Сѣрое дождливое февральское утро заглянуло въ окна хижины дяди Тома. Оно освоило печальныя лица, отраженіе печальныхъ сердецъ. Маленькій столикъ стоялъ передъ печкой, покрытый гладильнымъ сукномъ; передъ огнемъ на стулѣ висѣли двѣ грубыхъ, но чистыхъ рубашки, и тетушка Хлоя розложила на столѣ третью. Она старательно расправляла и проглаживала каждую складочку, каждый шовъ, время отъ времени поднимая руку къ лицу, чтобы вытереть слезы, струившіяся по ея щекамъ.
Томъ сидѣлъ подлѣ нея, держа на колѣняхъ открытую Библію и опустивъ голову на руку; ни одинъ изъ нихъ не говорилъ ни слова. Было еще рано, и дѣти спали въ своей общей грубой выдвижной кровати.
Томъ былъ нѣжнымъ, заботливымъ семьяниномъ, что, къ несчастію для негровъ, составляетъ характерную особенность ихъ расы; онъ всталъ и молча подошелъ посмотрѣть на дѣтей.
— Въ послѣдній разъ, прошепталъ онъ.
Тетушка Хлоя ничего не отвѣтила. Она продолжала водить утюгомъ по грубой рубашкѣ, и безъ того совершенно хорошо разглаженной. Потомъ она рѣзкимъ движеніемъ поставила утюгъ на столъ, сѣла за столъ и громко заплакала.
— Говорятъ, мы должны покоряться. Господи! да развѣ же я могу! Если бы я хоть знала, куда тебя везутъ, и что съ тобой будетъ! Миссисъ говорить, что она постарается выкупить тебя черезъ годъ, черезъ два. Но, Господи, кто ѣдетъ на югъ, тотъ никогда не возвращается оттуда! Они убиваютъ негровъ! Я слышала, что они замучиваютъ ихъ работой на своихъ плантаціяхъ!
— Богъ вездѣ одинъ, Хлоя, что тамъ, что здѣсь.
— Это, можетъ быть, и такъ. Но Богъ допускаетъ иногда ужасныя вещи. Меня это нисколько не утѣшаетъ.
— Я въ рукахъ Божіихъ, проговорилъ Томъ, — ничто не можетъ со мной случиться безъ Его воли. За одно я Ему очень благодаренъ, что господинъ продалъ меня, а не тебя и дѣтей. Здѣсь вамъ живется хорошо; если что случится, то случится съ однимъ мною. А Господь поможетъ мнѣ, я въ этомъ увѣренъ.
Мужественное, твердое сердце, которое подавляло собственную скорбь, чтобы утѣшить любимое существо! Томъ говорилъ съ усиліемъ, спазма сжимала ему горло, но онъ говорилъ твердо, съ убѣжденіемъ.
— Будемъ надѣяться на милосердіе Божіе — прибавилъ онъ дрожащимъ голосомъ, какъ бы сознавая, что это его единственная опора.
— Милосердіе! — вскричала тетушка Хлоя, не вижу я никакого милосердія! Все это несправедливо, очень несправедливо! Масса не долженъ былъ допустить, чтобы тебя взяли за его долги. Ты заработалъ для него вдвое больше, чѣмъ онъ за тебя получитъ. Онъ давно долженъ былъ дать тебѣ вольную! Можетъ быть, теперь его дѣла запутались, но все-таки я чувствую, что это несправедливо. Ничто не выбьетъ у меня этой мысли. Ты былъ ему такой вѣрный слуга, всегда ставилъ его дѣла выше своихъ, заботился о немъ больше, чѣмъ о женѣ и о дѣтяхъ! Богъ накажетъ его за то, что онъ за свои долги расплачивается чужимъ горемъ, чужою кровью!
