[320]
Вотъ гдѣ жжетъ солнце—въ жаркихъ странахъ! Люди загораютъ тамъ до того, что кожа ихъ принимаетъ оттѣнокъ краснаго дерева; въ самыхъ же жаркихъ странахъ люди превращаются прямо въ негровъ. Но мы поговоримъ пока только о жаркихъ странахъ; сюда пріѣхалъ изъ холодныхъ странъ одинъ ученый. Онъ было думалъ и тутъ бѣгать по городу, какъ у себя на родинѣ, да скоро отучился отъ этого и, какъ всѣ благоразумные люди, сталъ сидѣть весь день дома съ плотно закрытыми ставнями и дверями. Можно было подумать, что весь домъ спитъ, или что никого нѣтъ дома. Узкія улицы, застроенныя высокими домами, жарились на солнцѣ съ утра до вечера; просто силъ никакихъ не было терпѣть эту жару! Ученому, пріѣхавшему изъ холодныхъ странъ,—онъ былъ человѣкъ умный и молодой еще—казалось, будто онъ сидитъ въ раскаленной печкѣ. Жара сильно вліяла на его здоровье; онъ исхудалъ, и даже тѣнь его какъ-то вся съежилась, стала куда меньше, чѣмъ была въ холодныхъ странахъ; жара повліяла и на нее. Оба они—и ученый и тѣнь—оживали только съ наступленіемъ вечера.
[321]
И, право, любо было посмотрѣть на нихъ! Какъ только въ комнатѣ зажигался огонь, тѣнь растягивалась во всю стѣну, захватывала даже часть потолка,—ей, вѣдь, надо было потянуться хорошенько, чтобы расправить члены и вновь набраться силъ. Ученый выходилъ на балконъ и тоже потягивался, чтобы порасправить члены, любовался яснымъ вечернимъ небомъ, въ которомъ зажигались золотыя звѣздочки, и чувствовалъ, что вновь возрождается къ жизни. На всѣхъ другихъ балконахъ—а въ жаркихъ странахъ передъ каждымъ окномъ балконъ—тоже виднѣлись люди; дышать воздухомъ все же необходимо—даже тѣмъ, кто привыкъ загорать до оттѣнка краснаго дерева! Оживленіе царило и внизу, на тротуарахъ улицы, и вверху, на балконахъ. Башмачники, портные и другой рабочій людъ—всѣ высыпали на улицу, выносили туда столы и стулья и зажигали свѣчи. Жизнь закипала всюду; улицы освѣщались тысячами огней, люди—кто пѣлъ, кто разговаривалъ съ сосѣдомъ, по тротуарамъ двигалась масса гуляющихъ, по мостовой катились экипажи, тутъ пробирались, позванивая колокольчиками, вьючные ослы, тамъ тянулась, съ пѣніемъ псалмовъ, похоронная процессія, слышался трескъ хлопушекъ, бросаемыхъ о мостовую уличными мальчишками, раздавался звонъ колоколовъ… Да, жизнь такъ и била ключомъ повсюду! Тихо было лишь въ одномъ домѣ, стоявшемъ какъ-разъ напротивъ того, гдѣ жилъ ученый. Домъ не былъ, однако, нежилымъ: на балконѣ красовались чудесные цвѣты; безъ поливки они не могли бы цвѣсти такъ пышно, кто-нибудь да поливалъ ихъ—стало быть въ домѣ кто-нибудь жилъ. Выходившая на балконъ дверь тоже отворялась по вечерамъ, но въ самыхъ комнатахъ было всегда темно, по крайней мѣрѣ въ первой. Изъ заднихъ же комнатъ слышалась музыка. Ученый находилъ ее дивно-прекрасною, но, вѣдь, можетъ статься, что ему это только такъ казалось: по его мнѣнію, здѣсь, въ жаркихъ странахъ и все было прекрасно; одна бѣда—солнце!
Хозяинъ дома, гдѣ жилъ ученый, сказалъ, что и онъ не знаетъ, кто живетъ въ сосѣднемъ домѣ: тамъ никогда не показывалось ни единой живой души; что же до музыки, то онъ находилъ ее страшно скучною.
