тый гладильнымъ сукномъ; передъ огнемъ на стулѣ висѣли двѣ грубыхъ, но чистыхъ рубашки, и тетушка Хлоя розложила на столѣ третью. Она старательно расправляла и проглаживала каждую складочку, каждый шовъ, время отъ времени поднимая руку къ лицу, чтобы вытереть слезы, струившіяся по ея щекамъ.
Томъ сидѣлъ подлѣ нея, держа на колѣняхъ открытую Библію и опустивъ голову на руку; ни одинъ изъ нихъ не говорилъ ни слова. Было еще рано, и дѣти спали въ своей общей грубой выдвижной кровати.
Томъ былъ нѣжнымъ, заботливымъ семьяниномъ, что, къ несчастію для негровъ, составляетъ характерную особенность ихъ расы; онъ всталъ и молча подошелъ посмотрѣть на дѣтей.
— Въ послѣдній разъ, прошепталъ онъ.
Тетушка Хлоя ничего не отвѣтила. Она продолжала водить утюгомъ по грубой рубашкѣ, и безъ того совершенно хорошо разглаженной. Потомъ она рѣзкимъ движеніемъ поставила утюгъ на столъ, сѣла за столъ и громко заплакала.
— Говорятъ, мы должны покоряться. Господи! да развѣ же я могу! Если бы я хоть знала, куда тебя везутъ, и что съ тобой будетъ! Миссисъ говорить, что она постарается выкупить тебя черезъ годъ, черезъ два. Но, Господи, кто ѣдетъ на югъ, тотъ никогда не возвращается оттуда! Они убиваютъ негровъ! Я слышала, что они замучиваютъ ихъ работой на своихъ плантаціяхъ!
— Богъ вездѣ одинъ, Хлоя, что тамъ, что здѣсь.
— Это, можетъ быть, и такъ. Но Богъ допускаетъ иногда ужасныя вещи. Меня это нисколько не утѣшаетъ.
— Я въ рукахъ Божіихъ, проговорилъ Томъ, — ничто не можетъ со мной случиться безъ Его воли. За одно я Ему очень благодаренъ, что господинъ продалъ меня, а не тебя и дѣтей. Здѣсь вамъ живется хорошо; если что случится, то случится съ однимъ мною. А Господь поможетъ мнѣ, я въ этомъ увѣренъ.
Мужественное, твердое сердце, которое подавляло собственную скорбь, чтобы утѣшить любимое существо! Томъ говорилъ съ усиліемъ, спазма сжимала ему горло, но онъ говорилъ твердо, съ убѣжденіемъ.
— Будемъ надѣяться на милосердіе Божіе — прибавилъ онъ дрожащимъ голосомъ, какъ бы сознавая, что это его единственная опора.
— Милосердіе! — вскричала тетушка Хлоя, не вижу я никакого милосердія! Все это несправедливо, очень несправедливо! Масса не долженъ былъ допустить, чтобы тебя взяли за его долги. Ты заработалъ для него вдвое больше, чѣмъ онъ за тебя получитъ.
тый гладильным сукном; перед огнем на стуле висели две грубых, но чистых рубашки, и тетушка Хлоя разложила на столе третью. Она старательно расправляла и проглаживала каждую складочку, каждый шов, время от времени поднимая руку к лицу, чтобы вытереть слезы, струившиеся по её щекам.
Том сидел подле неё, держа на коленях открытую Библию и опустив голову на руку; ни один из них не говорил ни слова. Было еще рано, и дети спали в своей общей грубой выдвижной кровати.
Том был нежным, заботливым семьянином, что, к несчастью для негров, составляет характерную особенность их расы; он встал и молча подошел посмотреть на детей.
— В последний раз, прошептал он.
Тетушка Хлоя ничего не ответила. Она продолжала водить утюгом по грубой рубашке, и без того совершенно хорошо разглаженной. Потом она резким движением поставила утюг на стол, села за стол и громко заплакала.
— Говорят, мы должны покоряться. Господи! да разве же я могу! Если бы я хоть знала, куда тебя везут, и что с тобой будет! Миссис говорить, что она постарается выкупить тебя через год, через два. Но, Господи, кто едет на юг, тот никогда не возвращается оттуда! Они убивают негров! Я слышала, что они замучивают их работой на своих плантациях!
— Бог везде один, Хлоя, что там, что здесь.
— Это, может быть, и так. Но Бог допускает иногда ужасные вещи. Меня это нисколько не утешает.
— Я в руках Божиих, проговорил Том, — ничто не может со мной случиться без Его воли. За одно я Ему очень благодарен, что господин продал меня, а не тебя и детей. Здесь вам живется хорошо; если что случится, то случится с одним мною. А Господь поможет мне, я в этом уверен.
Мужественное, твердое сердце, которое подавляло собственную скорбь, чтобы утешить любимое существо! Том говорил с усилием, спазма сжимала ему горло, но он говорил твердо, с убеждением.
— Будем надеяться на милосердие Божие — прибавил он дрожащим голосом, как бы сознавая, что это его единственная опора.
— Милосердие! — вскричала тетушка Хлоя, не вижу я никакого милосердия! Всё это несправедливо, очень несправедливо! Масса не должен был допустить, чтобы тебя взяли за его долги. Ты заработал для него вдвое больше, чем он за тебя получит.
