[316]
Да, такъ вотъ, жилъ-былъ маленькій Тукъ. Звали-то его, собственно, не Тукомъ, но такъ онъ прозвалъ себя самъ, когда еще не умѣлъ хорошенько говорить; „Тукъ“ должно было обозначать на его языкѣ Карла, и хорошо, если кто зналъ это! Туку приходилось няньчить свою сестренку Густаву, которая была гораздо моложе его, и въ то же время учить уроки, а эти два дѣла никакъ не ладились заразъ. Бѣдный мальчикъ держалъ сестрицу на колѣняхъ и пѣлъ ей одну пѣсенку за другою, заглядывая въ то же время въ лежавшій передъ нимъ учебникъ географіи. Къ завтрашнему дню задано было выучить наизусть всѣ города въ Зеландіи и знать о нихъ все, что только можно знать.
Наконецъ, вернулась его мать, которая уходила куда-то по дѣлу, и взяла Густаву. Тукъ—живо къ окну, да за книгу, и читалъ, читалъ чуть не до слѣпоты,—въ комнатѣ становилось темно, а матери не на что было купить свѣчку.
— Вонъ идетъ старая прачка изъ переулка!—сказала мать, поглядѣвъ въ окно.—Она и сама-то еле двигается, а тутъ еще приходится нести ведро съ водой. Будь умникомъ, милый Тукъ, выбѣги, да помоги старушкѣ!
Тукъ сейчасъ же выбѣжалъ и помогъ, но когда вернулся въ комнату, было уже совсѣмъ темно; о свѣчкѣ нечего было и толковать, пришлось ему ложиться спать. Постелью Туку служила старая деревянная скамья со спинкой и съ ящикомъ подъ сидѣньемъ. Онъ легъ, но все не переставалъ думать о своемъ урокѣ: о городахъ Зеландіи и обо всемъ, что разсказывалъ о нихъ учитель. Слѣдовало бы ему прочесть урокъ, да было уже поздно, и мальчикъ сунулъ книгу себѣ подъ подушку: онъ слышалъ, что это отличное средство для того, чтобы запомнить урокъ,—но особенно-то полагаться на него, конечно, нельзя. [317]
И вотъ, Тукъ лежалъ въ постели и все думалъ, думалъ. Вдругъ кто-то поцѣловалъ его въ глаза и въ губы—онъ въ это время и спалъ и какъ будто бы не спалъ—и онъ увидалъ передъ собою старушку-прачку. Она ласково поглядѣла на него и сказала:
— Грѣшно было бы, если бы ты не зналъ завтра своего урока. Ты помогъ мнѣ, теперь и я помогу тебѣ, Господь же не оставитъ тебя своею помощью никогда!
Въ ту же минуту страницы книжки, что лежала подъ головой Тука, зашелестѣли и стали перевертываться. Затѣмъ раздалось:
— Кокъ-кокъ-кудакъ!
Это была курица, да еще изъ города Кьёге![1]
— Я курица изъ Кьёге!—и она сказала Туку, сколько въ Кьёге жителей, а потомъ разсказала про битву, которая тутъ происходила,—это было даже лишнее: Тукъ и безъ того зналъ объ этомъ.
— Пшютъ, пшютъ, бумъ!—и что-то свалилось; это упалъ на постель деревянный попугай, служившій мишенью въ обществѣ стрѣлковъ города Прэстё. Птица сказала мальчику, что въ этомъ городѣ столько же жителей, сколько у нея въ животѣ гвоздей, и похвалилась, что Торвальдсенъ былъ одно время ея сосѣдомъ.[2] Бумъ! Я славлюсь чудеснѣйшимъ мѣстоположеніемъ!
Но маленькій Тукъ уже не лежалъ въ постели, а вдругъ очутился верхомъ на лошади и поскакалъ въ галопъ. Онъ сидѣлъ позади разодѣтаго рыцаря въ блестящемъ шлемѣ, съ развѣвающимся султаномъ. Они проѣхали лѣсъ и очутились въ старинномъ городѣ Вордингборгѣ.[3] Это былъ большой, оживленный городъ; на холмѣ гордо возвышался королевскій замокъ; въ окнахъ высокихъ башенъ ярко свѣтились огни. Въ замкѣ шло веселье, пѣніе и танцы. Король Вальдемаръ танцовалъ въ кругу разодѣтыхъ молодыхъ фрейлинъ. [318]
Но вотъ настало утро, и едва взошло солнце, городъ съ королевскимъ замкомъ провалился, башни исчезли одна за другою, и подъ конецъ на холмѣ осталась всего одна; самый городокъ сталъ маленькимъ, бѣднымъ; школьники, бѣжавшіе въ школу съ книжками подъ мышками, говорили: „У насъ въ городѣ 2000 жителей!“—но неправда, и того не было.
Маленькій Тукъ опять очутился въ постели; ему казалось, что онъ грезитъ на яву; кто-то опять стоялъ возлѣ него.