— Словно кто сидитъ и долбитъ все одну и ту же пьесу. Дѣло не идетъ на ладъ, а онъ продолжаетъ,—дескать, „добьюсь своего!“ Напрасно, однако, старается, ничего не выходитъ! [322]
Разъ ночью ученый проснулся; дверь на балконъ стояла отворенною, и вѣтеръ распахнулъ портьеры; ученый взглянулъ на противоположный домъ, и ему показалось, что балконъ озаренъ какимъ-то диковиннымъ сіяніемъ; цвѣты горѣли чудными разноцвѣтными огнями, а между цвѣтами стояла стройная, прелестная дѣвушка, тоже, казалось, окруженная сіяніемъ. Весь этотъ блескъ и свѣтъ такъ и рѣзнулъ широко раскрытые со сна глаза ученаго. Онъ вскочилъ и тихонько подошелъ къ двери, но дѣвушка уже исчезла, блескъ и свѣтъ тоже. Цвѣты больше не горѣли огнями, а стояли себѣ преспокойно, какъ всегда. Дверь изъ передней комнаты на балконъ была полуотворена, и изъ глубины дома неслись нѣжные, чарующіе звуки музыки, которые хоть кого могли унести въ царство сладкихъ грезъ и мечтаній!..
Все это было похоже на какое-то колдовство! Кто же тамъ жилъ? Гдѣ, собственно, былъ входъ въ домъ? Весь нижній этажъ былъ занятъ магазинами—не черезъ нихъ же постоянно бѣгали жильцы!
Однажды вечеромъ ученый сидѣлъ на своемъ балконѣ; въ комнатѣ позади него горѣла свѣчка, и вполнѣ естественно, что тѣнь его расположилась на стѣнѣ противоположнаго дома; она даже помѣстилась на самомъ балконѣ, какъ разъ между цвѣтами; стоило шевельнуться ученому—шевелилась и тѣнь,—это она умѣетъ.
— Право, моя тѣнь—единственное видимое существо въ томъ домѣ!—сказалъ ученый.—Ишь, какъ славно усѣлась между цвѣтами! А дверь-то, вѣдь, полуотворена; вотъ бы тѣни догадаться войти туда, высмотрѣть все, потомъ вернуться и разсказать обо всемъ мнѣ! Да, слѣдовало бы и тебѣ быть полезною!—сказалъ онъ, шутя, и затѣмъ добавилъ:—Ну-съ, не угодно-ли пойти туда! Ну? Идешь?—И онъ кивнулъ своей тѣни головой, тѣнь тоже отвѣтила кивкомъ.—Ну, и ступай! Только, смотри, не пропади тамъ!
Съ этими словами ученый всталъ, тѣнь его, сидѣвшая на противоположномъ балконѣ—тоже; ученый двинулся—двинулась и тѣнь, и, если бы кто-нибудь внимательно наблюдалъ за ними въ это время, то увидѣлъ бы, какъ тѣнь скользнула въ полуотворенную балконную дверь загадочнаго дома, когда ученый ушелъ съ балкона въ комнату и спустилъ за собою портьеры.
Утромъ ученый пошелъ въ кондитерскую напиться кофе и почитать газеты. [323]
— Что это значитъ?—сказалъ онъ, выйдя на солнце.—У меня нѣтъ тѣни! Такъ она въ самомъ дѣлѣ ушла вчера вечеромъ и не вернулась? Довольно таки непріятная исторія!
И онъ разсердился, не столько потому, что тѣнь ушла, сколько потому, что вспомнилъ извѣстную исторію о человѣкѣ безъ тѣни, которую знали всѣ и каждый на его родинѣ, въ холодныхъ странахъ; вернись онъ теперь туда и разскажи свою исторію, всѣ сказали бы, что онъ пустился подражать другимъ, а онъ вовсе въ этомъ не нуждался. Поэтому онъ рѣшилъ даже не заикаться о происшествіи съ тѣнью, и умно сдѣлалъ.
Вечеромъ онъ опять вышелъ на балконъ и поставилъ свѣчку позади себя, зная, что тѣнь всегда старается загородиться отъ свѣта своимъ господиномъ; выманить этимъ маневромъ тѣнь ему, однако, не удалось. Онъ и садился, и выпрямлялся во весь ростъ—тѣнь все не являлась. Онъ испустилъ задумчивое: „гмъ-гмъ!“—но и это не помогло.
