Съ какими бы обрядами человѣкъ ни былъ возложенъ какъ жертва на алтарь рабства, въ тотъ мигъ, когда онъ вступитъ на священную почву Британіи, алтарь и его божество падаютъ въ прахъ, а онъ возстаетъ искупленный, возрожденный и освобожденный неотразимымъ духомъ всемірной эмансипаціи. (Курранъ).
Мы должны на время оставить Тома въ рукахъ его преслѣдователей и вернуться къ Джоржу и его женѣ, съ которыми мы разстались, когда они добрались до фермы у проѣзжей дороги и очутились среди друзей.
Томъ Локеръ лежалъ, ворча и охая, въ безукоризненно чистой квакерской постели, подъ материнскимъ наблюденіемъ тетки Доркасъ, которая находила, что этотъ паціентъ такой же смирный, какъ больной буйволъ.
Представьте себѣ высокую, важную, строгой наружности женщину въ бѣломъ кисейномъ чепчикѣ, прикрывающемъ ея серебристые волосы, раздѣленные проборомъ надъ широкимъ, открытымъ лбомъ, изъ подъ котораго задумчиво глядятъ сѣрые глаза.
Бѣлоснѣжная косынка изъ гладкаго крепа лежитъ красивыми складками на ея груди; коричневое шелковое платье ея тихонько шуршитъ, когда она неслышною поступью скользитъ по комнатѣ.
— Чортъ! — восклицаетъ Томъ Локеръ, сбрасывая съ себя одѣяло.
— Я попрошу тебя, Томасъ, не употреблять такихъ словъ,-говоритъ тетка Доркасъ, спокойно поправляя ему постель.
— Хорошо, бабушка, не буду, если смогу удержаться, — отвѣчалъ Томъ, — но вѣдь поневолѣ выругаешься, когда такая проклятая жара!
Доркасъ сняла съ постели одѣяло, натянула простыни и подоткнула ихъ со всѣхъ сторонъ, такъ что Томъ сталъ походить на какую-то личинку. При этомъ она замѣтила:
— Мнѣ бы хотѣлось, другъ, чтобы ты пересталъ клясться и браниться, чтобы ты подумалъ о своей прежней жизни.
— На кой чортъ мнѣ о ней думать! — вскричалъ Томъ. — Совсѣмъ это не къ чему! Будь она проклята, вотъ и все! — И Томъ заметался на постели, приводя ее въ страшный безпорядокъ.
— Этотъ малый и дѣвка здѣсь, что-ли? — мрачно спросилъ онъ, помолчавъ съ минуту.
— Здѣсь, — отвѣчала Доркасъ.
— Надо бы имъ перебраться черезъ озеро, — сказалъ Томъ, — и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.
— Они по всей вѣроятности такъ и сдѣлаютъ, — сказала тетка Доркасъ, спокойно принимаясь за вязанье.
— И вотъ еще что, — продолжалъ Томъ — у насъ есть товарищи въ Сандуски, они будутъ слѣдить за всѣми судами. Я вамъ это говорю, потому что хочу, чтобы они бѣжали, на зло Марксу — проклятая кукла! унеси его черти!
— Томасъ! — остановила Доркасъ.
— Говорю вамъ, бабушка, нельзя очень туго вязать человѣка, онъ можетъ лопнуть! — вскричалъ Томъ. — Ну, а насчетъ дѣвки, скажите, чтобы ее какъ-нибудь перерядили, потому ея примѣты посланы въ Сандуски.
— Мы объ этомъ позаботимся, — проговорила Доркасъ, не измѣняя своему обычному спокойствію.
Такъ какъ здѣсь намъ придется разстаться съ Томомъ Локеромъ, скажемъ ужъ заодно, что, проболѣвъ у квакеровъ три недѣли ревматической лихорадкой, которая присоединилась къ его прочимъ недугамъ, Томъ всталъ съ постели болѣе степеннымъ и разумнымъ человѣкомъ, чѣмъ былъ раньше. Онъ пересталъ заниматься ловлею бѣглыхъ невольниковъ, поселился въ одной изъ новыхъ колоній, посвятилъ себя охотѣ на медвѣдей, волковъ и другихъ дикихъ звѣрей, и скоро пріобрѣлъ извѣстность на этомъ новомъ поприщѣ. О квакерахъ онъ всегда отзывался съ большимъ уваженіемъ:
— Хорошій народъ, — говорилъ онъ, — хотѣли обратить меня въ свою вѣру, ну, да не на такого напали. А только скажу тебѣ, чужакъ, за больными ходить они мастера, первый сортъ! Ну и насчетъ всякихъ кушаній, печеній, тоже!