— Xлоя, если ты меня любишь не говори такихъ вещей. Вѣдь мы, можетъ быть послѣдній разъ вмѣстѣ. Мнѣ такъ непріятно, когда ты бранишь нашего господина. Вѣдь я носилъ его на рукахъ, когда онъ былъ крошечнымъ ребенкомъ, понятно, я не могу не любить его. А что онъ мало думалъ о бѣдномъ Томѣ, это тоже понятно. Господа привыкли, чтобы другіе все дѣлали для нихъ и не придаютъ этому значенія. Ты только сравни его съ другими господами; у кого живется невольникамъ такъ привольно, гдѣ съ ними обращаются такъ хорошо, какъ у насъ? Онъ никогда не допустилъ бы такой бѣды со мной, еслибы предвидѣлъ, что случится. Я увѣренъ, что никогда.
— Хорошо, во всякомъ случаѣ, тутъ есть какая-то несправедливость, сказала тетушка Хлоя, у которой преобладающей чертой характера было непоколебимое чувство справедливости.
— Я не могу разобрать въ чемъ оно, но я увѣрена, что тутъ что-то не такъ.
— Обрати глаза твои къ Богу. Онъ выше всего, ни одинъ волосъ не упадетъ безъ Его воли.
— Это мало утѣшаетъ меня, сказала тетушка Хлоя. Ну, да что толковать! Лучше я испеку тебѣ пирожокъ, да изготовлю хорошій завтракъ; Богъ знаетъ, когда тебѣ придется еще завтракать.
Чтобы лучше понять страданія негровъ, которыхъ продаютъ на югъ, надобно помнить, что всѣ инстинктивныя привязанности этой расы чрезвычайно сильны.
Не отличаясь отвагой и предпріимчивостью, они очень любятъ родной домъ, семью, даже ту мѣстность, гдѣ живутъ. Прибавьте къ этому всѣ ужасы, какими невѣжество окружаетъ неизвѣстное, прибавьте еще, что негры привыкаютъ съ ранняго дѣтства считать продажу на югъ самой суровой мѣрой наказанія. Угроза быть проданнымъ на югъ устрашаетъ больше, чѣмъ бичъ, больше, чѣмъ всякія муки.
Мы сами слышали это отъ нихъ, сами видѣли тотъ неподдѣльный ужасъ, съ какимъ они въ свободные часы разсказываютъ страшныя исторіи объ этихъ „низовьяхъ рѣки“, объ этой „невѣдомой странѣ, откуда никто не возвращается“.
Одинъ миссіонеръ, жившій среди бѣглыхъ негровъ въ Канадѣ, разсказывалъ, что очень многіе изъ нихъ, по собственному признанію ушли отъ сравнительно добрыхъ господъ и подвергли себя всѣмъ опасностямъ бѣгства, вслѣдствіе отчаяннаго ужаса передъ продажей на югъ, которая грозила или имъ, или ихъ мужьямъ, или женамъ и дѣтямъ.
Эта опасность придаетъ отъ природы терпѣливому, робкому и непредпріимчивому негру геройское мужество, даетъ ему силу идти навстрѣчу, голоду, холоду, мученьямъ, опасностямъ бродяжничества и страшнымъ наказаніямъ въ случаѣ поимки.
На столѣ дымился скромный завтракъ, такъ какъ миссисъ Шельби освободила на это утро Хлою отъ ея обязанностей въ „домѣ“. Бѣдная женщина приложила всѣ свои старанія на приготовленіе этого прощальнаго завтрака: — она заколола, и зажарила свою лучшую курицу, испекла пироги по вкусу мужа, и поставила на каминъ какія-то таинственныя баночки, какія-то снадобья, которыя подавались только въ экстренныхъ случаяхъ.
— Смотри-ка, Петя, какой у насъ сегодня завтракъ! съ торжествомъ вскричалъ Мося, схватывая кусокъ курицы.
Тетушка Хлоя дала ему быструю пощечину.
— Вотъ тебѣ! Бездѣльники! отецъ послѣдній разъ завтракаетъ дома, а они накидываются точно воронье.
— Ахъ, Хлоя! ласково остановилъ ее Томъ.
— Да не могу-же я! — вскричала тетушка Хлоя, закрывая лицо передникомъ. — Я такъ измучилась, что не могу удержаться.