Досадно было, но, къ счастью, въ жаркихъ странахъ все растетъ и созрѣваетъ необыкновенно быстро, и вотъ, дней черезъ восемь ученый, выйдя на солнце, замѣтилъ къ своему величайшему удовольствію, что отъ ногъ его начала расти новая тѣнь,—должно быть, корни-то старой остались. Черезъ три недѣли у него была уже довольно сносная тѣнь, которая во время обратнаго путешествія ученаго на родину подросла еще и подъ конецъ стала уже такою большою и длинною, что хоть убавляй.
Ученый вернулся домой и сталъ писать книги, въ которыхъ говорилось объ истинѣ, добрѣ и красотѣ. Такъ шли дни и годы, прошло много лѣтъ. Разъ вечеромъ, когда онъ сидѣлъ у себя дома, послышался тихій стукъ въ дверь.
— Войдите!—сказалъ онъ, но никто не входилъ; тогда онъ отворилъ дверь самъ—передъ нимъ стоялъ невѣроятно худощавый человѣкъ; одѣтъ онъ былъ, впрочемъ, очень элегантно, какъ знатный господинъ.
— Съ кѣмъ имѣю честь говорить?—спросилъ ученый.
— Я такъ и думалъ,—сказалъ элегантный господинъ:—что вы не узнаете меня! Я такъ вошелъ въ тѣло, обзавелся мясомъ и платьемъ! Вы, конечно, и не предполагали встрѣтить меня когда-нибудь такимъ благоденствующимъ. Но неужели вы все еще не узнаете свою бывшую тѣнь? Да, вы, пожалуй, [324]думали, что я уже не вернусь больше? Мнѣ очень повезло съ тѣхъ поръ, какъ я разстался съ вами. Я во всѣхъ отношеніяхъ завоевалъ себѣ прочное положеніе въ свѣтѣ и могу откупиться отъ службы, когда пожелаю!
При этихъ словахъ онъ забренчалъ цѣлою связкой дорогихъ часовыхъ брелоковъ, а потомъ началъ играть толстою золотою шейною цѣпочкой. Пальцы его такъ и блестѣли брилліантовыми перстнями! И золото, и камни были настоящіе, а не поддѣльные!
— Я просто въ себя не могу придти отъ удивленія!—сказалъ ученый.—Что это такое?
— Да, явленіе не совсѣмъ обыкновенное, это правда!—сказала тѣнь.—Но вы, вѣдь, сами не принадлежите къ числу обыкновенныхъ людей, а я, какъ вы знаете, съ дѣтства ходилъ по вашимъ стопамъ. Какъ только вы нашли, что я достаточно созрѣлъ для того, чтобы зажить самостоятельно, я и пошелъ своею дорогой, добился, какъ видите, полнаго благосостоянія, да вотъ взгрустнулось что-то по васъ, захотѣлось повидаться съ вами, пока вы еще не умерли—вы, вѣдь, должны же умереть!—и кстати взглянуть еще разокъ на эти края. Всегда, вѣдь, сохраняешь любовь къ своей родинѣ!.. Я знаю, что у васъ теперь новая тѣнь; скажите, не долженъ-ли я что-нибудь eй или вамъ? Только скажите слово—и я заплачу.
— Нѣтъ, такъ это въ самомъ дѣлѣ ты?!—вскричалъ ученый.—Вотъ диво, такъ диво! Никогда бы я не повѣрилъ, что моя старая тѣнь вернется ко мнѣ, да еще человѣкомъ!
— Скажите же мнѣ, не долженъ-ли я вамъ?—спросила опять тѣнь.—Мнѣ не хотѣлось бы быть у кого нибудь въ долгу!
— Что за разговоры!—сказалъ ученый.—Какой тамъ долгъ! Ты вполнѣ свободенъ! Я несказанно радъ твоему счастью! Садись же, старый дружище, и разскажи мнѣ, какъ все это вышло, и что ты увидалъ въ томъ домѣ, напротивъ?
— Сейчасъ разскажу!—сказала тѣнь и усѣлась.—Но съ условіемъ, что вы дадите мнѣ слово не говорить никому здѣсь, въ городѣ,—гдѣ бы вы меня ни встрѣтили—что я былъ когда-то вашею тѣнью! Я, вѣдь, могу вздумать жениться! Я въ состояніи содержать и не одну семью!