Узнавъ отъ Тома, что за ихъ партіей будутъ слѣдить въ Сандуски, бѣглецы сочли болѣе осторожнымъ раздѣлиться. Джим и его старая мать уѣхали раньше; а ночи черезъ двѣ Джоржъ и Элиза съ ребенкомъ были тайно переправлены въ Сандуски, гдѣ они нашли убѣжище подъ кровомъ гостепріимныхъ хозяевъ и могли приготовиться къ переѣзду черезъ озеро.
Мрачные дни ихъ остались позади, передъ ними вставала утренняя звѣзда свободы. Свобода! Животворящее слово! Что это такое? Должно быть не простой звукъ, не реторическая фигура! Мужчины и женщины, бьется ли сильнѣе ваше сердце при этомъ словѣ, за которое отцы ваши проливали кровь, а матери посылали на смерть самыхъ дорогихъ и близкихъ людей?
Въ этомъ словѣ слава и гордость народа, слава и гордость каждаго отдѣльнаго человѣка. Что такое свобода народа, если не свобода каждаго изъ сыновей его? Что такое свобода для этого молодого человѣка, который сидитъ сложивъ руки на широкой груди, для этого человѣка съ частицей африканской крови въ жилахъ, съ африканскимъ огнемъ въ глазахъ — что такое свобода для Джоржа Гарриса? Для вашихъ отцовъ свобода означала право націи быть независимой націей. Для него это право человѣка быть человѣкомъ, а не скотиной; право называть любимую женщину своей женой и защищать ее противъ беззаконнаго насилія; право заботиться о своемъ ребенкѣ и воспитывать его; право имѣть свой собственный домъ, свои религіозныя убѣжденія, свою нравственность, неподчиненность волѣ другого. Всѣ эти мысли мелькали въ умѣ Джоржа, пока онъ, задумчиво под-перевъ голову рукой, слѣдилъ за женой, которая примѣряла на свою хорошенькую, стройную фигуру разныя принадлежности мужского костюма, такъ какъ было рѣшено, что ей безопаснѣе ѣхать переодѣвшись мужчиной.
— Ну, теперь до нихъ дошелъ чередъ! — сказала она, стоя передъ зеркаломъ и распустивъ свои черные, вьющіеся волосы. — Знаешь, Джоржъ мнѣ просто жалко, отрѣзать ихъ, — и она шутливо подняла на рукѣ густую прядь волосъ.
Джоржъ грустно улыбнулся и ничего не отвѣчалъ. Элиза снова повернулась къ зеркалу, и ножницы засверкали, срѣзая одинъ локонъ за другимъ.
— Вотъ такъ, теперь будетъ хорошо! — сказала она, взявъ щетку, — надо только пригладить!
— Что, развѣ я не хорошенькій мальчикъ? — она повернулась къ мужу, смѣясь и краснѣя.
— Ты всегда хорошенькая, что ни надѣнь, — отвѣчалъ Джоржъ.
— Отчего ты такой грустный? — спросила Элиза, становясь передъ нимъ на одно колѣно и положивъ свою ручку на его руку. — Черезъ двадцать четыре часа мы будемъ въ Канадѣ Только одинъ день и одну ночь проѣхать по озеру, и тогда, о, тогда…
— О, Элиза, — вскричалъ Джоржъ, привлекая ее къ себѣ, — въ этомъ-то все и дѣло! Теперь моя судьба виситъ на волоскѣ. Быть такъ близко, почти у цѣли — и все потерять! Я не переживу этого, Элиза!
— Не бойся, — сказала Элиза съ надеждой. — Милосердый Господь не привелъ бы насъ такъ близко къ цѣли, если бы не хотѣлъ спасти насъ. Мнѣ кажется, я чувствую, что онъ за насъ, Джоржъ!
— Ты святая женщина, Элиза! — вскричалъ Джоржъ, судорожно сжимая ее въ объятіяхъ. — Но, скажи, неужели мы дождемся этого великаго счастья? Неужели всѣ эти долгіе годы страданій кончились? Неужели мы будемъ свободны?
— Я въ этомъ увѣрена, Джоржъ, — проговорила Элиза, поднимая глаза къ небу; слезы надежды и восторга дрожали на ея длинныхъ рѣсницахъ. — У меня есть предчувствіе, что Богъ сегодня же избавитъ насъ отъ оковъ рабства.
