Между 8-м и 10 мая русские войска окончательно сменили на Дунае румынские части[1], которые вследствие этого отошли за реку Алуту (она же Ольта), в Малую Валахию, где и занимают всё побережье — от Корабии (выше устья Алуты) до Турну-Северина, сосредотачивая главные свои силы у Калафата, против Виддина. В Калафате уже заблаговременно было приступлено к насыпке и вооружению прибрежных батарей, а теперь эти работы идут там самым усиленным образом; подобные же батареи насыпаются и усиливаются, как русскими, так и румынами, на всех сколько-нибудь важных пунктах левого берега. Наша осадная артиллерия ещё 7 мая уже была доставлена на некоторых, но, к сожалению, не на всех пунктах, к берегам Дуная; впрочем, и то хорошо, потому что мы получили кое-где возможность безотлагательно заняться установкой мортир и тяжёлых орудий, вместо полевых, действовавших до того времени. Местечко Ольтеница, находящееся против Туртукая, и его окрестные позиции были окончательно заняты нашими войсками в ночь с 9-го на 10 мая, без малейшей помехи со стороны турок.
8 мая части отряда, вверенного князю Манвелову[2], задержали у Корабии и Турну-Магурели два парохода и десять барж, плывших под нейтральными флагами с неприятельским военным грузом для Никополя. Турки с того же числа начали их обстреливать, что и продолжалось в течение пяти дней, но суда при этом не потерпели существенных повреждений: разбиты только обе трубы на пароходах и одна баржа.
С 8-го же мая начались по всей линии артиллерийские и ружейные перестрелки между обоими берегами Дуная, преимущественно же в Турну-Магурели, Журжеве и Ольтенице. Все эти перестрелки каждый раз затевались самими турками; мы же не всегда отвечали им, а если и приходилось открывать артиллерийский огонь, то не иначе, как редкий, рассчитанный, да и для ружейной стрельбы употреблялись только лучшие стрелки. О результатах нашей стрельбы, за дальностью расстояния судить, конечно, трудно; что же касается турок, то все их бомбардировки до сих пор не наносят ни нам, ни румынам ни малейшего существенного вреда: убитых нет, а раненых за всё время только три человека, и то легко. На нижнем Дунае, после взрыва второго монитора, господствует полное затишье и совсем не замечается присутствия турецких войск; но против Калараша, Ольтеницы, Журжева и Турну-Магурели заметна у противника оживлённая деятельность по устройству довольно сильных батарей. Судя по известиям, доходящим, порою, с того берега, турки обнаруживают немалое смятение и потому стараются укрепиться как можно скорее и сильнее.
С провозглашением румынами своей независимости, князь Карл 11 мая вступил фактически в отправление обязанностей главнокомандующего румынской армии, которая в своих военных предприятиях ограничивается покуда обороною побережья.
12 мая батареи Калафата были уже окончательно вооружены и тотчас же начали обстреливание виддинской крепости. Следя с батареи в подзорную трубу, можно было видеть, как целые караваны и толпы жителей Виддина бежали частию в Сербию, частию по шоссе в Белградчик. До 12-го числа противник безнаказанно обстреливал из виддинских укреплений Калафат и береговые сапёрные работы; с этого же дня и румыны стали наносить туркам некоторые повреждения. 12-го и 13 мая румынские батареи, сооружённые в Излазе (он же Ислаш, несколько выше устья Алуты), обстреливали Никополь. С этого же времени замечено, что турки расставили по всему дунайскому побережью пикеты, приблизительно человек до 30-ти каждый, на расстоянии трёх вёрст один от другого, и устроили между ними сообщение посредством телеграфа и фальшфейеров. Ближайшие резервы, как слышно, находятся в расстоянии от полуторы до двух вёрст за этими пикетами.
Все эти дни во́ды Дуная, Серета и Алуты продолжали сильно подыматься, вследствие изобильных дождей в Карпатах. Это вызвало серьёзные опасения перерыва в сообщениях почты и военных транспортов.
14 мая, около шести часов утра, с румынской батареи у Корабии и с соседних с нею румынских постов был замечен турецкий броненосец, подымавшийся вверх по Дунаю от Никополя. Румыны открыли по нему огонь из двух 9-фунтовых орудий, стоявших у самого берега, влево от румынской, ещё не вооруженной батареи, которую прикрывала цепь, составленная из румынских стрелков и охотников 8-го донского казачьего полка, расположенных по обе стороны бруствера в особо вырытых ложементах. Около семи часов утра раздался первый выстрел с броненосца, который последующими своими выстрелами произвёл некоторые разрушения в здании гостиницы, построенной на берегу. После этого три гранаты упали у самой батареи, не причинив однако вреда ни людям, ни орудиям, и затем огонь с броненосца направился уже исключительно на захваченные нами 8 мая суда, стоявшие у обрывистого берега. Командир 8-го казачьего полка, полковник Желтоножкин ещё в самом начале этой бомбардировки позволил сотнику Князеву отправиться на батарею, чтобы оказать помощь румынским артиллеристам. Офицер, командовавший батареею, охотно разрешил Князеву принять участие в руководстве огнём, — и первый же выстрел из орудия, наведённого Князевым, был так удачен, что снаряд разорвался на самой палубе. Броненосец сейчас же прекратил пальбу и быстро удалился вверх по Дунаю вёрст на шесть, где и остался на ночь, бросив якорь.