— Будь спокоенъ!—сказалъ ученый.—Никто не будетъ [325]знать, кто ты собственно такой! Вотъ моя рука! Даю тебѣ слово! А человѣкъ, вѣдь, слово…[1]
— Слово же тѣнь!—докончила тѣнь,—иначе, вѣдь, она не могла выразиться.
Вообще же ученому оставалось только удивляться, какъ много было въ ней человѣческаго, начиная съ самаго платья: черная пара изъ тонкаго сукна, на ногахъ лакированные сапоги, а въ рукахъ цилиндръ, который могъ складываться, такъ что отъ него оставалось только донышко, да поля; о брелокахъ, золотой цѣпочкѣ и брилліантовыхъ перстняхъ мы уже говорили. Да, тѣнь была одѣта превосходно, и это-то собственно и придавало ей видъ настоящаго человѣка.
— Теперь я разскажу!—сказала тѣнь и придавила ногами, въ лакированныхъ сапогахъ, рукавъ новой тѣни ученаго, которая, какъ собачка, лежала у его ногъ.
Зачѣмъ она это сдѣлала, изъ высокомѣрія-ли, или, можетъ быть, въ надеждѣ приклеить ее къ своимъ ногамъ—неизвѣстно. Тѣнь же, лежавшая на полу, даже не шевельнулась, вся превратившись въ слухъ: ей очень хотѣлось знать, какъ это можно добиться свободы и сдѣлаться самой себѣ госпожею.
— Знаете, кто жилъ въ томъ домѣ?—спросила бывшая тѣнь.—Нѣчто прекраснѣйшее въ мірѣ—сама поэзія! Я провела тамъ три недѣли, а это все равно, что прожить на свѣтѣ три тысячи лѣтъ и прочесть все, что сочинено и написано поэтами,—я вамъ говорю, и это вѣрно. Я видѣлъ все и знаю все.
— Поэзія!—вскричалъ ученый.—Да, да! она часто живетъ отшельницей въ большихъ городахъ! Поэзія! Я видѣлъ ее только мелькомъ, да и то заспанными глазами! Она стояла на балконѣ и сверкала, какъ сѣверное сіяніе! Разсказывай же, разсказывай! Ты былъ на балконѣ, вошелъ въ дверь и…?
— И попалъ въ переднюю!—подхватила тѣнь.—Вы, вѣдь, всегда сидѣли и смотрѣли на переднюю. Она не была освѣщена, и въ ней стоялъ какой-то полумракъ, но въ отворенную дверь виднѣлась цѣлая амфилада[2] освѣщенныхъ покоевъ. Меня бы этотъ свѣтъ уничтожилъ въ конецъ, если бы я сейчасъ же [326]вошелъ къ дѣвѣ, но я былъ благоразуменъ и выждалъ время. Такъ и слѣдуетъ поступать всегда!
— И что же ты тамъ видѣлъ?—спросилъ ученый.
— Все, и я разскажу вамъ обо всемъ, но… Видите-ли, я не изъ гордости, а… въ виду той свободы и знаній, которыми я располагаю, не говоря уже о моемъ положеніи въ свѣтѣ… я очень бы желалъ, чтобы вы обращались со мной на „вы“.
— Ахъ, прошу извинить меня!—сказалъ ученый.—Это я по старой привычкѣ!.. Вы совершенно правы! И я постараюсь помнить это! Но разскажите же мнѣ, что̀ вы тамъ видѣли?
— Все!—отвѣчала тѣнь.—Я видѣлъ все и знаю все!
— Что же напоминали эти внутренніе покои?—спросилъ ученый.—Свѣжій-ли зеленый лѣсъ? Или святой храмъ? Или взору вашему открылось звѣздное небо, видимое лишь съ нагорныхъ высотъ?
— Все тамъ было!—сказала тѣнь.—Я, однако, не входилъ въ самые покои, я оставался въ передней, въ полумракѣ, но тамъ мнѣ было отлично, я видѣлъ все и я знаю все! Я, вѣдь, провелъ столько времени въ передней при дворѣ поэзіи.
— Но что же вы видѣли тамъ? Величавыя шествія древнихъ боговъ? Борьбу героевъ сѣдой старины? Игры милыхъ дѣтей, лепечущихъ о своихъ чудныхъ грезахъ?..
