Однако это только первая и наимельчайшая изъ погрѣшностей г-жи Желиховской. Вѣдь и на двадцати малыхъ страницахъ могутъ быть помѣщены совсѣмъ убивающія меня письма. Нечего объяснять, что моя противница выбрала изъ своего запаса самыя ужасныя, уличающія меня строки, а все другое — опустила. При ея обѣщаніи «ясно доказать ими фантастичность моихъ изобличеній» и зная, что такихъ писемъ я никогда, конечно, не писалъ — что̀ могъ я подумать?! Я полагалъ, что… г-жѣ Желиховской доставлены теософами не мои письма и что мнѣ придется доказывать это при помощи экспертовъ. И что же! это отрывки и надерганныя строки изъ моихъ, несомнѣнно моихъ писемъ: я хоть и не видалъ ихъ и не могу помнить каждаго слова, написаннаго мною девять и восемь лѣтъ тому назадъ, но не выражаю никакого сомнѣнія въ ихъ подлинности. Я, вмѣстѣ съ каждымъ внимательнымъ и добросовѣстнымъ читателемъ моей «Изиды», ознакомившемся и съ этой «брошюрой», долженъ только изумляться — зачѣмъ понадобилось г-жѣ Желиховской печатать эти отрывки, которые, отъ перваго и до послѣдняго слова, ничуть не компрометтируютъ правдивость моего разсказа, а нѣкоторые служатъ отличнымъ его подтвержденіемъ и дополненіемъ.
Разсчитывая единственно на читателей, совершенно незнакомыхъ съ моей «Изидой», г-жа Желиховская останавливается, главнѣйшимъ образомъ, на письмахъ моихъ 1884 и первой половины 1885 года, т. е. времени моего искреннѣйшаго участія и большой жалости лично къ Блаватской и колебанія относительно окончательнаго взгляда на всѣ ея феномены. Вотъ, дескать, какого онъ былъ высокаго о ней мнѣнія и какъ увлекался! Если же его письма къ ней и ко мнѣ были неискренни — то какое коварство и т. д. и т. д.! Однако вѣдь я самъ въ «Изидѣ» (стр. 33, 59, 65, 75—77, 86—87, 88, 96—97 и др.) откровеннѣйшимъ образомъ разсказалъ и о моемъ увлеченіи, усиленномъ разстроенными тогда моими нервами, и о моемъ исканіи что̀ въ Блаватской и ея феноменахъ истинно, а что ложно, и о моемъ двойственномъ чувствѣ къ этой удивительной женщинѣ, то привлекавшей къ себѣ до глубокой жалости, то отталкивавшей отъ себя до еще болѣе глубокаго отвращенія. Я не скрылъ ничего — и всякій безпристрастный, разумный человѣкъ, прочтя «Изиду», почувствуетъ психическую вѣрность моего разсказа, а также сниметъ съ меня обвиненіе въ коварствѣ. Съ какой же стати г-жа Желиховская силится выламывать двери, мною самимъ открытыя настежъ?!
Только послѣ событій въ Вюрцбургѣ я избавился отъ чувства жалости къ Блаватской. Только въ Петербургѣ, въ концѣ 1885 года, узнавъ роль Блаватской въ «исторіи Могини» и выслушавъ всѣ показанія г-жи Желиховской и ея близкихъ о «нашей жріцѣ Изиды», я пересталъ колебаться. Факта и свойства своихъ показаній не отрицаетъ и сама г-жа Желиховская (стр. 124—125 брошюры); только, конечно, въ очевидное противорѣчіе со своими же письмами, говоритъ теперь, что я ихъ выпытывалъ, а она давала ихъ «въ безуміи» и давала показанія… невѣрныя. Но какъ г-жу Желиховскую, такъ и свидѣтелей, на которыхъ она указывала, я безумными не считалъ, и не могъ думать, что сестра показываетъ на свою сестру самыя ужасныя вещи… невѣрно. Отъ такихъ показаній родной сестры Блаватской я пришелъ въ ужасъ и рѣшилъ, что далѣе ее щадить на основаніи личныхъ отношеній, потому, что она сама — «необыкновенный феноменъ», талантлива и моя соотечественница, — невозможно.