Мальчики присмирѣли и смотрѣли то на отца, то на мать, а маленькая дѣвочка ухватилась за ея платье и подняла громкій, повелительный крикъ.
— Ну, вотъ, — сказала тетушка Хлоя, вытирая глаза и сажая малютку къ себѣ на колѣни, — кажется прошло. Кушай же, пожалуйста, это моя лучшая курочка. И вамъ сейчасъ дамъ, мальчики. Бѣдняжки, мама обидѣла васъ!
Мальчики не ожидали второго приглашенія и тотчасъ же принялись съ жадностью истреблять все, что было подано на столъ. И они хорошо сдѣлали; иначе оказалось бы, что завтракъ напрасно приготовлялся.
Послѣ завтрака тетка Хлоя опять принялась хлопотать, — Теперь я соберу твои вещи, — говорила она. — Только бы онъ не отнялъ ихъ у тебя! Я знаю ихъ повадку, подлый народъ! Смотри, твоя фланелевая фуфайка отъ ревматизма лежитъ въ этомъ углу: береги ее, другой тебѣ никто не сошьетъ. Вотъ тутъ твои старыя рубашки, а тутъ новыя. Я заштопала твои носки вчера вечеромъ и положила въ нихъ клубокъ, чтобы можно было чинить ихъ. Господи, кто-то теперь будетъ штопать тебѣ? — Тетушка Хлоя снова не совладала собой, положила голову на край сундука и зарыдала. — Подумать только, некому будетъ позаботиться о тебѣ, никто не спроситъ здоровъ ты, или боленъ! Нѣтъ, я не могу, не могу помириться съ этимъ!
Мальчики, съѣвъ все, что было на столѣ, начали догадываться, что происходитъ нѣчто печальное: мать плакала, отецъ былъ грустенъ; они тоже начали ревѣть и тереть глаза руками. Дядя Томъ взялъ дѣвочку на руки и давалъ ей всласть теребить себѣ волосы и царапать свое лицо. Она отъ души наслаждалась и по временамъ вскрикивала отъ восторга.
— Радуйся, радуйся, бѣдняжка! — сказала тетушка Хлоя. — Придетъ и твой чередъ плакать, какъ продадутъ твоего мужа, или тебя самое. И вы, мальчишки, васъ тоже продадутъ, какъ только вы станете на что нибудь годны! Неграмъ самое лучше не имѣть ни души близкой.
Въ эту минуту одинъ изъ мальчиковъ закричалъ:
— Вотъ идетъ миссисъ!
— Чего ей нужно? Все равно не поможетъ, — проворчала тетушка Хлоя.
Миссисъ Шельби вошла. Тетушка Хлоя подставила ей стулъ угрюмо, съ нескрываемымъ раздраженіемъ. Но миссисъ Шельби не замѣтила ни стула, ни этого раздраженія. Она была блѣдна и печальна.
— Томъ, начала, она, — я пришла, — она вдругъ остановилась, обвела глазами молчаливую группу, стоявшую передъ ней, закрыла лицо платкомъ и опустилась на стулъ, рыдая.
— Господи! вотъ и барыня! Не надо, не плачьте! вскричала тетушка Хлоя, въ свою очередь заливаясь слезами. Нѣсколько минутъ они всѣ вмѣстѣ плакали. И въ этихъ общихъ слезахъ госпожи и рабовъ растаяла обида и гнѣвъ угнетенныхъ. О вы, которые посѣщаете бѣдняковъ, знаете ли вы, что все, что можно купить на ваши деньги, данныя съ холоднымъ, надменнымъ лицомъ, не стоитъ одной слезы искренняго сочувствія.
— Мой добрый Томъ, сказала миссисъ Шельби, — я не могу дать тебѣ ничего, что облегчило бы твое положеніе. Если я дамъ тебѣ денегъ, у тебя ихъ отберутъ. Но я, какъ передъ Богомъ, обѣщаю тебѣ, что буду справляться о тебѣ и выкуплю тебя, какъ только накоплю денегъ. А пока, надѣйся на Бога!