— Говорю же вамъ, я былъ тамъ, слѣдовательно и видѣлъ все, что только можно было видѣть! Явись вы туда, вы бы не сдѣлались человѣкомъ, а я сдѣлался имъ! Я позналъ тамъ мою собственную натуру, мое природное сродство съ поэзіей. Да, въ тѣ времена, когда я былъ при васъ, я еще и не думалъ ни о чемъ такомъ. Но припомните только, какъ я всегда удивительно выросталъ на восходѣ и при закатѣ солнца! При лунномъ же свѣтѣ я былъ чуть-ли не замѣтнѣе васъ самихъ! Но тогда еще я не понималъ своей натуры, меня озарило только въ передней! Тамъ я сталъ человѣкомъ, вполнѣ созрѣлъ. Но васъ уже не было въ жаркихъ странахъ; между тѣмъ, я, въ качествѣ человѣка, стѣснялся уже показываться въ своемъ прежнемъ видѣ: мнѣ нужны были сапоги, приличное платье, словомъ, я нуждался во всемъ этомъ внѣшнемъ человѣческомъ лоскѣ, по которому признаютъ васъ человѣкомъ. И вотъ, я нашелъ себѣ убѣжище… да, вамъ я признаюсь въ этомъ: вы, вѣдь, не напечатаете этого—я нашелъ себѣ убѣжище подъ юбкой торговки сластями! Женщина и не подозрѣвала, что̀ [327]она скрывала! Выходилъ я только по вечерамъ, бѣгалъ при лунномъ свѣтѣ по улицамъ, растягивался во всю длину на стѣнахъ,—это такъ пріятно щекочетъ спину! Вбѣгалъ вверхъ по стѣнамъ, сбѣгалъ внизъ, заглядывалъ въ окна самыхъ верхнихъ этажей, заглядывалъ и въ залы, и на чердакъ, заглядывалъ и туда, куда никто не могъ заглядывать, видѣлъ то, чего никто не долженъ былъ видѣть! И я узналъ, какъ въ сущности низокъ свѣтъ! Право, я не хотѣлъ бы даже быть человѣкомъ, если бы только не было разъ навсегда принято считать это чѣмъ-то особеннымъ! Я подмѣтилъ самыя невѣроятныя вещи у женщинъ, у мужчинъ, у родителей, даже у милыхъ, безподобныхъ дѣтокъ. Я видѣлъ то,—добавила тѣнь:—чего никто не долженъ былъ, но что всѣмъ такъ хотѣлось увидать—тайные пороки и грѣхи людскіе. Пиши я въ газетахъ—меня бы читали! Но я писалъ прямо самимъ заинтересованнымъ лицамъ и нагонялъ на всѣхъ и повсюду, гдѣ ни появлялся, такой страхъ! Всѣ такъ боялись меня и такъ любили! Профессора признавали меня своимъ коллегой, портные одѣвали меня,—платья у меня теперь вдоволь—монетчики выбивали для меня монету, а женщины восхищались моею красотой! И вотъ, я сталъ тѣмъ, что я есть. А теперь я прощусь съ вами; вотъ моя карточка. Живу я на солнечной сторонѣ и въ дождливую погоду всегда дома!
Съ этими словами тѣнь ушла.
— Замѣчательно!—сказалъ ученый.
Шли дни и годы; вдругъ тѣнь опять явилась къ ученому.
— Ну, какъ дѣла?—спросила она.
— Увы!—отвѣчалъ ученый.—Я пишу объ истинѣ, добрѣ и красотѣ, а никому до этого нѣтъ и дѣла. Я просто въ отчаяніи; меня это такъ огорчаетъ!
— А вотъ меня нѣтъ!—сказала тѣнь.—Поэтому я все толстѣю, а это-то и нужно! Да, не умѣете вы жить на свѣтѣ! Еще заболѣете, пожалуй. Вамъ надо попутешествовать немножко. Я какъ-разъ собираюсь лѣтомъ сдѣлать небольшую поѣздку,—хотите ѣхать со мной? Мнѣ нужно общество въ дорогѣ, такъ не поѣдете-ли вы… въ качествѣ моей тѣни? Право, ваше общество доставило бы мнѣ большое удовольствіе; всѣ издержки я, конечно, возьму на себя!
— Нѣтъ, это слишкомъ!—отвѣчалъ ученый.