Рѣшивъ это, я надѣялся, что мнѣ не придется прервать задолго еще передъ тѣмъ начатаго моего молчанія на ея письма. Прошло и два, и три, и четыре мѣсяца. Я былъ давно ужь свободенъ отъ послѣдняго, даннаго мною ей обѣщанія (см. «Изиду» стр. 219). Я узналъ, главнѣйшимъ образомъ изъ столь «вѣрнаго», какъ тогда думалъ, источника, т. е. отъ ея сестры, такіе ужасные факты, что, при необходимости написать ей, не могъ ограничиться насмѣшливымъ тономъ моихъ послѣднихъ ей писемъ. Подробности ея участія въ «новѣйшихъ» событіяхъ оказались такъ отвратительны. Madame де Морсье просила меня положить предѣлъ дальнѣйшимъ злонамѣреннымъ дѣйствіямъ Блаватской. Наконецъ знаменитая «исповѣдь» посланницы махатмъ довела меня до весьма понятнаго, крайняго возмущенія. Поэтому рѣзкій, уже безъ всякихъ церемоній, тонъ моего отвѣта на «исповѣдь» — вполнѣ естественъ. И вотъ, г-жа Желиховская приводитъ (стр. 131—134 ея брошюры) это письмо мое, каждое слово котораго, отъ перваго и до послѣдняго, является подтвержденіемъ моего разсказа въ «Изидѣ». Я-то очень ей за это благодаренъ, но зачѣмъ ей понадобилось такое письмо — непонятно!
Такимъ же подтвержденіемъ разсказаннаго мною окажутся, для внимательнаго читателя «Изиды», приводимые отрывки и изъ другихъ моихъ писемъ. Но все же я дамъ здѣсь всѣ разъясненія, которыя заинтересованный и внимательный читатель можетъ провѣрить — съ «Изидой» и «брошюрой» въ рукахъ.
На стр. 47 своей брошюры г-жа Желиховская приводитъ такія мои строки изъ письма 1884 года: «Но вотъ фактъ (что̀ именно до этихъ словъ я писалъ о Блав. — неизвѣстно, а было бы интересно знать это). Тамъ же (въ Эльберфельдѣ) я получилъ, къ великой зависти теософовъ, собственноручную записку Кутъ-Хуми и даже на русскомъ языкѣ. Что она очутилась въ тетради, которую я держалъ въ рукѣ, меня нисколько не удивило, — я это заранѣе предчувствовалъ и почти зналъ. Но поразило меня то, что въ этой записочкѣ говорилось ясно и опредѣленно именно о томъ, о чемъ мы говорили за минуту! Въ ней былъ отвѣтъ на мои слова, — а въ теченіе этой минуты я стоялъ одинъ, никто не подходилъ ко мнѣ и, если предположить, что кто нибудь заранѣе положилъ въ тетрадь записочку, то этотъ кто нибудь, значитъ, овладѣлъ моей мыслью и заставилъ меня сказать тѣ слова, прямой отвѣтъ на которыя находился въ записочкѣ. Этотъ изумительный феноменъ я отчетливо наблюдалъ нѣсколько разъ надъ собою и надъ другими. Какова сила! А рядомъ съ этой силой, какое иногда безсиліе!» Этотъ курьезный «феноменъ», одинъ изъ раннихъ, произошелъ въ Эльберфельдѣ, осенью 1884 года. Къ моему большому сожалѣнію я не могъ разсказать о немъ въ «Современной жрицѣ Изиды», такъ какъ русское письмо Кутъ-Хуми у меня затерялось, а я приводилъ въ моемъ разсказѣ только тѣ письма, подлинники которыхъ хранятся въ цѣлости. Но какъ же можно выставлять это письмо какъ доказательство моей полной вѣры, когда въ немъ заключается подчеркнутая фраза: «меня нисколько не удивило — я это заранѣе предчувствовалъ и почти зналъ»?
Что же могутъ означать эти слова какъ не то, что я ужь и тогда сохранялъ настолько наблюдательности, чтобы подмѣтить подготовленія Блаватской къ феномену и даже предчувствовать и почти знать въ чемъ именно онъ будетъ заключаться? Впослѣдствіи я уже заранѣе прямо зналъ въ чемъ будетъ «феноменъ» (см. «Изида» — стр. 204). И такъ, я не удивился найдя записку Кутъ-Хуми въ тетради, которую держалъ въ рукахъ (это были «Голубыя горы», слогъ и правописаніе которыхъ я исправлялъ по просьбѣ Блаватской), но пораженъ былъ тѣмъ, что «въ ней говорилось именно о томъ, о чемъ мы говорили за минуту. Изъ дальнѣйшихъ моихъ словъ ясно, что я тогда еще, недостаточно изучивъ Блаватскую, былъ склоненъ объяснять это «внушеніемъ» (фактъ, возможность котораго нынѣ доказывается нѣкоторыми учеными) — и, конечно, имѣлъ право воскликнуть: какова сила!»