— Я хочу вѣрить тебѣ, Элиза, — сказалъ Джоржъ, быстро поднимаясь съ мѣста, — я тебѣ вѣрю! Пойдемъ, пора. Да ты въ самомъ дѣлѣ прехорошенькій юноша! — вскричалъ онъ, любуясь ею. — Эти коротенькія кудряшки удивительно идутъ къ тебѣ. Надѣнь-ка фуражку! Такъ, немножко на бокъ! Я никогда не видалъ тебя такой прелестной! Однако, пора ѣхать. Интересно знать, переодѣла-ли миссисъ Смитъ нашего Гарри?
Дверь отворилась, и въ комнату вошла почтенная дама среднихъ лѣтъ, ведя маленькаго Гарри, одѣтаго дѣвочкой.
— Какая изъ него вышла прелестная дѣвочка! — сказала Элиза, поворачивая ребенка во всѣ стороны. — Мы будемъ звать его Гарріетъ; вѣдь это подходящее имя?
Мальчикъ стоялъ чинно, разглядывая мать въ ея новомъ, странномъ костюмѣ, молчалъ, глубоко вздыхалъ и по временамъ вскидывалъ на нее глаза изъ подъ своихъ темныхъ кудрей.
— Что, развѣ Гарри не узналъ свою маму? — спросила Элиза, протягивая къ нему руки.
Ребенокъ робко прижался къ женщинѣ, которая его привела.
— Полно, Элиза, зачѣмъ ты его дразнишь? Вѣдь ты знаешь, что ему надобно держаться подальше отъ тебя.
— Я знаю, что это глупо, — отвѣчала Элиза, — но мнѣ непріятно, что онъ отворачивается отъ меня. Однако, гдѣ же мой плащъ? Вотъ онъ! Джоржъ, покажи, какъ мужчины носятъ плащи?
— Вотъ такъ! — и мужъ накинулъ плащъ ей на плечи.
— Такъ? — спросила Элиза, подражая его движеніямъ, и я должна топать ногами, ходить большими шагами, глядѣть нахально.
— Не трудись напрасно, — замѣтилъ Джоржъ, — бываютъ на свѣтѣ и скромные юноши, тебѣ такая роль скорѣе удастся.
— А эти перчатки, Господи! — вскричала Элиза, — мои руки совсѣмъ потонули въ нихъ.
— Совѣтую тебѣ ни въ какомъ случаѣ не снимать ихъ, — сказалъ Джоржъ. — Твои хорошенькія лапки выдадутъ всѣхъ насъ. Ну, миссисъ Смитъ, вы не забыли, что вы наша тетушка, и мы должны заботиться о васъ.
— Я слышала, — сказала миссисъ Смитъ, — что приходили какіе-то люди и предупреждали всѣхъ капитановъ пароходовъ относительно мужчины, женщины и маленькаго мальчика.
— Такъ, — сказалъ Джоржъ, — ну что-жъ, если мы увидимъ такую семью, мы скажемъ имъ.
Въ эту минуту экипажъ подъѣхалъ къ дверямъ дома и добродушная семья, пріютившая бѣглецовъ, собралась попрощаться съ ними.
Переодѣванье бѣглецовъ было устроено по указаніямъ Тома Локера. Миссисъ Смитъ, почтенная особа, жившая постоянно въ Канадѣ, къ счастью, собиралась вернуться туда и согласилась взять на себя роль тетки маленькаго Гарри. Чтобы пріучить къ себѣ ребенка она въ послѣдніе два дня взяла его на свое попеченіе. Ея ласковое обращеніе въ соединеніи съ пряниками и леденцами, которыми она его угощала, крѣпко привязали къ ней молодого джентльмена.
Экипажъ подъѣхалъ къ пристани. Двое молодыхъ людей, — по крайней мѣрѣ такими они казались, — взошли по мосткамъ на пароходъ. Элиза любезно вела подъ руку миссисъ Смитъ, а Джоржъ хлопоталъ о багажѣ.
Джоржъ стоялъ около капитанской каюты, чтобы взять билеты, и услыхалъ слѣдующій разговоръ между двумя мужчинами, стоявшими подлѣ него.
— Я слѣдилъ за всѣми, кто входилъ на пароходъ, — сказалъ одинъ изъ нихъ, — я увѣренъ, что здѣсь ихъ нѣтъ.
Голосъ принадлежалъ конторщику парохода, а собесѣдникъ его былъ никто иной, какъ нашъ старый пріятель Марксъ, который съ своею неизмѣнной настойчивостью, самъ приѣхалъ въ Сандуски, чтобы выжидать свою добычу.
— Женщину почти нельзя отличить отъ бѣлыхъ, — замѣтилъ Марксъ. — Мужчина свѣтлый мулатъ. У него клеймо на рукѣ.