Въ эту минуту мальчики закричали, что масса Гэлей идетъ, и вслѣдъ за тѣмъ грубый толчокъ отворилъ дверь. Гэлей явился въ очень дурномъ росположеніи духа. Ему пришлось далеко ѣхать ночью, а неудача въ поимкѣ ускользнувшей добычи не могла успокоить его.
— Ну что, черномазый, готовъ? — Мое почтеніе, сударыня! онъ снялъ шляпу, увидѣвъ миссисъ Шельби.
Тетушка Хлоя заперла сундучокъ, перевязала его веревкой и, поднявшись съ полу, мрачно посмотрѣла на негроторговца: казалось, слезы на ея глазахъ превратились въ искры.
Томъ покорно всталъ, чтобы слѣдовать за своимъ новымъ господиномъ и взвалилъ себѣ на плечо свой тяжелый сундукъ. Жена его взяла на руки дѣвочку и пошла проводить его до повозки, а мальчики, продолжая плакать, поплелись сзади.
Миссисъ Шельби подошла къ негроторговцу; удержала его на нѣсколько минутъ и о чемъ-то серьезно толковала съ нимъ, а въ это время вся несчастная семья подошла къ повозкѣ, которая стояла запряженной у крыльца. Толпа старыхъ и молодыхъ негровъ собралась вокругъ нея, чтобы проститься со своимъ старымъ товарищемъ. Тома всѣ уважали, какъ главнаго работника и наставника въ христіанской вѣрѣ; многіе искренно сучувство-вали ему и жалѣли о немъ, особенно женщины.
— Ну, Хлоя, ты кажется, горюешь меньше насъ, — сказала одна изъ женщинъ, все время громко плакавшая, замѣтивъ мрачное спокойствіе, съ какимъ тетушка Хлоя, стояла около повозки.
— Я уже выплакала всѣ свои слезы, отвѣчала Хлоя, съ ненавистью взглядывая на подходившаго торговца, — да и не хочу я плакать передъ этой старой скотиной.
— Садись! приказалъ Гелэй Тому, пробираясь сквозь толпу негровъ, которые недружелюбно смотрѣли на него.
Томъ влѣзъ въ повозку, а Галей досталъ изъ подъ сидѣнья пару тяжелыхъ оковъ и прикрѣпилъ ихъ къ его ногамъ.
Сдержанный ропотъ негодованія пробѣжалъ по толпѣ, а миссисъ Шельби, стоявшая на верандѣ, замѣтила:
— Мистеръ Гэлей, увѣряю васъ, что эта предосторожность совершенно излишня.
— Не знаю, сударыня, я уже потерялъ здѣсь пятьсотъ долларовъ и больше не могу рисковать.
— Чего же другого было и ждать отъ него!-съ негодованіемъ вскричала тетушка Хлоя. Мальчики казалось только въ эту минуту вполнѣ поняли, что дѣлаютъ съ ихъ отцомъ и, ухватившись за юбку матери, заревѣли благимъ матомъ.
— Какъ мнѣ жаль, — сказалъ Томъ, — что мастера Джоржа нѣтъ дома.
Джоржъ уѣхалъ погостить дня на три къ товарищу въ сосѣднее имѣніе; онъ выѣхалъ рано утромъ, прежде чѣмъ распространилась вѣсть о несчастій Тома, и ничего не слыхалъ о немъ.
— Поклонитесь отъ меня массѣ Джоржу, — просилъ онъ окружающихъ.
Гэлей стегнулъ лошадь; Томъ устремилъ взглядъ полный тоски на родныя мѣста, и черезъ минуту они скрылись изъ глазъ.
