Я не жду довѣрія къ дикому и тѣмъ не менѣе будничному разсказу, за который принимаюсь, да и не хлопочу о довѣріи. Было бы безуміемъ ожидать его, когда мои собственныя чувства отказываются вѣрить очевидности. Между тѣмъ я не сумасшедшій, и ужь, конечно, не въ бреду. Но завтра я умру, а сегодня хочу облегчить душу. Моя цѣль повѣдать міру кратко, ясно и безъ всякихъ комментаріевъ рядъ самыхъ обыденныхъ событій. Въ результатѣ они запугали, измучили, раздавили меня. Но я не намѣренъ объяснять ихъ. Для меня это былъ сплошной ужасъ, для многихъ они покажутся пустячками. Быть можетъ, найдется умъ, который увидитъ обыденную основу въ моихъ фантасмогоріяхъ — умъ болѣе ясный, болѣе логическій, менѣе склонный къ ослѣпленію, чѣмъ мой. Быть можетъ, онъ усмотритъ въ событіяхъ, которыя я излагаю съ суевѣрнымъ ужасомъ, самую обыкновенную цѣпь весьма естественныхъ причинъ и дѣйствій.
Съ дѣтства я отличался кроткимъ и мягкимъ характеромъ. Товарищи подшучивали надъ моей чувствительностью. Пуще всего я обожалъ животныхъ, и мои родители позволяли мнѣ держать дома всевозможныхъ звѣрьковъ. Я возился съ ними по цѣлымъ днямъ; кормить и ласкать ихъ было моимъ величайшимъ наслажденіемъ. Эта страсть къ животнымъ усиливалась съ годами, и въ зрѣломъ возрастѣ оставалась для меня главнымъ источникомъ удовольствій. Всякій, кому случалось питать привязанность къ вѣрной и умной собакѣ, знаетъ, глубоко отзывчивый и благодарный характеръ животныхъ. Безкорыстная и самоотверженная любовь звѣря проникаетъ въ сердце того, кто испыталъ шаткую дружбу и призрачную вѣрность человѣка.
Я женился въ молодыхъ лѣтахъ и былъ очень доволенъ, когда оказалось, что жена раздѣляетъ мои наклонности. Замѣтивъ мою любовь къ домашнимъ животнымъ, она не упускала случая увеличитъ нашъ домашній звѣринецъ. У насъ были птицы, золотыя рыбки, прекрасная собака, кролики, обезьянка и кошка.
Эта послѣдняя была великолѣпное, замѣчательно крупное животное, совершенно черное и удивительно понятливое. Моя жена, нимало не склонная къ суевѣрію, часто вспоминала о старинномъ повѣрьѣ, которое считаетъ всѣхъ черныхъ кошекъ вѣдьмами. Разумѣется, она говорила это не серьезно, и если я вспоминаю объ этой мелочи, то потому лишь, что она случайно пришла мнѣ на намять.
Плутонъ — такъ звали кошку — былъ мой любимецъ. Я самъ кормилъ его и онъ бѣгалъ за мной по всему дому. Мнѣ приходилось даже принимать мѣры, чтобы онъ не ускользнулъ за мной на улицу.
Дружба наша продолжалась нѣсколько лѣтъ, въ теченіе которыхъ мой темпераментъ и характеръ радикально измѣнились къ худшему подъ вліяніемъ невоздержности (со стыдомъ признаюсь въ этомъ). Я съ каждымъ днемъ становился угрюмѣе, раздражительнѣе, равнодушнѣе къ чужимъ страданіямъ. Я позволялъ себѣ рѣзкости въ обращеніи съ женою, доходилъ даже до насилія. Разумѣется, животныя тоже испытывали на себѣ перемѣну въ моемъ характерѣ. Я не только пересталъ ухаживать за ними, но и колотилъ ихъ. Впрочемъ, къ Плутону я еще сохранилъ настолько привязанности, что не обижалъ его, какъ обижалъ кроликовъ, обезьянку, даже собаку, если они случайно подвертывались мнѣ подъ руку или подходили приласкаться. Но болѣзнь моя, — какая болѣзнь сравнится съ алкоголизмомъ! — усиливалась, и въ концѣ концовъ даже Плутону, который тѣмъ временемъ состарѣлся и впалъ въ дѣтство, пришлось испытать на себѣ послѣдствія моей раздражительности.