Однако я тутъ же прибавляю: «А рядомъ съ этой силой, какое иногда безсиліе!» — и слова эти, кажется, ясно говорятъ за себя.
Но, въ концѣ концовъ, уже въ Вюрцбургѣ, въ началѣ осени 1885 года, я убѣдился, что Блаватская вовсе не «внушала», а съ необыкновенной иной разъ ловкостью, если только не слѣдить за каждымъ ея словомъ, за выраженіемъ ея лица, движеніями и т. д., наводила разговоръ на извѣстную тэму и подводила такъ, что произносились слова, необходимыя для эффекта «феномена». Объ этомъ я достаточно сказалъ въ «Жрицѣ Изиды».
Нужно ли мнѣ еще объяснять, что я не могъ иначе выразиться какъ «собственноручное письмо Кутъ-Хуми»? Я вѣдь не зналъ еще кто именно писалъ полученныя мною строки, ибо до экспертизы Нэтсерклифта, доказавшей, что почеркъ Кутъ-Хуми родился изъ почерка Блаватской, — было очень далеко. Именно тогда, въ Эльберфельдѣ, я склоненъ былъ думать, что пишетъ Олкоттъ, и только приписка Кутъ-Хуми, въ письмѣ Блаватской, полученномъ мною позднѣе, заставила меня отказаться отъ этого мнѣнія и, всмотрѣвшись хорошенько въ почеркъ, признать въ немъ искусную руку Блаватской. Чѣмъ же меня посрамляетъ, въ какомъ бы ни было отношеніи, приведенная выписка?!
Но себя г-жа Желиховская посрамляетъ тотчасъ же. Она весьма «язвительно» пишетъ: «Теперь онъ (т. е. я) измыслилъ водевильную сцену (см. «Изиду», стр. 85, 86), въ которой моя сестра посылаетъ наверхъ за Олкоттомъ; вопрошаетъ его: «съ какой стороны» чувствовалъ онъ приближеніе «учителя»; приказываетъ ему опорожнить карманъ, гдѣ и находится сфабрикованная записка Моріи (онъ забылъ, что тогда называлъ его не Моріей, а Кутъ-Хуми); но — въ то время, — о «карманѣ Олкотта» и рѣчи не было! Онъ самъ, г. Соловьевъ, хвастался (?!), что непосредственно получилъ записку «учителя» и т. д.»
Дѣло въ томъ, что «феноменъ» записки Кутъ-Хуми въ читавшейся мною тетради, и «феноменъ» записки Моріи въ карманѣ Олкотта — суть два различныхъ «феномена», происшедшіе другъ отъ друга на разстояніи трехъ дней и между которыми нѣтъ ровно ничего общаго. Значитъ я не «забылъ, что тогда называлъ его Моріей, а не Кутъ-Хуми». Значитъ я не «замѣнилъ инцидентъ» съ запиской Кутъ-Хуми, вовсе неразсказанный мною по вышеобъясненной причинѣ, «запиской Моріи, найденной въ карманѣ Олкотта, между пуговкой и зубочисткой». Но, быть можетъ, г-жа Желиховская совершила эту свою передержку по незнанію? Нѣтъ, она совершила ее вполнѣ сознательно: она объявляетъ, что копія моего разсказа изъ журнала «Лондонскаго Общ. для психич. изслѣдованій», о томъ какъ мнѣ привидѣлся М. (Моріа) — находится у нея. Она даже дѣлаетъ изъ нея выписки (брошюра, стр. 45). Ну, а въ этомъ моемъ разсказѣ, помѣченномъ 1 октября (по нов. стилю) 1884 года, напечатано: «Le soir du même jour M. Olcott a trouvé dans sa poche un petit billet, que tous les théosophes ont reconnu pourêtre de l’écriture de M. (Moria), conçu en ces termes: «Certainement j’étais là, mais qui peut ouvrir les yeux à celui qui ne veut pas voir? M.»[1] Кажется ясно. Увы! Это лишь одинъ изъ малыхъ образчиковъ добросовѣстности и правдивости моей «почтенной» противницы!