На следующий день (15-го), около 7½ часов утра, один из румынских пикетов дал знать, что вниз по Дунаю спускаются два неприятельских броненосца. И действительно, они вскоре показались в виду Корабии и, став уступом, открыли огонь. Сотник Князев и на этот раз принял участие в деле, вместе с 60-ю охочими казаками, которые расположились частью при орудиях, частью в цепи, но огонь из-за амбразур батареи, на которую успели уже поставить обе пушки, не имел такого успеха, как накануне. В 11 часов утра броненосцы прекратили пальбу и удалились вверх по Дунаю, опять остановясь в шести верстах от Корабии. Можно было предполагать, что противник отошёл для того, чтобы дать время пообедать своим людям, потому что спустя полтора часа оба броненосца снова появились у Корабии и, вытянувшись в одну линию, открыли усиленный огонь как по батарее, так и в особенности по судам. Румынская батарея отвечала им безостановочно, но, к сожалению, она была снабжена только дистанционными гранатами, которые не могли нанести броням турецких судов никакого существенного вреда, да и положение полевых орудий за амбразурами батареи было не столь уже выгодно для меткой стрельбы, как накануне, когда они стояли на самом гребне высокого обрывистого берега. Вскоре на палубе одного из броненосцев показалась пехота, которая открыла огонь по нашему прикрытию, и это послужило началом обоюдной ружейной перепалки. В четыре часа пополудни правый броненосец решительно направился к нашему берегу и, обогнув остров, расположился боком между ним и нашими судами, в расстоянии четырёхсот шагов от последних и в таковом положении уже готовился прямо в упор расстреливать тесно скученные баржи. Огонь с румынской батареи должен был прекратиться, потому что броненосец, приблизясь к нашей стороне на столь короткое расстояние, вышел из-под линии возможного прицела, и снаряды, пускаемые в него с берега, как уже известно, весьма высокого и почти отвесно обрывистого, постоянно давали значительный перелёт. Видя, что броненосец легко мог бы захватить наши баржи на буксир, так как он с каждою минутой подходил к ним всё ближе, сотник Князев, с казаками и двумя румынскими наводчиками, на руках выкатили орудия из-за амбразур и, установив их на самом краю обрыва, открыли огонь по приближавшемуся броненосцу. В то же время, при каждой попытке противника открыть люки для стрельбы из орудий, в эти отверстия тотчас же направлялся из нашей стрелковой цепи целый рой пуль. — и люки мгновенно закрывались. Таким образом, этому броненосцу не удалось сделать по баржам ни одного выстрела в упор.
К пяти часам пополудни противник, выпустив более 60-ти снарядов, удалился от берега Корабии, причём один из броненосцев направился вверх, а другой вниз по Дунаю и оба остановились на расстоянии около десяти вёрст друг от друга. Наши суда подверглись весьма чувствительным повреждениям: некоторые снаряды пронизывали насквозь три рядом стоявшие баржи, другие пробили борт на пароходе, не испортив впрочем машины, а одно речное судно было совершенно избито гранатами; между людьми же не только убитых или раненых, но даже и слабо контуженых не было.
На следующий день можно было ожидать не только продолжения бомбардировки, но и не без оснований опасаться, что неприятелю удастся наконец увести на буксире захваченные нами суда; поэтому полковник Желтоножкин решился потопить пароход и баржи, что и было исполнено в ночь с 15-го на 16 мая[3].
16 мая часть нашего фламундского отряда[4] переведена на новую позицию, с которой гораздо удобнее можно, в случае надобности, подавать помощь отряду, охраняющему прибрежные батареи и сохранённый нами пароход. В этот день, против ожидания, броненосцы не беспокоили отряда, расположенного в Корабии; ночью же мы беспрепятственно продолжали работы по расширению наших батарей и усилению их заслонов к стороне Никополя.
16-го же мая, в течение часа происходила усиленная канонада между Калафатом и Виддином. В этот день князь Карл, выехавший из Бухареста ещё 14 числа, для инспекции своих войск в Малой Валахии, впервые принял, так называемое, огненное крещение. По приезде в Калафат, он тотчас отправился на батарею Карла I, вооружённую тяжёлыми русскими орудиями, и оставался на ней во всё продолжение канонады, причём на одну только эту батарею турки бросили до тридцати гранат[5]. Румынский огонь быль очень удачен. По свидетельству самих турок[6], в Виддине много убитых, разрушена военная паровая хлебопекарня, и сильно пострадал военный госпиталь. Если последнее справедливо, то в этом прискорбном обстоятельстве прежде всего виноваты сами же турки, выставляющие (как нам известно из вернейших источников) флаги Красного Полумесяца не столько над госпиталями, сколько над пороховыми и иными военными складами. Дознанные злоупотребления санитарным флагом поневоле заставляют подозревать обман даже и там, где его иногда вовсе не кроется.
17 мая, около двух часов дня, большой турецкий броненосец, не замечавшийся дотоле в приникопольских водах Дуная, стал приближаться к нашей фламундской позиции по главному фарватеру реки, а не позади острова, как делали до сих пор в этом месте другие броненосцы. Видя это движение, наши думали, что противник идёт с целью забрать на буксир уцелевшие баржи, находившиеся, вместе со вторым из захваченных нами пароходов, под прикрытием фламундских батарей. Вследствие этого спешенные части Вознесенского уланского и Астраханского драгунского полков тотчас же приготовились к бою, но броненосец вскоре повернул по фарватеру и смирно прошёл мимо наших батарей в расстоянии не далее двухсот сажен. По мнению морского офицера, лейтенанта Ломана, присутствовавшего в это время на одной из батарей, броненосец хотя и шёл полным ходом, но всё-таки двигался против течения крайне медленно. Имея в виду волю Главнокомандующего — не начинать первыми огня без особенной надобности, — князь Манвелов приказал не стрелять. Броненосец, поднявшись до Никополя, стал на якорь у правого берега. Опасения за возможность попытки взять у нас на буксир наши суда, внушили князю Манвелову мысль защитить их более солидным образом от всяких покушений. С этою целью в ту же ночь у фламунды был возведён новый ретраншамент, а на пароходную машину и котлы наложены мешки с землёю, и самый пароход прикрыт особою баржею со стороны, обращённой к неприятелю.
