога.
- ↑ Понятно, что в природе случаи такого абсолютного устранения браков в близких степенях родства едва ли существуют. Если же и при таких, наиболее благоприятных для него условиях, скрещивание не «всесильно», то понятно, какие результаты должны получаться в естественном состоянии, когда существа распределяются в пространстве так, что браки между близкими степенями крови должны представлять правило, а не исключение (см. Опровергнут ли дарвинизм? Лекции и речи, стр. 159)
- ↑ Повторяю, что я говорю диаметрально противное — я привожу нос Бурбонов как доказательство возможности сохранения признака, вопреки присутствию скрещивания, а г Страхов отвечает мне, как будто я говорил, что нос сохранялся посредством устранения скрещивания.
- ↑ Эристика или искусство спорить. Перевод кн. Д. Цертелева,
- ↑ Как на главную причину (помимо отбора), ограничивающую скрещивание, я подробно указываю на то, что возникновение всякой новой формы будет всегда местное; так что не может быть и речи, наприм., о скрещивании между всеми представителями вида (Лекции и речи, стр. 158—159 и 162).
- ↑ Не касаясь здесь мнений Негели, так как это к делу не относится, замечу, что если Негели в этом случае только полагает, что не согласен с Дарвином, то он прямо фактически противоречит Данилевскому и г. Страхову, так как именно доказывает, что в природе скрещивание не играет той роли, которую ему приписывает Данилевский. Если б г. Страхов вдумался в приведённую им цитату, то, конечно, припрятал бы её подалее, а не предъявлял бы в качестве аргумента.
- ↑ Гукер и Аза Грей, — о которых справедливо говорят, что каждый из них видал более живых растений в их естественной обстановке, чем кто-либо на земле, — совершенно иного мнения о дарвинизме.