Что я не намѣревался убѣждать членовъ Лонд. Психич. Общества въ реальности моего свиданія съ Моріей, доказывается не только ихъ дальнѣйшимъ, напечатаннымъ въ «отчетѣ» заявленіемъ, но и послѣдними словами моего разсказа: «Je dois dire qu’à peine revenu à Paris, ou je suis actuellement, mes hallucinations et les faits étranges qui m’entouraient, se sont complément dissipés»[2].
Наконецъ мое сомнѣніе доказывается моими словами въ письмѣ къ г-жѣ Желиховской отъ 9/24 Ноября 1884 года: «Вамъ желательно знать, что̀ интимнаго говорилъ мнѣ Моріа. Да кто говорилъ? Моріа-ли? Я сильно въ этомъ сомнѣваюсь» (брошюра, стр. 47). Зачѣмъ г-жа Желиховекая приводитъ такіе отрывки изъ моихъ писемъ, служащіе ей самую плохую службу, — это рѣшительно непонятно!
По возвращеніи изъ Эльберфельда я нѣкоторое время чувствовалъ себя лучше; но затѣмъ, и особенно къ концу 1884 года, нервы мои опять расходились. Поэтому немудрено, что мнѣ одинъ разъ (къ тому же я сильно натрудилъ себѣ глаза чтеніемъ рукописей) почудилась Блаватская въ своемъ черномъ балахонѣ. Находясь въ перепискѣ съ г-жей Желиховской и просто, искренно и шутливо говоря съ ней обо всемъ (я съ поразительной опрометчивостью вѣрилъ тогда ея добродѣтелямъ и дружбѣ) — я разсказалъ ей и этотъ случай, прибавивъ: «что-жь это такое? Опять вопросъ вашъ: галлюцинація или нѣтъ? Да я же почемъ знаю!? Что отъ этого можно съ ума сойти — это вѣрно! но я постараюсь этого не сдѣлать».
Она приводитъ (стр. 95) и это письмо — какъ доказательство чего? тогдашняго разстройства моихъ нервовъ?! но вѣдь я самъ говорю объ этомъ въ «Изидѣ»! Раньше того и колокольчики слышались, и дуновенія какія-то я очень явственно ощущалъ, а однажды (этого г-жа Желиховская даже еще и не знаетъ!!) я, минуты двѣ, слышалъ вокругъ себя шуршаніе невидимаго шелковаго платья! Слушалъ, слушалъ — шуршитъ, да и только! Леченье холодной водой, извѣстный режимъ и временное прекращеніе сильныхъ занятій, главное же — удаленіе отъ всякихъ «теософическихъ» чудесъ — совершенно прекратили всѣ эти явленія. Съ какой же бы стати сталъ я подробно, по номерамъ и пунктамъ, описывать ихъ въ «Изидѣ,» давно ужъ и отлично зная ихъ происхожденіе?!
Письмо мое къ Блаватской о Ришэ и о томъ, что я подружился съ m-me Аданъ, писано въ явно насмѣшливомъ тонѣ и совершенно объясняется обстоятельствами того времени. Я былъ у m-me Аданъ по случаю печатавшагося тогда въ ея журналѣ «Nouvelle Revue» моего разсказа «Магнитъ». Я видѣлъ эту извѣстную литературную и политическую даму всего второй разъ — и вотъ она, вѣроятно разсчитывая, что я напечатаю въ Россіи «интервью» съ нею, стала мнѣ, положительно какъ старому другу, разсказывать всякія подробности о своей дружбѣ съ Скобелевымъ и съ Гамбеттой, о всякихъ чудесахъ, а подъ конецъ посвятила меня въ фактъ своего язычества. Да, она тогда была язычницей, исповѣдывала языческій культъ, съ жертвоприношеніями древнимъ богамъ и богинямъ! Услыша все это я посовѣтовалъ ей, стараясь казаться серьезнымъ, лучше ужь обратиться къ теософіи и взять подъ свою защиту Блаватскую. Она просила у меня и впредь моего сотрудничества, просила писать ей, говорила, что аккуратно будетъ отвѣчать мнѣ, словомъ — была очень, очень любезна, какъ истая парижанка. А я, грѣшный человѣкъ, уѣхалъ въ Россію, не напечаталъ «интервью» съ нею, никогда не написалъ ей ни слова. Такъ и кончилась наша взаимная дружба…
На новые вопросы Шарля Ришэ (ибо у васъ и прежде шли съ нимъ толки о Блаватской и онъ зналъ, что я добиваюсь разобрать правду) я отвѣтилъ, что Блаватская не простая авантюристка, а весьма талантливая и необыкновенная женщина, что она, очевидно, такъ называемый медіумъ, хотя и ослабѣвшій (это и есть «ея личная сила и феномены, отъ нея исходящіе»). Что же касается его третьяго и важнѣйшаго вопроса относительно теософическихъ феноменовъ и ея махатмъ — я заявилъ, что полное и, по возможности, документальное объясненіе я представлю черезъ два, самое большее черезъ три мѣсяца. Я объяснилъ ему причину этого (см. «Изиду», стр. 219).