Однажды ночью, когда я вернулся домой сильно на-веселѣ, мнѣ показалось, будто кошка избѣгаетъ меня. Я схватилъ ее, испуганный Плутонъ слегка укусилъ меня за руку. Адское бѣшенство овладѣло мною. Я не узнавалъ самого себя. Казалось, мой прежній духъ разомъ оставилъ тѣло; каждая жилка содрогалась отъ болѣе чѣмъ діавольской, порожденной спиртомъ, злобы. Я досталъ изъ кармана перочинный ножъ, открылъ его, схватилъ бѣдное животное за горло и медленно, аккуратно вырѣзалъ ему глазъ! Я дрожу, обливаюсь потомъ, сгораю отъ стыда, разсказывая объ этой гнусной жестокости.
Когда, разсудокъ вернулся ко мнѣ утромъ, когда исчезъ угаръ вчерашней попойки, я почувствовалъ ужасъ и раскаяніе, но чувство это было слабо и поверхностно. Я снова предался разгулу и скоро утопилъ въ винѣ воспоминаніе о своемъ проступкѣ.
Между тѣмъ кошка понемногу оправлялась. Орбита вырѣзаннаго глаза, разумѣется, была ужасна, однако, животное, повидимому, не испытывало страданій. Оно по прежнему разгуливало по дому но, какъ и слѣдовало ожидать, съ ужасомъ убѣгало отъ меня. Во мнѣ еще оставалось настолько порядочности, что и огорчался этимъ явнымъ нерасположеніемъ существа, когда-то такъ привязаннаго ко мнѣ. Но вскорѣ это чувство уступило мѣсто раздраженію. Къ тому же, во мнѣ проснулся, на мою окончательную и безповоротную гибель, духъ Извращенности. Философія ничего не говорить объ этомъ духѣ. Тѣмъ не менѣе я убѣжденъ такъ же твердо, какъ въ своемъ собственномъ существованіи, что это одинъ изъ первичныхъ импульсовъ сердца человѣческаго, одна изъ основныхъ, первоначальныхъ способностей или чувствъ, опредѣляющихъ характеръ человѣка. Кому не случалось сотни разъ совершить дурной пли глупый поступокъ только потому, что его не слѣдуетъ совершать? Газвѣ намъ не присуща неудержимая склонность нарушать За кошъ, только литому, что это законъ. Я говорю, что духъ самодурства проснулся на мою гибель. Да, это неизъяснимое стремленіе души дразнить самое себя — насиловать собственную природу, дѣлать зло ради зла заставило меня продолжить и завершить мой жестокій поступокъ надъ безобиднымъ животнымъ. Однажды утромъ, я хладнокровно накинулъ ему петлю на шею и повѣсилъ его на сучкѣ дерева, повѣсилъ, обливаясь слезами и терзаясь угрызеніями совѣсти, повѣсилъ, потому что зналъ, какъ оно любило меня, и чувствовалъ, что оно ничѣмъ не провинилось передо мною, — повѣсилъ, потому что зналъ, какой грѣхъ я совершаю… смертный грѣхъ, который подвергаетъ мою безсмертную душу величайшей опасности; быть можетъ, если только это мыслимо, дѣлаетъ для нея недоступнымъ безконечное милосердіе Всеблагаго и Грознаго Бога.
Въ ночь, послѣдовавшую за этимъ кровавымъ поступкомъ, меня разбудили крики: «горимъ!» Занавѣси моей кровати пылали. Весь домъ былъ въ огнѣ. Моя жена, прислуга и я самъ едва успѣли спастись. Разрушеніе было полное. Все мое состояніе пошло прахомъ и съ этихъ поръ я предался отчаянію.
Я отнюдь не пытаюсь установить причинную связь между раззореніемъ и жестокостью. Но я излагаю цѣпь фактовъ, и не хочу опустить ни одного изъ звѣньевъ. На другой день послѣ пождра я посѣтилъ развалины. Почти всѣ стѣны повалились. Устояла только одна, не особенно толстая, но приходившаяся посреди дома; къ ней примыкало изголовье моей кровати. Штукатурка на ней большею частью тоже уцѣлѣла, вѣроятно потому, что стѣна была только что выштукатурена. Подлѣ нея собралась толпа народа и многіе разсматривали стѣну съ очевиднымъ любопытствомъ. Восклицанія «странно!», «удивительно!» привлекли мое вниманіе. Я подошелъ ближе и увидѣлъ на бѣлой поверхности фигуру гигантской кошки, точно вырѣзанную въ видѣ барельефа. Изображеніе отличалось поразительной точностью. На шеѣ животнаго виднѣлась веревка.