На нижнем Дунае, у Сатунова, в ночь с 17-го на 18 мая, турецкие охотники, в числе до 15-ти человек, перебрались на наш берег, где на них наткнулся разъезд Ольвиопольского уланского полка; вследствие поднявшейся между ними перестрелки, на звук выстрелов прибежали с ближайшего поста два взвода пехотинцев и тотчас же прогнали турок, поспешивших убраться в свои лодки и отчалить от берега.
Наши охотники тоже предпринимают почти каждую ночь подобные же поездки на противную сторону, и это называется у них «пощупать неприятеля». Такие поездки служат для них некоторого рода развлечением среди томительного бездействия в ожидании общей переправы за Дунай, которая, судя по состоянию разлива, не может состояться в скором времени. Уже с 12 мая движение по железным дорогам было крайне затруднено, вследствие разливов, срывавших мосты, а к 18 мая полотно между Барбошем и Браиловым так размыло и залило водою, что всякое движение по железному пути окончательно остановилось, а также невозможно было направить и по грунтовым дорогам подходившие из России войска и тяжести, так как вода в реке Серет поднялась настолько, что пришлось развести наш плавучий мост. Едва лишь с 19 мая вода в Дунае пошла на убыль, но очень медленно. Однако, благодаря начавшемуся спаду, неимоверными усилиями и трудами наших войск сообщение по железной дороге было восстановлено уже 21 мая.
18-го числа на линии Дуная всё было спокойно, а на следующий день усмотрено особенное движение в Никополе, которое дало повод предполагать, что там строятся новые батареи. Броненосцы целый день передвигались вверх и вниз по Дунаю, не выходя однако из границ береговой черты города; к ним подвозили из Никополя на шлюпках какие-то предметы, и всё это заставило наших предполагать, что турки делают в реке минные заложения. Полковник Мацылевич[7] выехал с разъездом на самый конец турнувской гати, чтобы поближе рассмотреть, над чем именно работают броненосцы, и был встречен выстрелами орудий из крепости; до этого же раза турки никогда не беспокоили наших офицеров, неоднократно езжавших сюда для наблюдений. С наступлением вечерней темноты, около этой гати и у фламундских батарей появилось несколько турецких лодок, которые пытались сделать разведку, но это им не удалось: каждый раз, что они пытались причалить, по ним открывался огонь наших секретов и разъездов, принуждавший турок быстро удаляться от берега.
В Турну и на разных других пунктах дунайского побережья с некоторых пор замечаются по ночам огневые сигналы, на которые получаются такие же ответы с того берега; это заставило князя Манвелова принять меры для поимки таинственных сигнальщиков.
8-й казачий полк, выступивший ещё 17 мая из Корабии к переправам на Алуте, для соединения с турну-магурельским отрядом, переправил 19-го числа всех лошадей и бо́льшую часть людей вплавь, а остальных вместе с обозом на паромах. Переправа была чрезвычайно затруднительна, но совершена благополучно. В половине пятого часа пополудни полк, в составе 5½ сотен, стоял уже на бивуаке у Турну, а полусотня осталась в Корабии для охраны судов, затопленных нами в этом пункте, причём весьма важно было сберечь уцелевшую машину парохода, которая могла ещё пригодиться нам впоследствии. В тот же день (19-го) лейтенант Ломан исследовал устье Алуты и пришёл к заключению, что теперь, во время разлива, судам почти невозможно входить в эту реку из Дуная, так как фарватер в устье оказался мелким, узким и извилистым.
20 мая турки возвели у Никополя новую батарею, расположив её ниже и западнее центрального люнета. Лагерь, стоявший, на виду у нас, в крепости близ этого люнета, снялся и часть его спустилась в город к реке, а другая — надо предполагать — разместилась вне сферы выстрелов наших турну-магурельских батарей, на что указывает появление белых палаток на гребне одного ущелья, к югу от Никополя. По мнению наших моряков, посещавших Турну, здесь представляются условия весьма удобные для уничтожения неприятельских броненосцев при помощи паровых миноносок; они же уверяют, что доставка сюда миноносок через Слатину[8] не представляет особенных трудностей. По указанию лейтенанта Ломана, во Фламунде приняты некоторые дополнительные меры для сохранения в целости барж и парохода «Аннета». Моряки наши очень хвалят этот пароход и считают его значительно лучше затопленного в Корабии; не менее хороши, по их мнению, и баржи, из которых одна может поднять за раз тысячу человек; остальные меньше, но тоже очень поместительны и хорошей конструкции. «Аннета» может буксировать против течения четыре таких баржи.
Вода в Дунае за последние дни сбыла на один фут, а в течение 35-ти часов (с 8-ми вечера 19-го по 8 утра 21 мая) ещё на четыре дюйма. Наблюдения уровня реки производятся ежедневно. Турецкие броненосцы под Никополем беспрерывно дымятся; по всему заметно, что турки очень опасаются за их участь, с тех пор как узнали, что в Турну и Фламунде появились русские моряки.
