День догорѣлъ. Послѣ обѣда, двое пріятелей цѣлый вечеръ проболтали о томъ, какъ лучше распорядиться пятью тысячами долларовъ награды, когда имъ удастся выслѣдить однорукаго Пита, схватить его, удостовѣриться въ личности предполагаемаго мошенника, выдать его властямъ и отправить въ Талекуа на индіанской территоріи. Но у нихъ рождалось столько блестящихъ проектовъ насчетъ употребленія ожидаемой суммы, что они не могли ни на чемъ остановиться. Наконецъ, ихъ споръ надоѣлъ миссисъ Селлерсъ и она сказала:
— Не глупо-ли, что вы собираетесь зажарить кролика, не успѣвши его поймать?
Тутъ интересный предметъ разговора былъ оставленъ до другого раза и вся компанія отправилась на боковую. На другое утро, по совѣту Гаукинса, полковникъ сдѣлалъ рисунокъ и составилъ описаніе придуманной имъ игрушки и пошелъ хлопотать о патентѣ на свое изобрѣтеніе, между тѣмъ какъ пріѣзжій захватилъ самую модель и отправился бродить по городу, въ надеждѣ извлечь изъ остроумной бездѣлушки какую-нибудь матеріальную выгоду. Ему пришлось идти не далеко. Въ маленькомъ деревянномъ баракѣ, служившемъ нѣкогда жилищемъ для бѣдной негритянской семьи, онъ нашелъ янки съ проницательными, хитрыми глазами, занимавшагося починкой дешевыхъ стульевъ и другой мебели средней руки. Этотъ человѣкъ равнодушно повертѣлъ въ рукахъ игрушку, попробовалъ сдѣлать заключавшійся въ ней фокусъ, но, увидавъ, что это не такъ легко, какъ ему показалось сначала, заинтересовался моделью, а подъ конецъ даже увлекся ею. Добившись успѣха и загнавъ свинокъ въ загородку, онъ спросилъ:
— Патентованная эта штучка?
— Патентъ будетъ взятъ.
— Отлично, сколько вы за нее хотите?
— А почемъ она будетъ продаваться?
— По двадцати пяти центовъ, я полагаю.
— Сколько же вы дадите за исключительное право?
— Я не могу предложить и двадцати долларовъ, если потребуется немедленная уплата. Но вотъ что можно устроить. Я сфабрикую игрушку, наложу на нее свое клеймо и буду выплачивать вамъ по пяти центовъ со штуки.
Вашингтонъ вздохнулъ. Еще одна мечта, разлетѣвшаяся прахомъ! Изобрѣтеніе полковника не стоило ничего. И онъ сказалъ предпріимчивому столяру:
— Ладно, будь по вашему. Пишите условіе.
Взявъ документъ, Гаукинсъ пошелъ своей дорогой и выбросилъ это дѣло изъ головы, чтобы дать мѣсто болѣе заманчивымъ соображеніямъ насчетъ того, какимъ образомъ употребить половину предстоявшей ему награды, въ случаѣ, если они съ полковникомъ отдумаютъ помѣститъ свои деньги сообща въ какое-нибудь выгодное предпріятіе!
Онъ недолго оставался дома одинъ. Вскорѣ пришелъ хозяинъ, удрученный печалью и въ то же время сіяющій радостью, причемъ эти разнородныя чувства проявлялись у него порывами то вмѣстѣ, то порознь. Полковникъ, рыдая, бросился Гаукинсу на шею и проговорилъ:
— Плачь со мною, старый дружище; страшное горе поразило мой домъ; смерть похитила моего ближайшаго родственника и теперь я графъ Росморъ, — поздравь меня!
Онъ обратится въ женѣ, какъ разъ вошедшей въ комнату, обнялъ ее и сказалъ:
— Надѣюсь, вы мужественно перенесете этотъ ударъ изъ любви ко мнѣ. Такъ было предопредѣлено свыше.
Миссисъ Селлерсъ дѣйствительно выказала большое мужество и, какъ ни въ чемъ не бывало, замѣтила мужу:
— Не велика потеря. Симонъ Латерсъ былъ голъ какъ соколъ, добрый, но совсѣмъ безпутный малый, а его братъ — совершенная дрянь!
Законный графъ продолжалъ:
— Я слишкомъ потрясенъ борьбою грустныхъ и радостныхъ чувствъ, чтобы могъ сосредоточиться на дѣловыхъ вопросахъ, а потому хочу попросить нашего друга увѣдомить о случившемся по телеграфу или по почтѣ леди Гвендоленъ и дать ей нужныя инструкціи…
— Какую это леди Гвендоленъ?
— Нашу бѣдную дочь… о, Господи! — прибавилъ полковникъ, снова заливаясь слезами.
— Салли Селлерсъ? Ужь не рехнулся-ли ты, Мельберри?
— Прошу не забывать, кто вы и кто я. Вы должны сохранять свое личное достоинство, но помнить также и о моемъ. Лучше всего было бы съ вашей стороны не упоминать болѣе моей прежней фамиліи, леди Росморъ.