Когда я увидѣлъ это привидѣніе (въ первую минуту я не могъ не принять его за привидѣніе) мой ужасъ и изумленіе не знали границъ. Наконецъ, размышленіе явилось мнѣ на помощь. Я вспомнилъ, что кошка была повѣшена въ саду подлѣ дома. При первой тревогѣ толпа наполнила садъ, кто-нибудь отрѣзалъ кошку отъ дерева и швырнулъ ко мнѣ въ окно. Это было сдѣлано, по всей вѣроятности, съ цѣлью разбудить меня. Упавшая стѣна притиснула жертву моей жестокости къ свѣжей штукатуркѣ, которая подъ вліяніемъ огня и амміака костей воспроизвела снимокъ.
Хотя такимъ образомъ я успокоилъ свой умъ, если не совѣсть, — однако, это поразительное явленіе произвело на меня глубокое впечатлѣніе. Въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ меня преслѣдовалъ призракъ кошки, въ то же время проснулось нѣчто въ родѣ раскаянія, хотя на самомъ дѣлѣ это поверхностное чувство вовсе не было настоящимъ раскаяніемъ. Я такъ сожалѣлъ о животномъ, что началъ разыскивать по притонамъ, которые посѣщалъ по прежнему, какую-нибудь новую кошку, похожую на Плутона.
Однажды вечеромъ, когда я сидѣлъ полупьяный въ гнуснѣйшемъ кабачишкѣ, взглядъ мой упалъ на какое-то черное тѣло, лежавшее на одной изъ бочекъ съ джиномъ или ромомъ, составлявшихъ главное убранство комнаты. Въ теченіе нѣсколькихъ минутъ я пристально смотрѣлъ на верхушку бочки, удивляясь, какъ не замѣтилъ раньше этого тѣла. Наконецъ, я подошелъ къ нему и дотронулся до него рукою. Это была черная кошка, огромныхъ размѣровъ, не меньше Плутона, очень похожая на него во всѣхъ отношеніяхъ, за исключеніемъ одной особенности. У Плутона на всемъ тѣлѣ не было ни единаго бѣлаго волоска, тогда какъ у этой на груди красовалось большое бѣлое пятно неопредѣленной формы.
Когда я дотронулся до нея, она тотчасъ встала, замурлыкала, потерлась о мою руку, и, повидимому, была очень довольна моимъ вниманіемъ. Ее-то мнѣ и нужно было. Я спросилъ хозяина, не продастъ-ли онъ мнѣ кошку, но оказалось, что онъ даже не зналъ о ея существованіи, никогда не слыхалъ о ней, никогда не видалъ ея.
Я продолжалъ ласкать кошку, и когда собрался домой, животное послѣдовало за мною. Дорогой я останавливался и гладилъ ее, такимъ образомъ мы добрались до дома. Тутъ она быстро освоилась и сдѣлалась любимицей моей жены.
Что до меня, то я вскорѣ не взлюбилъ ее. Я совсѣмъ не того ожидалъ, но — не знаю какъ и почему — ея очевидная привязанность ко мнѣ раздражала и бѣсила меня. Мало по малу это раздраженіе превратилось въ заклятую ненависть. Я старался избѣгать ея; чувство стыда и воспоминаніе о моемъ жестокомъ поступкѣ не позволяли мнѣ колотить или обижать эту тварь. Въ теченіе нѣсколькихъ недѣль я ни разу не ударилъ ее, но постепенно — очень постепенно — дошелъ до того, что не могъ смотрѣть на нее безъ невыразимаго отвращенія и молча бѣжалъ отъ ея ненавистнаго присутствія, какъ отъ чумы.
Везъ сомнѣнія, на мою ненависть повліяло открытіе, сдѣланное мною на другое утро послѣ водворенія кошки въ нашемъ домѣ. У ней, какъ и у Плутона, не хватало одного глаза. Это обстоятельство только усиливало привязанность къ ней моей жены, обладавшей, какъ я уже говорилъ, мягкосердечіемъ, которое когда-то было моей отличительной чертой и источникомъ простыхъ и чистыхъ удовольствій.
Но чѣмъ больше я ненавидѣлъ кошку, тѣмъ сильнѣе она привязывалась ко мнѣ. Она ходила за мною по пятамъ съ непонятнымъ упорствомъ. Стоило мнѣ присѣсть, она уже оказывалась подъ стуломъ или вскакивала ко мнѣ на колѣни и осыпала меня своими ненавистными ласками. Когда я вставалъ, совалась мнѣ подъ ноги, или, уцѣпившись своими длинными и острыми когтями за мой сюртукъ, висѣла у меня на груди. Въ такія минуты мнѣ хотѣлось укокошить ее однимъ ударомъ, однако, я сдерживался, частью потому, что помнилъ о своемъ преступленіи, а главнымъ образомъ — сознаюсь въ этомъ, наконецъ — потому, что я боялся этого животнаго.