22 мая противник открыл на высоком гребне против фламундской позиции новую батарею и в 2½ часа пополудни сделал с неё пять пробных выстрелов из стальных дальнобойных орудий 4-фунтового калибра. Гранаты падали около батареи № 2 и все разрывались. Вслед за тем из амбразур нижнего бастиона крепостной ограды был открыт артиллерийский огонь по усиленному драгунскому разъезду (Астраханского полка), который приближался к прибрежному леску. Поводом к движению этого разъезда послужило следующее обстоятельство:
После полудня, из прибрежного леска вышла группа людей, одетых в обыкновенное платье румынских крестьян. Приблизясь к стаду рогатого скота, который пасся здесь под охраною двух мальчиков, эти люди внезапно схватили одного из них и, отогнав восемь буйволов, поспешно удалились в лес. Как только другой мальчик, успевший убежать, дал знать об этом в Турну, из нашего лагеря была выдвинута в погоню часть дежурного эскадрона[9]. Подойдя на рысях к черте разлива, разъезд наш спешился, оставив коноводов в укрытом месте. Люди сняли с себя всё нижнее платье и, подвязав к шее патронташи, двинулись по воде к лесу, в сопровождении родственников захваченного мальчика. После продолжительных розысков, им удалось найти в чаще леса трёх буйволов, которые и были возвращены хозяевам; остальной же захваченный скот и мальчик увезены на турецкий берег. В том месте, где отчалила неприятельская лодка, найден большой кремневый пистолет, и эта находка служит указанием, что переодетые люди были башибузуки. Во время розысков в лесу, драгуны подверглись артиллерийским выстрелам из крепости, а когда они стали подходить к берегу, то толпы пеших турок, спустившиеся к Дунаю, открыли по ним беглый ружейный огонь; впрочем, гранатные осколки не задели у нас ни одного человека, а ружейные пули не долетали.
В течение пятнадцати дней, с 8-го по 22 мая, турки сделали по Фламунде и Турну около 250-ти пушечных выстрелов, да около 75-ти по Корабии, не причинив нам ни малейшей потери в людях и лошадях. 22-го же мая турки начали снова обстреливать Калафат; румыны отвечали им весьма энергически и метко, последствием чего были пожары, вспыхнувшие в нескольких местах турецкого расположения в городе.
23 мая неприятель впервые стал бомбардировать Журжево. Огонь, открытый в пять часов пополудни из рущукского форта Салкан, продолжался вполне безвредно до семи часов вечера, направляясь исключительно на журжевскую гавань.
На следующий день (24-го), в пять часов утра, канонада со стороны Рущука возобновилась. Всего было выпущено турками до 50-ти снарядов, из которых последний пущен в 8¼ часов утра, и затем всё умолкло. Большинство снарядов разрывалось. На этот раз противник стрелял с двух фланговых батарей, правее Рущука, из которых одна устроена на шесть дальнобойных орудий, а другая, маскированная каменною стеною, на четыре 6-дюймовые мортиры. В Журжеве, на берегу Дуная стоят каменные казармы, где временно расположены кубанские казаки гулевой дивизии. В эти казармы хватил один снаряд, который пробил стену и исковеркал вешалки и нары. По счастью, в это время внутри казармы никого уже не было: за три минуты до влёта гранаты, спавшие люди были разбужены по тревоге и тотчас же бросились в конюшни седлать коней. Другой снаряд лопнул у самой церкви, стоящей на берегу; три гранаты попали в два иностранные судна и разщепили им борты; кроме того, пострадали несколько домов, но этим и ограничились все повреждения, нанесённые нам бомбардировкой, — потерь между людьми и лошадьми ни в войсках, ни среди жителей не было. Ещё со вчерашнего вечера, после первой, так сказать, пробной бомбардировки, большинство журжевских жителей в ночь покинуло город, из которого и весь день 24 мая выбирались все, кто имел лишь малейшую возможность уехать. Уже наутро бо́льшая часть домов была покинута, ворота и двери на запоре, ставни наглухо заколочены, лавки и магазины пусты, либо запечатаны, — повсюду тишина, уныние и страх. Не унывают только наши солдаты на батареях, да сёстры милосердия, только что прибывшие в журжевский госпиталь, в ожидании работы. Мы не отвечали туркам, потому что батареи наши не совсем готовы, да и осадные орудия, предназначенные для Журжева, пока ещё в дороге. В Журжеве и его окрестностях расположены: 1-я бригада Кавказской казачьей дивизии и 4-я стрелковая бригада; расположение этих частей довольно хорошо прикрыто от выстрелов противника, за движениями которого наши люди следят неусыпно. Из Журжева весь турецкий лагерь виден как на ладони: можно заметить простым глазом даже большую зелёную ставку паши, начальствующего рущукским отрядом, силы которого, по сведениям, полученным полторы недели назад (т. е. около 14 мая), равняются 30-ти тысячам человек. Весь этот корпус группируется в шести особых лагерях, из которых самый большой находится в десяти верстах за городом. С малорошской вышки, где у нас расположен 30-й казачий полковника Орлова полк[10], ещё 16 мая было замечено появление вокруг рущукских укреплений множества белых и зелёных палаток; но странным казалось то, что среди этих лагерей не проявлялось ни малейшего движения, ни малейшей жизни. Это, конечно, заставляло подозревать обман со стороны турок, у которых в то время далеко ещё не было под Рущуком в наличности тридцати тысяч. Надо думать, что силы их прибывали постепенно, потому что в последующее время и вокруг палаток с каждым днём стало обнаруживаться всё более и более жизни. С нашего берега ясно видна также масса речных судов, сгруппированных турками у Рущука. По точным сведениям, там стоят 102 судна, из коих 80 соединены в одну группу. Из военных же судов под Рущуком находятся один монитор, один паровой и три парусные корвета. Вообще же на Дунае, по сведениям от 22 мая, у турок плавают 12 мониторов и 9 канонерок.