Блаватской же я писалъ о бесѣдѣ съ Ришэ (какъ и о m-me Аданъ) въ насмѣшливомъ тонѣ, весьма обычномъ въ моихъ къ ней письмахъ, а въ данномъ случаѣ, послѣ всѣхъ Вюрцбургскихъ чудесъ, мнѣ законно хотѣлось подчеркнуть, что я жду только два — три мѣсяца, что я возмущенъ апломбомъ, съ которымъ она сдѣлала мнѣ свои предсказанія. Я и писалъ, дразня ее и спрашивая: вѣдь не правда ли — все исполнится, все будетъ какъ вы сказали? ибо не играли же вы мной какъ пѣшкой? И все закончится вашимъ тріумфомъ и уничтоженіемъ психистовъ? вѣдь да? такъ оно и будетъ? — Могу себѣ представить какъ выходила изъ себя Блаватская, читая эти поддразнивающія строки! На этомъ письмѣ, прямо объясняющимся моимъ разсказомъ («Изида» стр. 219) и его подтверждающимъ, стараются построить обвиненіе меня въ томъ, что я желалъ обманывать Ришэ. На его письмо, приведенное мною на стр. 35 «Изиды» не обращаютъ вниманія, хотя слова: «Peut-étre réussira-t-elle (Блаватская). En tout cas ce ne sera ni votre faute, ni la mienne» — достаточно ясны. Ну такъ вотъ новѣйшее письмо Ришэ, присланное имъ мнѣ какъ «удостовѣреніе» и ниже мною помѣщаемое — окончательно выяснитъ вопросъ о томъ «ка̀къ» я его «обманывалъ,» а также докажетъ «правдивость» г-жи Желиховской.
Приводя, на стр. 96 «Изиды» письмо Блаватской съ замѣчательной «припиской Кутъ-Хуми,» я упоминаю о томъ, что «не сталъ искать» какую то хромо-фотографистку Tcheng», о чемъ меня просила въ томъ же письмѣ Блаватская, прибавляя, что эта особа «не должна ни видѣть, ни знать меня.» Я дѣйствительно не искалъ ее, никогда не видѣлъ и не знаю, что эта за особа. Но я забылъ (ужасная, черезъ 8 лѣтъ! — ошибка моей памяти!!) что кто-то, не то m-me де-Морсье, не то г-жа А. (а можетъ быть и кто нибудь и другой) дали мнѣ о ней свѣдѣнія и я написалъ Блаватской: «хромо-фотографистка съ китайской фамиліей живетъ именно тамъ, находится въ настоящее время въ Парижѣ и занимается не только изготовленіемъ портретовъ, но и изготовленіемъ какихъ-то статей въ здѣшнія газеты «Gaulois» и «Gil Blas.» Хоть это и мельчайшая мелочь и къ дѣлу не имѣетъ никакого отношенія, но г-жа Желиховская подбираетъ эту соломенку и, конечно, старается раздуть ее.