Рука, которой Джоржъ бралъ билеты и сдачу, слегка дрогнула; но онъ спокойно обернулся, скользнулъ равнодушнымъ взглядомъ по лицу говорившаго и неторопливо пошелъ въ другую часть парохода, гдѣ его ждала Элиза.
Миссисъ Смитъ съ маленькимъ Гарри спустилась въ дамскую каюту, гдѣ смуглая красота мнимой дѣвочки вызвала много лестныхъ замѣчаній пассажирокъ.
Когда раздался послѣдній звонокъ, Джоржъ съ удовольствіемъ увидѣлъ, что Марксъ выходитъ по мосткамъ на берегъ; онъ вздохнулъ съ облегченіемъ, когда пароходъ отошелъ и между ними легло значительное разстояніе.
Была чудная погода. Синія волны озера Эри искрились и сверкали въ лучахъ солнца. Съ берега дулъ легкій вѣтерокъ и красивый пароходъ величественно двигался впередъ.
О, какой міръ, неподдающійся описанію, заключается въ человѣческомъ сердцѣ. Видя, какъ спокойно Джоржъ ходитъ взадъ и впередъ по палубѣ парохода рядомъ со своимъ робкимъ спутникомъ, кто могъ бы догадаться, какой огонь горитъ въ его груди. Приближавшееся великое счастіе казалось слишкомъ великимъ, слишкомъ прекраснымъ, чтобы осуществиться въ дѣйствительности, онъ каждую минуту опасался, что какая нибудь случайность вырветъ у него изъ рукъ это счастье.
Но пароходъ быстро шелъ впередъ, часъ пролеталъ за часомъ, и, наконецъ, передъ бѣглецами ясно обрисовался благословенный англійскій берегъ, берегъ одаренный волшебной силой первымъ прикосновеніемъ къ нему расторгать всѣ узы рабства, кѣмъ бы они ни было наложены, какимъ бы правительствомъ ни были утверждены.
Джоржъ и его жена стояли держась за руку, когда пароходъ подошелъ къ маленькому городку Амгерстбергъ, въ Канадѣ. Джоржъ дышалъ тяжело и прерывисто, туманъ заволакивалъ глаза его; онъ молча пожималъ маленькую ручку дрожавшую въ его рукѣ. Колоколъ прозвонилъ, пароходъ остановился. Почти не видя, что дѣлаетъ, онъ получилъ багажъ и собралъ всѣхъ своихъ спутниковъ. Они вышли на берегъ. Молча стояли они, пока пароходъ не отошелъ. Тогда мужъ и жена со слезами бросились въ объятія другъ друга, держа на рукахъ удивленнаго ребенка, а затѣмъ преклонили колѣна и вознесли свою молитву къ Богу.
То былъ какъ бы внезапный переходъ отъ смерти къ жизни.
Отъ могильнаго савана къ ангольской одеждѣ;
Отъ владычества грѣха, отъ борьбы страстей,
Къ чистой свободѣ прощенной души,
Когда всѣ узы смерти и ада порваны,
Когда смертный облекается въ безсмертіе,
Когда рука милосердія поворачиваетъ золотой ключъ
И голосъ милосердія говоритъ: «Радуйся, твоя душа свободна»!
Миссисъ Смитъ провела счастливую семью въ гостепріимный домъ миссіонера, поселившагося изъ христіанскаго милосердія на этомъ берегу въ качествѣ пастыря отверженныхъ и странниковъ, ищущихъ здѣсь пристанища.
Кто можетъ описать все счастье этого перваго дня свободы? Вѣдь чувство свободы выше и прекраснѣе всѣхъ остальныхъ пяти чувствъ человѣка. Двигаться, говорить, дышать, уходить и приходить безъ всякаго надзора, не подвергаясь опасности! Кто можетъ описать все счастье свободнаго человѣка, спокойно засыпающаго ночью подъ защитою законовъ, обезпечивающихъ за нимъ права данныя Богомъ человѣку? Какимъ красивымъ, какимъ милымъ казался матери ея спящій ребенокъ, ставшій ей еще дороже при воспоминаніи о перенесенныхъ имъ опасностяхъ! Какъ невозможно казалось ей уснуть среди этого наплыва счастья. А между тѣмъ у этихъ двухъ людей не было клочка земли, не было жилища, которое они могли бы назвать своимъ собственнымъ; они истратили все, что имѣли, до послѣдняго доллара. Они были не богаче птицъ небесныхъ или цвѣтовъ полевыхъ, и все-таки они отъ радости не могли заснуть. О, вы, отнимающіе свободу у человѣка, какой отвѣтъ дадите вы Богу?