— Боже мой! Ну, хорошо, я не буду. Какъ же прикажете мнѣ васъ величать?
— Наединѣ прежнія ласкательныя имена могутъ быть терпимы — до извѣстной степени, но при постороннихъ выйдетъ гораздо пристойнѣе, если вы будете называть меня въ глаза милордомъ, а говоря обо мнѣ, Росморомъ, или графомъ, или «его лордствомъ». Кромѣ того…
— Батюшки мои! Никогда не привыкнуть мнѣ къ такимъ церемоніямъ, Берри.
— Вы должны привыкнуть, моя дорогая. Намъ необходимо держать себя сообразно своему теперешнему званію и по мѣрѣ силъ согласоваться съ требованіями новаго положенія.
— Ну, хорошо, будь по твоему; я никогда не шла наперекоръ твоимъ желаніямъ, Мель… то бишь, милордъ, хотя на старости лѣтъ трудно переучиваться, да и на мой взглядъ все это страшнѣйшая глупость, какую только можно себѣ вообразить.
— Вотъ рѣчь, достойная моей милой, преданной жены! Поцѣлуй меня и не станемъ ссориться!
— Хорошо; но… Гвендоленъ… Не знаю, какъ мнѣ и привыкнуть къ такому имени. Очень ужь оно мудреное. Опять же никому будетъ невдомекъ, что подъ нимъ скрывается Салли Селлерсъ. Право, оно слишкомъ пространно для меня. Это все равно, что одѣть херувима въ длинный плащъ ниже пятокъ. И совсѣмъ чужое, иностранное имя; я, по крайней мѣрѣ, такого не слыхивала.
— Однако, вы увидите, что наша дочь будетъ отъ него въ восторгѣ, миледи.
— Истинная правда. Она до смерти любитъ всякій романическій вздоръ, точно и родилась для этого. Ужь отъ меня-то Салли не могла унаслѣдовать ничего подобнаго, могу сказать по совѣсти! На бѣду еще отдали ее въ дурацкій пансіонъ, гдѣ она совсѣмъ ошалѣла.
— Не вѣрь ей, Гаукинсъ, — возразилъ полковникъ. — Ровена-Айвенго — колледжъ самый избранный и аристократическій храмъ науки для молодыхъ дѣвицъ въ нашей мѣстности. Для того, чтобы туда попасть, нужно быть богатой, фешенебельной или представитъ доказательства, что твои предки еще за четыре поколѣнія принадлежали къ такъ называемой, американской аристократіи. Посмотрѣлъ бы ты, какой тамъ шикъ, какая роскошь. Зданіе въ видѣ древняго замка, съ зубчатыми стѣнами, башнями и башенками, обнесено подобіемъ рва и каждая часть носитъ имя какого-нибудь героя изъ романовъ Вальтеръ-Скотта. Богатыя ученицы держатъ тамъ свои экипажи, имѣютъ ливрейныхъ кучеровъ, верховыхъ лошадей съ англійскими грумами въ шляпахъ, въ сюртукахъ въ обтяжку, въ ботфортахъ и съ одной ручкой отъ хлыстика, но безъ него. На ихъ обязанности лежитъ, во время прогулки верхомъ, слѣдовать за своей госпожей въ шестидесяти трехъ футахъ разстоянія…
— И дѣвочки рѣшительно не учатся тамъ ничему путному, Вашингтонъ Гаукинсъ, — перебила миссисъ Селлерсъ; — дѣлаютъ тамъ изъ нихъ модныхъ куколъ напоказъ, да прививаютъ имъ глупое жеманство совсѣмъ не въ американскомъ духѣ. Однако, посылайте же за леди Гвендоленъ. Если не ошибаюсь, по правиламъ этикета въ домахъ англійскихъ пэровъ, ей слѣдуетъ вернуться къ родителямъ, чтобы въ уединеніи отъ свѣта оплакивать смерть этихъ арканзасскихъ шалопаевъ.
— Шалопаевъ!!. Душа моя, опомнись. Не забывай — noblesse oblige.
— Ахъ, говори ты со мной, пожалуйста, на своемъ языкѣ. Вѣдь ты не знаешь другого и твое ломанье просто смѣшно. О, впрочемъ, извини, я опять сдѣлала оплошность, но вѣдь въ мои годы нельзя въ одну секунду бросить свои прежнія привычки. Не сердись, Росморъ, а ступай лучше къ себѣ да напиши Гвендоленъ. Вы пошлете ей письмо, Вашингтонъ, или телеграфируете?
— Онъ телеграфируетъ, моя дорогая.