Бомбардировки 23-го и 24 мая, как утверждают сведения, полученные с того берега, были предприняты турками для того чтобы отвлечь наше внимание от производства работ на обходной ветви железной дороги, так как прежний путь, проходя открыто по самому берегу, лежит под нашими выстрелами.
В этот же день (24-го) турки опять открыли сильную бомбардировку из Виддина по румынским батареям в Калафате, но сильная гроза, разразившаяся с проливным дождём над этими местами, вынудила вскоре обе стороны прекратить канонаду. Дунай понизился ещё на один фут.
25 мая на всех прибрежных военных пунктах происходили небольшие перестрелки. Из Журжева, где наконец установили на батареях осадные орудия, была открыта канонада по Рущуку, на которую турки не отвечали, что невольно вызывало сомнение в успешности наших выстрелов. Во время этой канонады было замечено в Рущуке движение значительных масс войска, направлявшихся из лагеря к берегу, причём поднялась у турецких стрелков безвредная перестрелка с казаками, по окончании которой часть турецких войск удалилась из Рущука к югу.
В Ольтенице в этот день (25-го) мы начали поправлять дамбу, размытую разливом. Турки, заметив эти работы, открыли из Туртукая огонь, причём у нас ранило одного рядового. Неприятельские батареи против Ольтеницы расположены очень выгодно, за кустами, так что мы открыли их только тогда; как противник стал уже их вооружать. Наши охочие казаки два раза на рассвете ездили в лодках к той стороне рассматривать расположение противника и количество его судов. Турки оба раза открывали по ним огонь, причём одна граната шлёпнулась в воду у самого борта казачьей лодки. Вообще, в последнее время наблюдательность противника стала весьма внимательна. В эту же ночь и турки ходили на разведку к Ольтенице, в устье реки Арджиса, но были своевременно замечены на казачьем пикете, который своим огнём вынудил их уйти, не достигнув цели разведки.
У Никополя в этот день (25-го) неприятель продолжал воздвигать всё новые батареи, а у Калафата пытался высадить десант, но эти попытки успешно были отбиты румынами.
26 мая открыто нами существование тайной телеграфной корреспонденции между Рущуком и Журжевым. Так как бо́льшая часть проволоки была погружена в Дунай, то при высокой воде телеграф мог действовать вполне свободно, без опасений быть открытым; но с началом спада вод, в разных местах реки стали обнаруживаться верхушки столбиков с фарфоровыми болванками и проволокой. Капитаны Маслов и Альбертов, с несколькими охотниками, подплыли ночью на боте к отмели и уничтожили на ней телеграф, перервав кроме того в нескольких местах проволоку, которую бросили в воду.
26-го же мая противник у Туртукая начал вооружать скрытно устроенную батарею; наши ольтеницкие артиллеристы семью меткими выстрелами испортили на ней амбразуры и мерлоны и принудили турок удалить орудия.
Затем неприятель открыл огонь из другого укрепления, с которого наши точно также принудили его не только убрать артиллерию, но и почти разрушили самое укрепление.
По окончании пальбы с наших батарей, турки приступили было к исправлению повреждений, но наша артиллерия тремя картечными гранатами разогнала рабочих. У нас при этой перестрелке потерь не было.
Точно также и в Рущуке мы разрушили в этот день (26-го) два укрепления, заставив убрать с них орудия, и мешали возобновлению турецких работ.
На нижнем Дунае в это время происходило следующее:
22 мая, Великий Князь Главнокомандующий, призвав к себе капитана 1-го ранга Рогулю, отдал ому приказание заградить мачинский рукав в его верховьях, подобно тому, как несколько времени назад был он заграждён в своём устье, а также погрузить мины и в большой Дунай, около Гирсова. Для исполнения этого приказания, капитан Рогуля начал готовить эскадру, состоявшую из следующих судов:
1) Румынская лодка «Фульджеро», под командою лейтенанта Дубасова; на ней: мичман Фёдоров, доктор Поплавский, механик подпоручик Синебрюхов и 30 человек матросов.
2) Катер «Царевич», под командою лейтенанта Шестакова; на нём: мичман Феодосиев и 16 человек матросов.
3) Катер «Ксения» — мичман Персин и 16 человек матросов.
4) Катер «Джигит» — мичман Баль и 10 человек матросов.
5) Пароход «Заграждение», под командою лейтенанта Туркула; на нём: мичман Аркас, механик подпоручик Огладин, румынской морской службы майор Муржеско, приглашённый к участию в экспедиции, как офицер, хорошо знакомый с Дунаем, и 12 человек матросов. Пароход этот служил в качестве депо для мин и вёл на буксире четыре минные баркаса, с пятью матросами на каждом, под командою лейтенанта Петрова.
В среду, 25 мая, все эти суда были изготовлены к плаванию, а потому на следующий день (26-го), с рассветом, снялись с якоря из-под Браилова и отправились по назначению.