Мистера Шельби не было дома въ это время. Онъ продалъ Тома вслѣдствіе крайней необходимости, чтобы вырваться изъ когтей человѣка, котораго онъ боялся, и его первое чувство послѣ заключенія сдѣлки было чувство облегченія. Но упреки жены пробудили въ немъ полудремавшее сожалѣніе; безкорыстіе Тома еще усилило его непріятное чувство. И, чтобы не быть свидѣтелемъ тяжелой сцены прощанья, онъ уѣхалъ недалеко по дѣламъ, надѣясь, что къ его возвращенію все будетъ кончено.
Повозка, увозившая Тома и Гэлея, съ грохотомъ катилась по пыльной дорогѣ быстро минуя старыя знакомыя мѣста; скоро они проѣхали въ открытыя ворота загороди и очутились за предѣлами имѣнія Шельби. Когда они проѣхали съ милю, Гэлей вдругъ свернулъ къ дверямъ кузницы, досталъ пару ручныхъ кандаловъ и вошелъ въ нее.
— Они немножко малы для него, — сказалъ Гэлей кузнецу, указывая на Тома.
— Господи, да вѣдь это кажется Томъ Шельбинскихъ господъ. Неужели они его продали?
— Продали, — отвѣчалъ Гэлей.
— Да неужели! Кто бы это подумалъ! — вскричалъ кузнецъ. — Нѣтъ, вамъ вовсе не нужно заковывать его. Онъ самый честный, самый хорошій человѣкъ!
— Да, да, знаю, — отвѣчалъ Гэлей, — но именно эти-то самые хорошіе люди и убѣгаютъ. Дураки не спрашиваютъ, куда ихъ везутъ, а пьяницамъ все равно, гдѣ жить, тѣ не сбѣгутъ. А лучшіе люди страсть не любятъ, когда ихъ увозятъ. Съ ними безъ кандаловъ не сладить, они такъ и норовятъ удрать.
— Да, — сказалъ кузнецъ, роясь въ своихъ инструментахъ, — наши негры изъ Кентукки не охотно идутъ на южныя плантаціи; они тамъ страсть какъ мрутъ.
— Это вѣрно, имъ и къ климату трудно привыкнуть да и разное другое, тамъ торговля идетъ бойко.
— Да, по неволѣ скажешь, какая жалость, что такого способнаго, смирнаго, работящаго человѣка, какъ Томъ, отправляютъ на гибель въ сахарныя плантаціи!
— Ничего, ему посчастливилось. Я обѣщалъ позаботиться о немъ. Я помѣщу его слугой въ какую нибудь хорошую, старую семью и если онъ справится съ лихорадкой да съ климатомъ, его житье будетъ такое, что негру лучшаго и желать нечего.
— Да вѣдь у него, должно быть жена и дѣти здѣсь остались?
— Ну, тамъ онъ себѣ другую возьметъ, этого добра вездѣ довольно, сказалъ Гэлей.
Во время этого разговора Томъ грустно сидѣлъ въ повозкѣ, у дверей кузницы. Вдругъ онъ услышалъ за собой быстрый топотъ лошадиныхъ копытъ; онъ не успѣлъ опомниться, какъ мастеръ Джоржъ вскочилъ въ повозку, обхватилъ его шею обѣими руками, рыдая и громко выражая свое негодованіе.
— Это прямо низость, гадость, я и слушать не хочу, что они тамъ говорятъ! Это безсовѣстно, это позоръ! Если бы я былъ большой, они не посмѣли бы этого сдѣлать, никогда, ни за что! говорилъ Джоржъ съ подавленнымъ рыданіемъ.
— О, мастеръ Джоржъ! Какъ я радъ! сказалъ Томъ. Мнѣ было такъ тяжело уѣзжать, не повидавшись съ вами! Вы не повѣрите, до чего мнѣ пріятно!
Томъ сдѣлалъ движеніе ногами, и Джоржъ замѣтилъ кандалы
— Что за срамъ! — вскричалъ онъ, сжимая кулаки. — Я побью этого стараго негодяя, непремѣнно побью!
— Нѣтъ, не надо, мастеръ Джоржъ, — и не говорите такъ громко. Мнѣ не станетъ лучше, оттого что вы его разсердите.