— Маленькій Тукъ! Маленькій Тукъ!—послышалось ему. Это говорилъ маленькій морячокъ, какъ будто бы кадетъ, а все-таки не кадетъ.—Я привезъ тебѣ поклоны изъ Корсёра. Вотъ городъ съ будущимъ! Оживленный городъ! У него свои почтовыя кареты и пароходы. Когда-то его звали жалкимъ городишкой, но это мнѣніе уже устарѣло. „Я лежу на морѣ!“ говоритъ Корсёръ. „У меня есть шоссейныя дороги и паркъ! Я произвелъ на свѣтъ поэта,[4] да еще какого забавнаго, а, вѣдь, не всѣ поэты забавны! Я даже собирался послать одинъ изъ своихъ кораблей въ кругосвѣтное плаванье!.. Я, положимъ, не послалъ, но могъ бы послать. И какъ чудно я благоухаю, отъ самыхъ городскихъ воротъ! Всюду цвѣтутъ чудеснѣйшія розы!“
Маленькій Тукъ взглянулъ на нихъ, и въ глазахъ у него зарябило краснымъ и зеленымъ. Когда же волны красокъ улеглись, онъ увидалъ поросшій лѣсомъ обрывъ надъ прозрачнымъ фіордомъ. Надъ обрывомъ возвышался великолѣпный старый соборъ съ высокими стрѣльчатыми башнями и шпицами. Внизъ съ журчаньемъ сбѣгали струи источниковъ. Возлѣ источника сидѣлъ старый король; сѣдая голова его съ длинными кудрями была увѣнчана золотою короной. Это былъ король Роаръ, по имени котораго названъ источникъ, а по источнику и близь лежащій городъ „Роскильде“.[5] По тропинкѣ, ведущей къ собору, шли рука объ руку всѣ короли и королевы Даніи, увѣнчанные золотыми коронами. Органъ игралъ, струйки источника журчали. Маленькій Тукъ смотрѣлъ и слушалъ. [319]
— Не забудь сословій!—сказалъ король Роаръ.
Вдругъ все исчезло. Да куда же это все дѣвалось? Словно перевернули страницу въ книжкѣ! Передъ мальчикомъ стояла старушка полольщица; она пришла изъ города Сорё,[6]—тамъ трава растетъ даже на площади. Она накинула на голову и на спину свой сѣрый холщевый передникъ; передникъ былъ весь мокрый, должно быть шелъ дождь.
— Да!—сказала она, и разсказала ему о забавныхъ комедіяхъ Гольберга, о королѣ Вальдемарѣ и епископѣ Абсалонѣ,[7] потомъ вдругъ вся съежилась, замотала головой, точно собираясь прыгнуть, и заквакала:—Ква! Ква! Какъ сыро, мокро и тихо въ Сорё! Ква!—она превратилась въ лягушку.—Ква!—и она опять стала женщиной.—Надо одѣваться по погодѣ!—сказала она.—Тутъ сыро, сыро! Мой городъ похожъ на бутылку,—войдешь въ горлышко, оттуда же надо и выйти. Прежде онъ славился чудеснѣйшими рыбами, а теперь на днѣ „бутылки“—краснощекіе юноши; они учатся тутъ разной премудрости: греческому, еврейскому…[8] Ква!
Мальчику слышалось не то кваканье лягушекъ, не то шлепанье сапогами по болоту: все тотъ же самый звукъ, однообразный и скучный, подъ который Тукъ и заснулъ крѣпкимъ сномъ, да и хорошо сдѣлалъ.
Но и тутъ ему приснился сонъ,—иначе, что же все это было? Голубоглазая, бѣлокурая и кудрявая сестрица его, Густава, вдругъ стала взрослою, прелестною дѣвушкой, и хотя ни у нея, ни у него не было крыльевъ, они понеслись вмѣстѣ по воздуху надъ Зеландіей, надъ зелеными лѣсами и голубыми водами.
— Слышишь ты крикъ пѣтуха, маленькій Тукъ? Кукареку! Вотъ изъ бухты Кьёге полетѣли курицы! У тебя будетъ птичій дворъ, огромный-преогромный! Тебѣ не придется терпѣть нужды! Ты, какъ говорится, убьешь попугая,[9] и станешь богатымъ, счастливымъ человѣкомъ! Твой домъ будетъ возвышаться, [320]какъ башня короля Вальдемара, будетъ богато изукрашенъ такими же мраморными статуями, какъ тѣ, что изваяны близь Прэстё. Ты понимаешь меня! Твое имя облетитъ весь міръ, какъ корабль, который хотѣли отправить изъ Корсёра, а въ Роскильде—„Помни сословія!“ сказалъ король Роаръ—ты будешь говорить хорошо и умно, маленькій Тукъ! Когда же, наконецъ, сойдешь въ могилу, будешь спать въ ней тихо…
— Какъ въ Сорё!—добавилъ Тукъ и проснулся. Было ясное утро, онъ ровно ничего не помнилъ изъ своихъ сновъ, да и не нужно было,—нечего загадывать впередъ.
Онъ вскочилъ съ постели, взялся за книгу и живо выучилъ свой урокъ. А старая прачка просунула въ дверь голову, кивнула ему и сказала:
— Спасибо за вчерашнее, голубчикъ! Господь да исполнитъ лучшій твой сонъ!
А маленькій Тукъ и не зналъ, что ему снилось, зато знаетъ это Господь Богъ!