— Да, вѣдь, какъ взглянуть на дѣло!—сказала тѣнь.— [328]Поѣздка принесла бы вамъ большую пользу! А стоитъ вамъ согласиться быть моею тѣнью—и вы поѣдете на всемъ готовомъ!
— Это ужъ изъ рукъ вонъ!—вскричалъ ученый.
— Да, таковъ свѣтъ,—сказала тѣнь:—такимъ онъ и останется!
И тѣнь ушла.
Ученый чувствовалъ себя плохо, а горе и заботы попрежнему преслѣдовали его: онъ писалъ объ истинѣ, добрѣ и красотѣ, а люди понимали во всемъ этомъ столько же, сколько коровы въ розахъ. Наконецъ, онъ заболѣлъ.
— Вы неузнаваемы, вы стали просто тѣнью!—говорили ученому люди, и по его тѣлу пробѣгала дрожь,—ему кое-что думалось при этомъ.
— Вамъ слѣдуетъ ѣхать куда-нибудь на воды!—сказала тѣнь, которая опять завернула къ нему.—Ничего другого вамъ не остается! Я готовъ взять васъ съ собою ради стараго знакомства. Я беру на себя всѣ издержки по путешествію, а вы опишете нашу поѣздку и будете пріятно развлекать меня въ дорогѣ. Я собираюсь на воды; моя борода не растетъ, какъ бы слѣдовало, и это, вѣдь, своего рода болѣзнь,—бороду надо же имѣть! Ну, будьте благоразумны, принимайте мое предложеніе; вѣдь, мы же поѣдемъ, какъ товарищи.
И они поѣхали. Тѣнь стала господиномъ, а господинъ тѣнью. Они были неразлучны: и ѣхали, и бесѣдовали, и ходили всегда вмѣстѣ—то бокъ-о-бокъ, то тѣнь впереди ученаго, то позади, смотря по положенію солнца. Но тѣнь отлично умѣла держаться господиномъ, а ученый, по добротѣ сердца, даже и не замѣчалъ этого. Онъ былъ вообще такой славный, сердечный человѣкъ, и разъ какъ-то и скажи тѣни:
— Мы, вѣдь, теперь товарищи, да и выросли вмѣстѣ—выпьемъ же на „ты“, это будетъ по-пріятельски!
— Въ вашихъ словахъ дѣйствительно много искренняго доброжелательства!—сказала тѣнь,—господиномъ-то теперь была собственно она.—И я тоже хочу быть съ вами откровеннымъ. Вы, какъ человѣкъ ученый, знаете, вѣроятно, какими странностями отличается натура человѣческая! Нѣкоторымъ, напримѣръ, непріятно дотрогиваться до сѣрой бумаги, другіе вздрагиваютъ всѣмъ тѣломъ, если при нихъ провести гвоздемъ по стеклу. Вотъ такое же чувство овладѣваетъ и мною, когда вы говорите мнѣ „ты“. Я чувствую себя совсѣмъ подавленнымъ, какъ бы [329]низведеннымъ до прежняго моего положенія. Вы видите, что это просто болѣзненное чувство, а не гордость съ моей стороны. Я не могу позволить вамъ говорить мнѣ „ты“, но самъ охотно буду говорить вамъ „ты“; такимъ образомъ, ваше желаніе будетъ исполнено хоть на половину.
И вотъ, тѣнь стала говорить своему прежнему господину „ты“.
„Это, однако, изъ рукъ вонъ“, подумалъ ученый: „я долженъ обращаться съ нимъ на „вы“, а онъ меня „тыкаетъ“.
Но дѣлать было нечего.
Наконецъ, они прибыли на воды. На водахъ былъ большой съѣздъ иностранцевъ. Въ числѣ пріѣзжихъ находилась и одна красавица-королевна, которая страдала черезчуръ зоркимъ взглядомъ, а это, вѣдь, не шутка, хоть кого будетъ безпокоить!
Она сразу замѣтила, что вновь прибывшій иностранецъ совсѣмъ не похожъ на всѣхъ другихъ людей.
— Хоть и говорятъ, что онъ пріѣхалъ сюда ради того, чтобы отростить себѣ бороду, но меня-то не проведешь; я вижу, что онъ просто-напросто не можетъ отбрасывать тѣни!