Но какъ же она ее раздуваетъ?! Послѣ перерыва, съ другой строки, она приводитъ слова изъ моего шутливаго письма: «M-me de-Morsier увѣряетъ, что я ее сегодня загипнотизировалъ, а гипнотизація эта заключается въ томъ, что она васъ ужасно полюбила…» (брошюра, стр. 49, 50). Кто же такъ странно загипнотизировалъ г-жу Желиховскую, что она, вопреки здравому смыслу и смыслу русскаго языка, относитъ эти слова не къ m-me Морсье, къ которой они прямо относятся, а къ невѣдомой, никогда и нигдѣ не виданной мною особѣ съ китайской фамиліей?! Гдѣ же это я «пишу, что мы съ m-me де-Морсье принимали эту Ченгъ и говорили съ ней о Блаватской?» Богъ знаетъ, что такое! новая курьезная галлюцинація г-жи Желиховской!
Про «Isis Unveiled» и въ «Совр. Жр. Изиды» я не разъ пишу, что не только тогда, но и теперь считаю ее для Блаватской — своего рода замѣчательнымъ феноменомъ, только теперь я знаю происхожденіе этой компиляціи, а тогда, не зная, я былъ пораженъ мнимой ученостью Блаватской.
По всему этому что же доказываютъ письма на страницахъ 39, 40, 46?
Въ концѣ стр. 50 — приведенъ отрывокъ о томъ, что Бэссакъ писалъ тогда, какъ сказалъ мнѣ, сочувственную статью о «теософіи», о чемъ я упомянулъ и въ «Изидѣ.» Онъ очень хотѣлъ видѣть Могини ради этой статьи и я писалъ объ этомъ Блаватской. Къ чему же это письмо?!?
На стр. 51 — такъ же безцѣльное письмо и, вдобавокъ, въ немъ явно насмѣшливая фраза: «чудесъ не оберешься!»
Въ «Изидѣ» говорится, что осенью 1884 г., въ Эльберфельдѣ, я такъ разчувствовался, видя «прекрасно съигранную искренность и горе Блаватской», что поколебался и боялся думать, что она такъ ужъ обманываетъ. Я спрашивалъ себя: «а вдругъ моя подозрительность идетъ слишкомъ далеко? а вдругъ тутъ есть и правда?» Два обрывка на стр. 52 только подтверждаютъ эту страницу «Изиды.»
Шутливое письмо на стр. 54—55 безцѣльно — и приведено только ради темной инсинуаціи, касающейся совсѣмъ посторонняго предмета.
Стр. 63 — отрывокъ изъ моего письма о томъ, что мнѣ нѣтъ дѣла до «Общества» и что я подозрѣваю Блаватскую въ поддѣлкѣ нѣкоторыхъ «феноменовъ,» но все же люблю ее лично — не только безцѣленъ, а является лишь прямымъ подтвержденіемъ словъ моихъ въ «Изидѣ.» Г-жа Желиховская нарочно не приводитъ цѣльнаго письма, а выдергиваетъ и разбиваетъ его на части. А цѣлое еще было бы рельефнѣе, какъ полнѣйшее выясненіе моихъ тогдашнихъ отношеній къ Блаватской.
Стр. 69 — доказываетъ только, что, какъ я и говорю въ «Изидѣ,» тогда мы еще ничего не знали и я не могъ вѣрить еще, хоть и подозрѣвалъ Блаватскую во многомъ, такимъ ужаснымъ гадостямъ, въ которыхъ ее обвиняли Куломбы. Вѣдь тогда еще не было разслѣдованія «Общ. Псих. Изслѣд.» и я ничего не зналъ, а самъ еще не убѣдился и только хотѣлъ знать правду. Меня дѣйствительно глубоко возмущалъ тогда этотъ ужасный скандалъ за Блаватскую, какъ за русскую. Хоть и подозрѣвающій ее во многомъ — я вѣдь еще ни на что не имѣлъ явныхъ доказательствъ, я думалъ, что рядомъ съ обманомъ есть и настоящія, психическія ея силы и говорилъ; «позвольте, этакихъ-то ужасовъ ужь не можетъ быть, это ужь вѣрно клевета не нее и, во всякомъ случаѣ, прежде, чѣмъ вѣрить, надо изслѣдовать.»
Точно такъ-же какъ и я — думало я «Общ. Псих. Изсл.» — и учредило коммиссію, послало въ Индію Годжсона, который самъ пишетъ, что ѣхалъ увѣренный, что это клевета и измѣнилъ свое мнѣніе только въ виду явныхъ уликъ и доказательствъ. Вотъ мнѣ и надо было увидѣться съ нею — чтобы распутать все это и окончательно убѣдиться, насколько велика ея виновность. Еслибы она убѣдила меня, что невинна — я былъ бы очень счастливъ.