Чтобы не задерживаться малым ходом катеров «Джигит» и «Ксения», при плавании вверх по реке, оба эти судна взяты были на буксир «Царевичем» и лодкою «Фульджеро».
В 9 часов утра, подойдя к селению Гропени, лодки наши увидели в канале Вальтцуию два дыма. Чтобы не быть отрезанными от Браилова судами, которые, по весьма вероятному предположению, легко могли бы находиться в канале, эскадра стала на якоре — и тогда в устье Вальтцуию было положено минное заграждение. Окончив эту работу к полудню, эскадра продолжала плавание вверх по Дунаю. Не доходя селения Гура-Гирлица, нашим судам попались навстречу сотники 29-го казачьего полка, Лодочников и Сережняков, посланные из отряда полковника Рика (в Гура-Яломице), с извещением о положении дел у Гирсова. Из этого краткого извещения и из устных рассказов обоих посланных офицеров оказалось, что в тот же день (26 мая), в 9 часов утра, из озера Ротунда вышли по речке Барой два турецкие парохода, и, находясь вне выстрелов, спустились в главное русло, с целью пройти под Гирсову гору. Сначала оба эти парохода стали было плавать взад и вперёд, за лесом, против селения Гура-Яломицы, причём наша стрелковая цепь открывала по ним огонь, если кто-либо из турок появлялся на палубах. В это время из-за Гирсовой горы показались три неприятельские броненосца; два из них, прикрываясь лесом от действия наших батарей, открыли канонаду по селению Гура-Яломица, а третий начал стрелять по деревне Пиа-Петри. Под прикрытием этого огня, два парохода, пришедшие из озера Ротунда, быстро направились к Гирсовой горе; но чуть лишь вышли из-за леса, как были встречены огнём наших батарей. Изредка останавливаясь для ответа на выстрелы, эти пароходы, равно как и прикрывавшие их суда, прошли перед нашими батареями и, прекратив огонь, удалились под Гирсову гору. Во время прохождения их мимо наших батарей, у одного из них подбита шедшая на буксире лодка, которая опрокинулась, вместе с находившимися в ней людьми. Канонада, совершенно для нас безвредная, прекратилась в 10 часов утра.
С известием об окончании этой канонады и о том, что за Гирсовою горою стоят три неприятельские броненосца и два парохода, послан был урядник Чеботарёв, который пустился отыскивать нашу флотилию без проводника, в рыбачьей душегубке. Капитан Рогуля встретил Чеботарёва спустя полчаса после получения известий от сотников Лодочникова и Сережнякова, когда эскадра миновала уже Гура-Гирлицу, и взял на буксир его душегубку. В 8¼ часов вечера флотилия капитана Рогули подошла к Гура-Яломице и расположилась у берега, между нашими батареями № 2 и № 3, под прикрытием находящегося здесь Селенгинского пехотного полка.
27 мая, с рассветом, лодка «Фульджеро», катер «Царевич» и катер «Ксения» вышли из-под Гура-Яломицы для рекогносцировок. В это же самое время три турецкие монитора и два парохода, стоявшие под Гирсовою горою, начали поднимать пары. Когда наши суда подошли к нижней оконечности острова Гиска-Маре, то один из трёх мониторов начал спускаться на них по течению, с намерением атаковать; но наши лодки, заметив это, дали полный ход и смело пошли к нему навстречу, а с «Фульджеро» был даже открыт по нему огонь из носового четырёхфунтового орудия. Монитор, видя такую решимость и, вероятно, приняв в соображение печальную судьбу «Хивзи-Рахмана», поспешил поворотить назад и быстро пошёл к Гирсову. Наши продолжали его преследовать, в том расчёте, что турки, вероятно, откроют по ним пальбу и таким образом дадут возможность определить сферу своего берегового огня. И действительно, вскоре раздались выстрелы с круглой батареи, расположенной на левых возвышенностях Гирсова. Первый снаряд дал перелёт, второй недолёт, а остальные два легли влево, сажен на двадцать. Достигнув таким способом своей цели, относительно определения сферы огня гирсовских батарей и убедясь, что турецкия суда стоят выше Гирсова, наши лодки вышли из-под выстрелов и в девять часов утра возвратились в Гура-Яломицу.
В тот же день (27-го) с девяти утра, и до двух часов пополудни капитан Рогуля, с майором Муржеско, на гребной шлюпке ездили вверх по Дунаю, с целью сделать рекогносцировку устьев Яломицы и канала Борча, а в два часа дня все суда нашей эскадры вышли для постановки заграждений в большом Дунае, против середины острова Гиска-Мика. «Фульджеро» при этом стоял впереди, для охранения работ от мониторов, на случай, если бы они вздумали броситься на эскадру, а также и против стрелков, которых можно было ожидать в плавнях за лесом, лежащих как раз против того места, где наши приступили к работе. Вся гора, на которой возведены батареи и расположен неприятельский лагерь, была усеяна турецкими солдатами — свыше трёх тысяч человек, — вышедшими смотреть на наши работы. Зрители эти толпились на брустверах и между батареями. Окончив заграждение в 8 часов вечера, наши суда благополучно возвратились к селению Гура-Яломица, где были встречены приветственными криками собравшихся на берегу людей отряда полковника Рика.