Любопытство ея было подзадорено, и она, не долго думая, подошла къ незнакомцу на прогулкѣ и вступила съ нимъ въ разговоръ. Въ качествѣ королевны она, безъ дальнѣйшихъ церемоній, сказала ему:
— Ваша болѣзнь заключается въ томъ, что вы не можете отбрасывать отъ себя тѣни!
— Ваше королевское высочество, должно быть, уже близки къ выздоровленію!—сказала тѣнь.—Я знаю, что вы страдали слишкомъ зоркимъ взглядомъ,—теперь, какъ видно, вы исцѣлились отъ своего недуга! У меня какъ-разъ весьма необыкновенная тѣнь. Или вы не замѣтили особу, которая постоянно слѣдуетъ за мной? У всѣхъ другихъ людей—обыкновенныя тѣни, но я вообще врагъ всего обыкновеннаго и, какъ другіе одѣваютъ своихъ слугъ въ ливреи изъ болѣе тонкаго сукна, чѣмъ носятъ сами, такъ я нарядилъ свою тѣнь настоящимъ человѣкомъ и даже приставилъ, какъ видите, и къ ней свою тѣнь! Все это обходится мнѣ, конечно, не дешево, но ужъ я въ такихъ случаяхъ за расходами не стою!
„Вотъ какъ!“ подумала королевна. „Такъ я въ самомъ дѣлѣ выздоровѣла? Да, эти воды лучшія въ мірѣ! Надо признаться, что воды обладаютъ въ наше время поистинѣ удивительною силой. Но я пока не уѣду,—теперь здѣсь будетъ еще [330]интереснѣе. Мнѣ ужасно нравится этотъ иностранецъ. Только бы борода его не выросла, а то онъ уѣдетъ!“
Вечеромъ былъ балъ, и королевна танцовала съ тѣнью. Королевна танцовала легко, но тѣнь еще легче; такого танцора королевна и не встрѣчала. Она сказала ему, изъ какой страны прибыла, и оказалось, что онъ зналъ эту страну, и даже былъ тамъ, но королевна въ то время уѣзжала. Онъ заглядывалъ въ окна повсюду, видѣлъ кое-что и потому могъ отвѣчать королевнѣ на всѣ вопросы и даже дѣлать такіе намеки, отъ которыхъ она пришла въ полное изумленіе и стала считать его умнѣйшимъ человѣкомъ въ свѣтѣ. Знанія его просто поражали ее, и она прониклась къ нему глубочайшимъ уваженіемъ. Протанцовавъ съ нимъ еще разъ, она окончательно влюбилась въ него, и тѣнь это отлично замѣтила: королевна такъ и пронизывала своего кавалера глазами насквозь. Протанцовавъ же съ тѣнью еще разъ, королевна готова была признаться ей въ своей любви, но разсудокъ все-таки одержалъ верхъ, она подумала о своей странѣ, государствѣ и народѣ, которымъ ей приходилось управлять. „Уменъ-то онъ уменъ“, сказала она самой себѣ: „и это прекрасно; танцуетъ онъ восхитительно, и это тоже хорошо, но обладаетъ-ли онъ основательными познаніями, что тоже очень важно! Надо его проэкзаменовать.“ И она опять завела съ нимъ разговоръ и назадавала ему труднѣйшихъ вопросовъ, на которые и сама не смогла бы отвѣтить.
Тѣнь скорчила удивленную мину.
— Такъ вы не можете отвѣтить мнѣ!—сказала королевна.
— Все это я прошелъ еще въ дѣтствѣ!—отвѣчала тѣнь.—Я думаю, даже тѣнь моя, что стоитъ у дверей, сумѣетъ отвѣтить вамъ.
— Ваша тѣнь?!—удивилась королевна.—Это было бы просто поразительно!
— Я, видите-ли, не утверждаю,—сказала тѣнь:—но думаю, что она можетъ,—она, вѣдь, столько лѣтъ неразлучна со мной и кое-чего наслушалась отъ меня! Но ваше королевское высочество позволите мнѣ обратить ваше вниманіе на одно обстоятельство. Тѣнь моя очень гордится тѣмъ, что слыветъ человѣкомъ, и, если вы не желаете привести ее въ дурное расположеніе духа, вамъ слѣдуетъ обращаться съ нею, какъ съ [331]человѣкомъ! Иначе, она, пожалуй, не будетъ въ состояніи отвѣчать, какъ слѣдуетъ!