— Я такъ и думала, — пробормотала миледи, удаляясь. — Должно быть, Мёльберри ужасно хочется написать на конвертѣ свой новый титулъ. Теперь моя дочь окончательно потеряетъ голову. Депеша, конечно, попадетъ ей въ руки, потому что если въ колледжѣ и найдутся другіе Селлерсы, то вѣдь они окажутся нетитулованными. Ну, пускай, дѣвочка потѣшить свою гордость. Пожалуй, съ ея стороны это вполнѣ простительно. Она такъ бѣдна, а ея подруги богачки; вѣроятно, ей приходится не сладко отъ тѣхъ, которыя держатъ при себѣ ливрейную челядь. Каждому вѣдь хочется быть не хуже другихъ.
Негра Даніэля послали на телеграфъ. Хотя въ углу гостиной полковника и виднѣлась какая-то подозрительная штука, выдаваемая за телефонъ, но Вашингтону никакъ не удалось добиться отъ нея отвѣта изъ главнаго бюро. Хозяинъ часто ворчалъ на то, что его аппаратъ оказывается въ неисправности, какъ разъ, когда въ немъ бываетъ особенная нужда, однако, онъ скромно умалчивалъ о настоящей причинѣ такой аномаліи. Объяснялась же она очень просто: мнимый телефонъ не имѣлъ проводника и красовался въ комнатѣ только для виду, что не мѣшало полковнику для пущей важности отдавать черезъ него различныя приканія при постороннихъ. Заказавъ въ магазинѣ почтовую бумагу съ траурнымъ ободкомъ и печать, друзья предались отдыху послѣ трудовъ.
На другой день Гаукинсъ принялся драпировать чернымъ крепомъ портретъ Андрью Джексона, а настоящій графъ настрочилъ уже извѣстное намъ письмо, въ которомъ увѣдомлялъ англійскаго узурпатора о постигшемъ ихъ семейномъ горѣ. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ написалъ и деревенскимъ властямъ въ Дёффисъ-Корнерсъ, приказывая имъ набальзамировать тѣла умершихъ близнецовъ при помощи эксперта, выписаннаго изъ С.-Луи, и отправить ихъ въ Англію на имя графа Росмора съ приложеніемъ счета всѣмъ расходамъ. Затѣмъ полковникъ начертилъ гербъ и девизъ Росморовъ на огромномъ листѣ коричневой бумаги и они отправились вдвоемъ съ Гаукинсомъ къ новому знакомцу послѣдняго, хитрому янки, занимавшемуся починкой мебели. Онъ въ какой-нибудь часъ смастерилъ ошеломляющіе траурные гербы, которые и были прибиты на лицевомъ фасадѣ дома, съ разсчетомъ на сенсацію. И разсчетъ дѣйствительно удался. Толпы праздныхъ негровъ, съ множествомъ оборвышей-ребятишекъ и бродячихъ собакъ, сбѣжались со всего околотка на это необычайное зрѣлище, которое послужило имъ развлеченіемъ на много дней подъ-рядъ.
Вновь испеченный графъ нимало не удивился при видѣ этой публики, какъ не удивился и нижеслѣдующей замѣткѣ въ вечерней, газетѣ. Онъ тщательно вырѣзалъ ее и помѣстилъ въ свой альбомъ.
«Вслѣдствіе недавней смерти своего родственника, нашъ высокопочтенный согражданинъ, полковникъ Мёльберри Селлерсъ, несмѣняемый свободный членъ дипломатическаго корпуса, сдѣлался по закону главою графскаго дома Росморовъ, третьяго по своему значенію въ ряду графскихъ фамилій Великобританіи, и намѣренъ принять безотлагательныя мѣры, ходатайствуя передъ палатою лордовъ о признаніи его правъ на титулъ и помѣстья этого знаменитаго рода, несправедливо захваченныя теперешнимъ владѣльцемъ. До окончанія срока траура, обычные пріемы по четвергамъ въ Росморъ-Тоуэрсѣ будутъ прекращены».
А леди Росморъ размышляла про себя:
— Пріемы! Люди, которые не знаютъ хорошенько моего мужа, могутъ счесть его пошлякомъ, но, по моему, онъ одинъ изъ самыхъ необыкновенныхъ людей. Относительно внезапности дѣйствій и изобрѣтательности, я полагаю, онъ не имѣетъ себѣ равнаго. Ну, кому, напримѣръ, придетъ въ голову окреститъ эту убогую крысью западню Росморъ-Тоуэрсомъ, а вѣдь онъ сейчасъ придумалъ! Хорошо имѣть воображеніе, которое дѣлаетъ васъ довольнымъ, какъ бы вы ни были поставлены. Недаромъ дядя Дэвъ Гопкинсъ всегда говаривалъ: — «Обратите меня въ Джона Кальвина и я буду затрудняться, какъ поступать, обратите меня въ Мёльберри Селлерса и мнѣ станетъ море по колѣна».
Размышленія законнаго графа про себя:
— Росморъ-Тоуэрсъ! Каково названіе? Просто шикъ! Жаль, что я не употребилъ его въ письмѣ къ узурпатору. Ну, впрочемъ, не бѣда: можно сдѣлать это въ другой разъ, когда онъ отвѣтитъ мнѣ.