В этот же день (27-го) турецкие пароходы, «Килиаш-Али» и «Фехт-уль-Ислам», стоявшие в четырёх часах пути ниже Гирсова, будучи не в состоянии двинуться с места, так как фарватер Дуная был заграждён нашими минами, спустили десять лодок с водолазами (как слышно, английскими), чтобы выловить несколько торпед и тем освободить себе проход. Это им удалось, и тогда пароходы, следуя осторожно за лодками, поплыли вниз и на пути соединились с тремя другими пароходами: «Аркади», «Семендрия» и «Аккия», причём водолазами было найдено ещё несколько торпед. Во время прохождения их мимо Гура-Яломицы, наши батареи открыли по ним огонь, на который суда отвечали; но после непродолжительной задержки им удалось однако пройти мимо наших батарей, не испытав тяжелых повреждений. У нас потери не было.
28 мая, с рассветом, «Фульджеро» и «Царевич» были посланы для рекогносцировки в мачинский рукав. Войдя в него, они заметили в плавнях две неприятельские шлюпки со стрелками. «Фульджеро» дал по ним три картечных выстрела, что и заставило их удалиться. Тогда остальные наши суда приступили к заграждению верховьев мачинского рукава и успели благополучно окончить работу к девяти часам утра, после чего вернулись к Гура-Яломице. Оставив здесь две большие шлюпки, с тремя матросами на каждой, для охраны минных заграждений, и поручив их попечению командира казачьего № 40-го полка, капитан Рогуля с эскадрой, в полдень, того же 28-го числа, направился обратно к Браилову, куда и прибыл в пять часов пополудни.
28-го же мая турки из Рущука два раза открывали артиллерийский огонь по нашим сапёрным работам у Журжова; утром их канонада длилась с 8½ до 12-ти часов, а вечером от 6-ти до тех пор пока совсем не стемнело. У нас во всё время этой пальбы сапёрные работы не прекращались и потерь не было. При стрельбе по малорошскому посту, несколько гранат попали в коновязи 30-го донского казачьего полка, но как для людей, так и для лошадей это приключение обошлось вполне благополучно, если не считать потери нескольких пичных древков, исщеплённых снарядом, разорвавшимся среди пирамиды пик. Не обошлось и без комического приключения: одна из гранат, при падении, запуталась в штанах какого-то казака, разложенных на земле для просушки и, обмотавшись ими, на глазах у всех, — к общему удивлению — не разорвалась. Казак тут же осторожно высвободил концом пики необходимую принадлежность своего туалета, при общем смехе трунивших над ним товарищей. После этой стрельбы, командир полка, полковник Орлов отвёл свою часть на полверсты дальше от берега, и с тех пор турки уже не беспокоили его казаков.
В последующие дни на всём Дунае происходили почти ежедневные, но совершенно безвредные перестрелки, которые стали уже наводить на наши войска изрядную скуку. — «Один только перевод деньгам турецким, а проку никакого!» — неоднократно выражались в разговорах солдаты и вывели из этого одно, далеко не бесполезное для себя заключение, что видно много, очень много надо извести пороха и чугуна, для того чтобы вывести из строя одного человека и что поэтому, стало быть, артиллерийский огонь вовсе не страшен.
1 июня, на нижнем Дунае, у Гечета против Браилова, мы беспрепятственно окончили свои батареи, поставили на них орудия и, таким образом, с этого дня фактически утвердились на турецком берегу.
3 июня, во время канонады при Ольтенице, у нас ранен один нижний чин и повреждена турецкою гранатой дульная часть орудия; граната влетела прямо в амбразуру и ударилась как раз в самое жерло пушки. Вода спадает хотя медленно, но постоянно; впрочем, Дунай всё ещё стоит на 16 футов выше нормального уровня. Это обстоятельство очень затрудняет ход работ по затопленным берегам и поневоле вынуждает главные силы нашей армии на томительное бездействие, в ожидании более удобных обстоятельств для решительной переправы. Турки с своей стороны — как слышно — ожидают этого неизбежного события в семи местах, а именно: против Мачина, Рассовы, Туртукая, Систова, Никополя, Рахова и Виддина, и потому во всех этих пунктах усиленно спешат возводить окопы. Впрочем, несмотря на все эти видимые укрепления, ходят некоторые слухи, будто турки, в силу какого-то особого стратегического плана, выработанного в их главной квартире, вовсе не намереваются оказать нам не только серьёзное, но и какое бы то ни было сопротивление на Дунае. Эти слухи, как уверяют плоештинские румыны, исходят из среды проживающих между ними иностранцев. Насколько тут вероятного — конечно, трудно судить, но скорее есть основания думать, что противник вероятнее всего ожидает встречи с нашею армией где-нибудь поблизости сербской границы, потому что ещё 1 июня до нас дошли телеграфным путём два известия из Турн-Северина и Вены, будто турки с поспешностью сосредотачивают большой корпус, под начальством Османа-паши, у сербской границы, на устьях Тимока, выше Виддина. Впрочем, компетентные люди, как слышно, не придают этим известиям особого значения, так как, мало склонны верить в их вероятность, зная приблизительно количество боевых сил противника.
3-го же июня утром аванпосты браиловского отряда стали подвигаться на правом берегу вперёд и проникли из Гечета почти к самому Мачину. В то же время три наши канонерки успели сделать до полудня полную рекогносцировку мачинского рукава, вплоть до самого города, не подвергаясь выстрелам.
Ночью с 3-го на 4 июня охотники Изюмского гусарского полка, под командою подполковника Волькенау, поплыли на восьми лодках к неприятельскому берегу, выше Силистрии, и успели высмотреть расположение противника, но на рассвете были замечены и вынуждены уйти назад под сильным огнём, потеряв одного гусара убитым и четырёх ранеными. Уровень воды на 15¾ футов выше нормального.