Боязнь эта не была опасеніемъ физическаго зла, а между тѣмъ я не знаю, какъ опредѣлить ее иначе. Я почти стыжусь сознаться, — да, даже въ этомъ казематѣ я почти стыжусь сознаться, что мой страхъ и ужасъ былъ вызванъ самымъ вздорнымъ обстоятельствомъ. Жена не разъ обращала мое вниманіе на странную форму упомянутаго выше бѣлаго пятна, единственнаго отличія новой кошки отъ Плутона. Сначала, если припомнитъ читатель, его очертанія были неясны, но мало по малу, почти незамѣтно, такъ что иногда я сомнѣвался, не мерещится-ли мнѣ это — мало по малу оно приняло совершенно опредѣленную форму. Это было изображеніе предмета, одно названіе котораго возбуждаетъ во мнѣ дрожь — изъ-за него-то я такъ боялся и ненавидѣлъ кошку, что уничтожилъ бы ее, если бы смѣлъ, — изображеніе ужасной, отвратительной вещи — висѣлицы! О, угрюмое и страшное орудіе ужасовъ и преступленій, агоніи и смерти!
Ну, развѣ я не былъ несчастнѣйшимъ изъ смертныхъ? Животное — собрата котораго я презрительно уничтожилъ — животное могло причинить мнѣ, созданному по образу Всевышняго Бога — такія невыносимыя страданія. Увы! я не зналъ покоя ни днемъ, ни ночью! Днемъ эта тварь не отставала отъ меня ни на шагъ, ночью я то и дѣло просыпался въ невыразимомъ страхѣ: я чувствовалъ горячее дыханіе животнаго на моемъ лицѣ, мнѣ чудилось, что оно, воплощенный кошмаръ, котораго я не могъ стряхнуть, налегло всей своей тяжестью на мое сердце!
Подъ гнетомъ такой пытки исчезли послѣдніе остатки добрыхъ чувствъ. Только дурныя мысли остались со мною, злыя, черныя мысли. Моя раздражительность превратилась въ ненависть ко всему міру, ко всему человѣчеству. Но увы! отъ этихъ взрывовъ неудержимаго бѣшенства больше всего приходилось терпѣть моей безотвѣтной женѣ.
Однажды она отправилась со мною въ погребъ стараго ветхаго зданія, которое мы наняли послѣ раззоренія. Кошка послѣдовала за нами и чуть не сбила меня съ ногъ на лѣстницѣ. Обезумѣвъ отъ злости, я забылъ свой ребяческій страхъ и, взмахнувъ топоромъ, хотѣлъ нанести ей ударъ, который, безъ сомнѣнія, уложилъ бы ее на мѣстѣ, если бы жена не схватила меня за руку. Тогда, въ припадкѣ болѣе чѣмъ адскаго изступленія, я вырвалъ руку, размахнулся и раскроилъ женѣ голову. Она упала, даже не вскрикнувъ. Совершивъ это отвратительное убійство, я стать спокойно и съ полнымъ самообладаніемъ размышлять, куда бы дѣвать трупъ. Я не могъ унести его изъ дома ни днемъ, ни ночью, не рискуя привлечь вниманіе сосѣдей. Всевозможные проекты роились въ моей головѣ. То я рѣшался изрубить тѣло на мелкіе куски и сжечь ихъ. То собирался зарыть его въ погребѣ, бросить въ колодезь на дворѣ, уложить въ чемоданъ и приказать дворнику унести его изъ дома. Наконецъ, я остановился на одномъ планѣ, котбрый показался мнѣ гораздо практичнѣе всѣхъ остальныхъ. Я рѣшилъ замуровать тѣло въ стѣнѣ погреба, какъ дѣлали средневѣковые монахи съ своими жертвами.
Погребъ вполнѣ годился для такой цѣли. Стѣны его были сложены безъ всякаго цемента и недавно покрыты штукатуркой, которая, благодаря сырости, еще не успѣла отвердѣть. Мало того, въ одномъ мѣстѣ находился выступъ: каминъ или печь, заложенная, замазанная подъ одно съ остальной стѣной. Я не сомнѣвался, что мнѣ удастся разобрать кирпичи, засунутъ туда тѣло, и возстановить стѣну такъ, что ни чей глазъ не замѣтитъ чего-нибудь подозрительнаго.