— Ну, хорошо, я не буду бить ради тебя; но подумай только какой срамъ! Они даже не прислали за мной, не написали мнѣ записки, если бы не Томъ Линконъ, я бы ничего и не зналъ. Я ихъ славно распушилъ всѣхъ дома.
— Это вы не хорошо, масса Джоржъ!
— Ну, ужъ я не могъ молчать! Это вѣдь срамъ, я всегда скажу! Послушай, дядя Томъ, — онъ повернулся спиной къ кузницѣ и проговорилъ таинственнымъ шопотомъ:
— Я принесъ тебѣ мой долларъ.
— Ахъ, я его не возьму, мастеръ Джоржъ, ни за что на свѣтѣ, — отвѣчалъ сильно тронутый Томъ.
— Нѣтъ, возьмешь! вскричалъ Джоржъ. — Посмотри: я сказалъ тетушкѣ Хлоѣ, что отдамъ его тебѣ, и она посовѣтовала мнѣ продѣлать въ немъ дырочку, продѣть шнурочекъ и повѣсить тебѣ на шею, носи его такъ, чтобы никто не видѣлъ, иначе этотъ подлецъ отниметъ у тебя. Пожалуйста, Томъ, позволь мнѣ поколотить его! Это будетъ такимъ облегченіемъ для меня!
— Нѣтъ, пожалуйста, масса Джоржъ, мнѣ это не принесетъ никакой пользы.
— Ну, хорошо, для тебя я удержусь! отвѣчалъ Джоржъ, надѣвая свой долларъ на шею Тома. — Вотъ такъ, а теперь застегни хорошенько куртку! всякій разъ, какъ взглянешь на него, вспоминай, что я пріѣду за тобой и возьму тебя. Мы съ теткой Хлоей уже все переговорили объ этомъ. Я сказалъ ей, чтобы она не безпокоилась, я буду стараться, и отравлю отцу жизнь, если онъ тебя не выкупитъ!
— О, масса Джоржъ, не хорошо такъ говорить о своемъ отцѣ!
— Боже мой, дядя Томъ, да вѣдь я же не сказалъ ничего дурного.
— Вотъ что я вамъ скажу, масса Джоржъ: будьте добрымъ мальчикомъ; помните, сколько сердецъ надѣются на васъ. Держитесь всегда крѣпко за свою мать. Не берите примѣра съ глупыхъ мальчиковъ, которые какъ подрастутъ, такъ ужъ не смотрятъ на мать. Помните, масса Джоржъ, многое даетъ намъ Богъ по два раза, а мать онъ даетъ только одинъ разъ. Вы хоть сто лѣтъ проживете, другой такой женщины, какъ ваша мать, не найдете. Держитесь же за нее и растите ей на утѣшеніе, мой милый, дорогой мальчикъ! вы исполните это, не правда-ли?
— Исполню, дядя Томъ, серьезно проговорилъ Джоржъ.
— И еще, будьте осторожны въ словахъ, масса Джоржъ. Молодые люди въ ваши годы бываютъ иногда своевольны, это, можетъ быть, и естественно. Но настоящій джентльменъ, какимъ, я надѣюсь, вы будете, никогда не позволяетъ себѣ сказать родителямъ непочтительнаго слова. Вы не обижаетесь, что я такъ говорю съ вами, масса Джоржъ?
— Нѣтъ, нисколько, дядя Томъ, ты мнѣ всегда давалъ хорошіе совѣты.
— Это потому, что я старше васъ, сказалъ Томъ лаская красивую, кудрявую головку мальчика своей большой, сильной рукой и голосъ его былъ нѣженъ, какъ голосъ женщины, — я вижу сколько у васъ хорошихъ задатковъ. О, масса Джоржъ, вамъ все дано: образованіе, права, грамотность, вы будете знатнымъ, ученымъ, добрымъ человѣкомъ, и всѣ ваши люди и ваши родители будутъ гордиться вами! Будьте добрымъ господиномъ, какъ вашъ отецъ и добрымъ христіаниномъ, какъ ваша мать. Помните Нога въ дни юности, масса Джоржъ!