— Что-жъ, это мнѣ нравится!—отвѣтила королевна и, подойдя къ ученому, стоявшему у дверей, заговорила съ нимъ о солнцѣ, о лунѣ, о внѣшнихъ и внутреннихъ сторонахъ и свойствахъ человѣческой природы.
Ученый отвѣчалъ на всѣ ея вопросы хорошо и умно.
„Что это долженъ быть за человѣкъ“, подумала королевна: „если даже тѣнь его такъ умна! Для моего народа и государства будетъ сущимъ благодѣяніемъ, если я выберу его себѣ въ супруги. Да я такъ и сдѣлаю!“
И скоро они порѣшили между собою этотъ вопросъ. Никто, однако, не долженъ былъ знать ничего, пока королевна не вернется домой въ свое государство.
— Никто, никто, даже моя собственная тѣнь!—настаивала тѣнь, имѣвшая на то свои причины.
Наконецъ, они прибыли въ страну, которою управляла королевна, когда бывала дома.
— Послушай, дружище!—сказала тутъ тѣнь ученому.—Теперь я достигъ высшаго счастья и могущества человѣческаго и хочу сдѣлать кое-что и для тебя! Ты останешься при мнѣ, будешь жить въ моемъ дворцѣ, разъѣзжать со мною въ королевской каретѣ и получать сто тысячъ риксдалеровъ въ годъ. Но за то ты долженъ позволить назвать тебя тѣнью всѣмъ и каждому. Ты не долженъ и заикаться, что былъ когда-нибудь человѣкомъ! А разъ въ годъ, въ солнечный день, когда я буду возсѣдать на балконѣ передъ всѣмъ народомъ, долженъ будешь лежать у моихъ ногъ, какъ и подобаетъ тѣни. Надо тебѣ сказать, что я женюсь на королевнѣ; свадьба—сегодня вечеромъ.
— Нѣтъ, это ужъ изъ рукъ вонъ!—вскричалъ ученый.—Не хочу я этого и не сдѣлаю! Это значило бы обманывать всю страну и королевну! Я скажу все! Скажу, что я человѣкъ, а ты только переодѣтая тѣнь—все, все!
— Никто не повѣритъ тебѣ!—сказала тѣнь.—Ну, будь же благоразуменъ, не то я кликну стражу!
— Я пойду прямо къ королевнѣ!—сказалъ ученый.
— Ну, я-то попаду къ ней прежде тебя!—сказала тѣнь.—А ты отправишься подъ арестъ.
Такъ и вышло,—стража повиновалась тому, за кого, какъ всѣ знали, выходила замужъ королевна. [332]
— Ты дрожишь!—сказала королевна, когда тѣнь вошла къ ней.—Что-нибудь случилось? Не захворай, смотри! Вѣдь, сегодня вечеромъ наша свадьба!
— Ахъ, я пережилъ сейчасъ ужаснѣйшую минуту!—сказала тѣнь.—Подумай… Да много-ли, въ сущности, нужно мозгамъ какой-нибудь несчастной тѣни!.. Подумай, моя тѣнь сошла съ ума, вообразила себя человѣкомъ, а меня называетъ—подумай только—своею тѣнью!
— Какой ужасъ!—сказала королевна.—Надѣюсь, ее заперли?
— Да! И я боюсь, что она никогда не придетъ въ себя!
— Бѣдная тѣнь!—вздохнула королевна.—Она очень несчастна! Было бы сущимъ благодѣяніемъ избавить ее отъ той частицы жизни, которая еще есть въ ней. А какъ подумать хорошенько, то, по моему, даже необходимо покончить съ нею поскорѣе и безъ шума!
— Все-таки это жестоко!—сказала тѣнь.—Она была мнѣ вѣрнымъ слугой!—и тѣнь притворно вздохнула.
— У тебя благородная душа!—сказала королевна.
Вечеромъ весь городъ былъ иллюминованъ, гремѣли пушечные выстрѣлы, солдаты отдавали честь ружьями. Вотъ была свадьба! И королевна съ тѣнью вышли на балконъ показаться народу, который еще разъ прокричалъ имъ „ура!“
Ученый не слыхалъ этого ликованья—съ нимъ уже покончили.
См. также одноимённые страницы.