Я не ошибся въ разсчетѣ. Съ помощью лома я безъ труда разобралъ кирпичи и, прислонивъ тѣло къ внутренней стѣнѣ, уложилъ ихъ обратно и возстановилъ все въ прежнемъ видѣ. Затѣмъ я досталъ, со всяческими предосторожностями, известки, песку, кисть, приготовилъ штукатурку, совершенно такую, какъ старая, и тщательно замазалъ кирпичи. Теперь на стѣнѣ не оставалось и признаковъ моей работы. Подобравъ, какъ можно старательнѣе, мусоръ, оставшійся на полу, я съ торжествомъ осмотрѣлся и сказалъ самому себѣ: — На этотъ разъ, по крайней мѣрѣ, моя работа не пропала даромъ.
Моей ближайшей заботой было отыскать кошку, виновницу всѣхъ бѣдъ, такъ какъ я твердо рѣшился убить ее. Попадись она въ эту минуту, судьба ея была бы рѣшена, но лукавое животное, повидимому, испугалось моего гнѣва и сочло благоразумнымъ удалиться. Невозможно описать или вообразить, какое глубокое, райское облегченіе я почувствовалъ, убѣдившись, что ненавистная тварь исчезла. Она не явилась и ночью, и въ первый разъ со времени ея появленія въ нашемъ домѣ, я спалъ спокойно и крѣпко, да, спалъ, несмотря на тяжесть преступленія, обременявшаго мою душу!
Прошли вторыя и третьи сутки, а мой мучитель не возвращался. Наконецъ-то я снова могъ дышать свободно. Чудовище въ ужасѣ навсегда скрылось отъ меня! Я никогда не увижу его больше! Счастье мое было безгранично. Мысль о преступленіи почти не тревожила меня. Ко мнѣ обращались съ разспросами, но я легко отдѣлывался отъ нихъ. Назначено было слѣдствіе, но, разумѣется, ничего не открыло. Я считалъ себя въ полной безопасности.
На четвертый день ко мнѣ неожиданно явилась полиція съ обыскомъ. Я, впрочемъ, ничуть не испугался, зная, что отыскать мой тайникъ невозможно. Полицейскіе попросили меня сопровождать ихъ. Они обшарили каждый уголокъ, каждый чуланъ. Наконецъ, мы въ третій или четвертый разъ спустились въ погребъ. Ни одинъ мускулъ у меня не дрогнулъ. Сердце мое билось совершенно ровно, какъ у человѣка, спящаго сномъ невинности. Я скрестилъ руки на груди и спокойно ходилъ взадъ и впередъ по погребу. Полиція угомонилась и собиралась уйти. У меня духъ захватывало отъ радости; я не могъ выдержать. Я горѣлъ желаніемъ сказать хоть что-нибудь, подчеркнуть мое торжество, окончательно убѣдить ихъ въ моей невинности.
— Господа, — сказалъ я наконецъ, когда они уже поднимались по ступенькамъ, — я радъ, что ваши подозрѣнія разсѣялись. Позвольте пожелать вамъ всего хорошаго и немножко больше вѣжливости. Кстати, господа, это… этотъ домъ очень хорошей постройки — (въ безумномъ желаніи сказать что-нибудь поразвязнѣе я мололъ самъ не зная что). — Даже, можно сказать, — превосходной постройки. Эти стѣны — вы уходите, господа? — эти стѣны замѣчательно прочной кладки, — при этомъ, въ припадкѣ хвастливой дерзости, я постучалъ тростью по тѣмъ самымъ кирпичамъ, за которыми скрывалось тѣло моей жены.
Боже, укрой и защити меня отъ когтей дьявола! Не успѣлъ отголосокъ моихъ ударовъ замереть въ тишинѣ, какъ мнѣ отвѣчалъ изъ могилы голосъ! — крикъ! Сначала тихій и жалобный, какъ всхлипыванія ребенка, онъ быстро разростался въ протяжный, громкій, безконечный вопль — ужасный, нечеловѣческій вой — раздирающій душу крикъ не то ужаса, не то торжества, какой можетъ подняться только изъ ада, гдѣ вопли грѣшниковъ сливаются съ визгомъ демоновъ-мучителей.
Что говорить о моихъ чувствахъ. Полумертвый я прислонился къ стѣнѣ. Полицейскіе окаменѣли отъ ужаса. Минуту спустя двѣнадцать сильныхъ рукъ разбирали стѣну. Она обрушилась. Тѣло, уже сильно разложившееся и покрытое запекшейся кровью, стояло передъ нами. На головѣ его сидѣло, съ окровавленной пастью, сверкая единственнымъ, пылавшимъ, какъ уголь глазомъ, отвратительное животное, чье коварство довело меня до преступленія, чей предательскій голосъ выдалъ меня палачу. Я замуровалъ чудовище вмѣстѣ съ трупомъ.