— Я. постараюсь быть очень хорошимъ, дядя Томъ, обѣщаю тебѣ, отвѣчалъ Джоржъ. — Я буду первый сортъ! А ты не унывай! И привезу тебя назадъ, домой. Я уже говорилъ сегодня тетушкѣ Хлоѣ, когда я буду большой, я выстрою тебѣ новый домъ, и у тебя будетъ гостиная и коверъ во весь полъ. О, ты тогда словно заживешь!
Гэлей показался въ дверяхъ съ кандалами въ рукахъ.
— Послушайте, милостивый государь, съ надменнымъ видомъ обратился къ нему Джоржъ, — я разскажу отцу и матери, какъ вы обращаетесь съ Томомъ.
— Сдѣлайте одолженіе, отвѣчалъ торговецъ.
— Неужели вамъ не стыдно всю жизнь только и дѣлать, что покупать людей и держать ихъ на цѣпи, какъ скотину? Неужели вы не сознаете, какъ это низко?
— Если знатные господа продаютъ людей, отчего же мнѣ не покупать ихъ? Не все ли равно, что продавать, что покупать, одно не болѣе низко, чѣмъ другое.
— Я не буду дѣлать ни того, ни другого, когда выросту большой, объявилъ Джоржъ. — Мнѣ стыдно сегодня, что я Кентуккіецъ, а прежде я всегда гордился этимъ.
Джоржъ гордо выпрямился въ сѣдлѣ и посмотрѣлъ кругомъ съ такимъ видомъ, точно ожидалъ, что слова его произведутъ впечатлѣніе на весь штатъ.
— Ну, прощай, дядя Томъ, смотри же будь молодцомъ, не унывай! — сказалъ Джоржъ.
— Прощайте, масса Джоржъ, сказалъ Томъ, глядя на него съ любовью и восхищеніемъ. Да благословитъ васъ Всемогущій Богъ! Ахъ, жаль, что въ Кентукки мало такихъ людей, какъ вы! прибавилъ онъ отъ полноты души, когда открытое, юношеское личико исчезло изъ глазъ его. Онъ уѣхалъ, а Томъ смотрѣлъ ему вслѣдъ, пока не замеръ топотъ копытъ его лошади, этотъ послѣдній звукъ его родного дома. Но и теперь онъ чувствовалъ теплоту въ груди на томъ мѣстѣ, куда Джоржъ надѣлъ драгоцѣнный долларъ. Томъ протянулъ руку и прижалъ его къ сердцу.
— Ну, вотъ что я тебѣ скажу, Томъ, заговорилъ Гэлей, усаживаясь въ повозку и бросая въ нее кандалы, — я хочу поступать съ тобой честно, какъ вообще всегда поступаю со своими неграми; если ты будешь со мною хорошъ, и я буду съ тобой хорошъ. Я никогда не бываю жестокъ со своими неграми, я всегда стараюсь быть съ ними какъ можно добрѣе. Поэтому, говорю тебѣ прямо, веди себя смирно и не затѣвай никакихъ штукъ, со мной это безполезно, я всѣ негритянскія штуки отлично знаю. Если негръ ведетъ себя смирно и не пытается бѣжать, ему у меня хорошо; а если нѣтъ, пеняй на себя, я не виноватъ.
Томъ увѣрялъ Гэлея, что онъ не имѣетъ ни малѣйшаго намѣренія бѣжать. Въ сущности все это увѣщаніе, обращенное къ человѣку съ кандалами на ногахъ, было совершенно излишне. Но мистеръ Гэлей взялъ привычку произносить маленькую рѣчь при первомъ знакомствѣ со своимъ новымъ товаромъ: онъ, повидимому, расчитывалъ такимъ способомъ внушить ему довѣріе къ себѣ, возбудить его веселость и избѣжать непріятныхъ столкновеній.
Теперь мы на время простимся съ Томомъ и посмотримъ, что подѣлываютъ другія дѣйствующія лица нашей исторіи.