вину предстоявшей ему награды, въ случаѣ, если они съ полковникомъ отдумаютъ помѣститъ свои деньги сообща въ какое-нибудь выгодное предпріятіе!
Онъ недолго оставался дома одинъ. Вскорѣ пришелъ хозяинъ, удрученный печалью и въ то же время сіяющій радостью, причемъ эти разнородныя чувства проявлялись у него порывами то вмѣстѣ, то порознь. Полковникъ, рыдая, бросился Гаукинсу на шею и проговорилъ:
— Плачь со мною, старый дружище; страшное горе поразило мой домъ; смерть похитила моего ближайшаго родственника и теперь я графъ Росморъ, — поздравь меня!
Онъ обратится въ женѣ, какъ разъ вошедшей въ комнату, обнялъ ее и сказалъ:
— Надѣюсь, вы мужественно перенесете этотъ ударъ изъ любви ко мнѣ. Такъ было предопредѣлено свыше.
Миссисъ Селлерсъ дѣйствительно выказала большое мужество и, какъ ни въ чемъ не бывало, замѣтила мужу:
— Не велика потеря. Симонъ Латерсъ былъ голъ какъ соколъ, добрый, но совсѣмъ безпутный малый, а его братъ — совершенная дрянь!
Законный графъ продолжалъ:
— Я слишкомъ потрясенъ борьбою грустныхъ и радостныхъ чувствъ, чтобы могъ сосредоточиться на дѣловыхъ вопросахъ, а потому хочу попросить нашего друга увѣдомить о случившемся по телеграфу или по почтѣ леди Гвендоленъ и дать ей нужныя инструкціи…
— Какую это леди Гвендоленъ?
— Нашу бѣдную дочь… о, Господи! — прибавилъ полковникъ, снова заливаясь слезами.
— Салли Селлерсъ? Ужь не рехнулся-ли ты, Мельберри?
— Прошу не забывать, кто вы и кто я. Вы должны сохранять свое личное достоинство, но помнить также и о моемъ. Лучше всего было бы съ вашей стороны не упоминать болѣе моей прежней фамиліи, леди Росморъ.
— Боже мой! Ну, хорошо, я не буду. Какъ же прикажете мнѣ васъ величать?
— Наединѣ прежнія ласкательныя имена могутъ быть терпимы — до извѣстной степени, но при постороннихъ выйдетъ гораздо пристойнѣе, если вы будете называть меня въ глаза милордомъ, а говоря обо мнѣ, Росморомъ, или графомъ, или «его лордствомъ». Кромѣ того…
— Батюшки мои! Никогда не привыкнуть мнѣ къ такимъ церемоніямъ, Берри.