6 июня получены известия, требующие впрочем подтверждения, что в этот день десятитысячный турецкий отряд вступил в Мачин, на подкрепление тамошнего бездействующего гарнизона, и к этому же времени русские отряды уже заняли всю Малую Валахию, так что, ввиду сосредоточения значительных наших сил у Турну-Магурели, и из опасения, что переход через Дунай будет совершён именно в этом месте, турецкие войска с различных пунктов, как слышно, спешат к Никополю.
6 июня турки, в числе около 800 человек, высадились на наш берег близ Турну-Магурели и захватили пасшийся на лугу румынский скот. Подоспевшие части Вознесенских улан, казаков 8-го полка и одна рота Тамбовского пехотного полка отбили бо́льшую часть угнанного скота и прогнали турок, причём последние потеряли восемь человек, а наши двух: одного казака и одного улана ранеными.
7 июня, к ночи, часть людей с казачьего пикета у Калараша предприняла рекогносцировку островов, лежащих пред Силистрией, и успела в своём предприятии, но, к сожалению, при этом в охочей партии были ранены четыре казака и проводник-крестьянин.
В Журжево прибыли наши моряки и начальник артиллерии действующей армии генерал-адъютант князь Масальский, который в настоящее время развивает в этом пункте усиленную артиллерийскую деятельность. Журжевский госпиталь почти разрушен действием турецких снарядов, которые нередко ложатся и в районе железнодорожной станции. Как видно, приходится на будущее время не выставлять над госпитальными пунктами флагов Красного Креста, дабы не привлекать на них усиленного внимания турок, видимо старавшихся нарочно избирать целью своих выстрелов госпитальное здание в Журжеве. Рущук, как слышно, вовсе покинут жителями. Сказывают, гарнизона в нём до 18,000 человек, да кроме того вне стен крепости расположено лагерями 15 тысяч, и что туда приезжал недавно Ахмет-Эюб-паша, который произвёл некоторые перемены в расположении войск и в составе начальствующих.
8 июня получилось и из Белграда подтверждение прежних венских и турну-северинских известий о том, что сильный турецкий корпус продолжает собираться на сербской границе, по-видимому, угрожая долине Тимока. Это обстоятельство побудило румын воздвигать в Калафате новые сильные батареи.
9 июня, в Плоештах последовало окончательное соглашение о совместном действии русской и румынской армий. Переговоры об этом, при посредстве г-д Братиано и Когальничано, длились ещё с 30-го мая, причём речь, как слышно, шла главнейшим образом о русских субсидиях. В офицерской (неофициальной) среде держатся того мнения, что гораздо лучше было бы предоставить действия румын их собственному благоусмотрению, а деньги, предназначаемые для субсидии им, употребить на мобилизацию соответственного количества своих собственных русских сил.
У Браилова всё уже окончательно готово для наводки моста и переправы, которая должна совершиться в самом непродолжительном времени; но, как слышно, эта переправа будет иметь только второстепенное, демонстративное значение, служа лишь для того, чтобы отвлечь турецкие силы от пункта главной переправы, который до времени составляет величайший секрет самого ограниченного числа высших лиц полевого штаба. Между Гечетом и Мачином происходит пока ежедневная артиллерийская перестрелка, а тем временем главные силы наших войск форсированными маршами всё более и более подвигаются к Дунаю. Вода начала спадать довольно быстро.
Примечания
править- ↑ Состав и расположение наших передовых дунайских войск были следующие:
a) 8-я кавалерийская дивизия к 7 мая заняла прибрежную линию от реки Алуты до реки Веде, имея дивизионный штаб в Турну-Магурели.
b) Отряд генерал-лейтенанта Скобелева 1-го к 8 мая от р. Веде до озера Гречилор, имея главные свои силы и штаб у Журжева.
c) 82-я пехотная дивизия с донским казачьим № 31-го полком — к 8-му (1-я бригада) и к 13 мая (2-я бригада) в Ольтеницу, имея главные силы на линии Будешти — Фратешти и наблюдая казачьим полком за Дунаем на протяжении от озера Гречилор до р. Арджис.
d) 11-я кавалерийская дивизия — к 9 мая в Обилешти-Ноу и Слободзею (штаб в Слободзеи), имея авангард в Калараше и наблюдая за дунайским побережьем от р. Арджис до Гуры-Яломицы (против Гирсова).
e) Нижне-Дунайский отряд занял к 22 апреля все важнейшие прибрежные пункты от Гура-Яломицы до Килии, имея резерв в Болграде и штаб в Галаце.
- ↑ Начальник 8-й кавалерийской дивизии.
- ↑ Другой из захваченных пароходов нам удалось сохранить: он оказывал нам немало услуг при переправе и впоследствии.
- ↑ Фламунда лежит против Никополя, несколько ниже Турну-Магурели.
- ↑ По возвращении в Бухарест, представители румынской армии и палаты поднесли князю Карлу золотую медаль «Virtuti militari», учреждённую в Румынии в награду воинской доблести.
- ↑ Телеграмма из Константинополя от 17/29 мая.
- ↑ Командир 8-го драгунского Астраханского полка.
- ↑ До Слатины по железной дороге, а далее водою, вниз по Алуте.
- ↑ 2-го эскадрона Астраханского драгунского полка, майора Рожнятовского.
- ↑ Из состава Кавказской казачьей дивизии.