Стр. 96. Я сожалѣю о вѣроятности скорой смерти Блаватской — ну такъ что-жь?
Стр. 97. Я говорю по поводу дѣла Комарова при Кушкѣ, что близится время, когда русскій человѣкъ и индусъ сойдутся — ну такъ что-жь?
Стр. 100. Я желаю свидѣться съ Блаватской, говоря о томъ, что еслибы, какъ предполагалъ сначала, весной поѣхалъ въ Италію, такъ случайно встрѣтился бы съ нею. Разсказываю о парижскомъ кружкѣ и смѣюсь надъ дюшессой Помаръ — все это можетъ служить дополнительнымъ примѣчаніемъ къ разсказу объ этомъ времени въ «Изидѣ». Ну такъ что-жь? — спрашиваю я еще разъ.
Стр. 113. Письмо это писано осенью 1884 г. и касается Могини. Я очень заинтересованъ былъ этимъ талантливымъ, развитымъ и прекрасно образованнымъ индусомъ. Даже, какъ видно изъ моего разсказа, согласился чтобы онъ пробылъ у меня въ домѣ три дня во время своего пріѣзда въ Парижъ. Онъ читалъ лекцію у m-me Морсье.
«Говорилъ такъ хорошо, умно и, главное, кстати, что мнѣ сильно хотѣлось разцѣловать его браминское недотрожество моими опороченными винопитіемъ, мясоѣденіемъ и грѣховными поцѣлуями, устами (хоть я и шучу, но г-жа Желиховская вѣрно скандализована «грѣховными поцѣлуями»—и печатаетъ эти слова мнѣ на пагубу).
Хоть я извѣстенъ здѣсь за скептика, ведущаго борьбу со всякой оккультностью и даже съ вами, но все же, такъ какъ извѣстно также, что я вашъ соотечественникъ и преданъ вамъ, какъ «Еленѣ Петровнѣ,» то мои слова могутъ показаться пристрастными и не произвести должнаго впечатлѣнія. Между тѣмъ Могини — это что-то вродѣ маленькаго непогрѣшимаго папы, въ устахъ коего нѣтъ ни лжи, ни пристрастія. (Зачѣмъ эту последнюю фразу г-жа Желиховская печатаетъ жирнымъ шрифтомъ и подчеркиваетъ — неизвѣстно. Вѣдь ясно, что это мнѣніе не мое, а парижскаго кружка. Да еслибъ это было и мое тогдашнее мнѣніе — такъ что-жь изъ этого слѣдуетъ?) Въ виду этого я просилъ его повѣдать намъ все, что онъ знаетъ про васъ и сдѣлать характеристику. (Вѣдь это дѣйствительно было весьма интересно для всѣхъ, а для меня тогда въ особенности. Какъ они познакомились? гдѣ? когда? признаетъ ли Могини «оккультныя силы» Блаватской? Онъ увѣрялъ — какъ вспоминаю я, наведенный на эти воспоминанія того дня моимъ письмомъ, — что «психическія силы» Блаватской огромны). Онъ приступилъ къ этому прекрасно и началъ производить сильное впечатлѣніе. Но такъ какъ онъ думалъ ѣхать съ вечернимъ поѣздомъ, то, взглянувъ на часы, я убѣдился, что надо прервать немедля начатый разговоръ, спѣшить за его вещами ко мнѣ, накормить его и скорѣе на поѣздъ — не то опоздаетъ… (кто здѣсь поставилъ точки — я или г-жа Желиховская — не знаю). Вдругъ со мною случилось нѣчто странное! Я весь похолодѣлъ (трогали мои руки — какъ ледъ!) Голова пошла кругомъ, я закрылъ глаза; отъ меня, на бывшаго тутъ сомнамбула, Эдуарда, пошло нѣчто, отъ чего онъ сталъ всхрапывать — и вотъ я, съ закрытыми глазами, — увидѣлъ васъ и почувствовалъ, что вы желаете, чтобы Могини остался до утренняго поѣзда».
Тутъ опять не знаю чьи точки. Въ тотъ, для меня, печальной памяти 1884 годъ со мною было нѣсколько такихъ случаевъ, и три лечившихъ меня въ Парижѣ доктора знаютъ это и каждый врачъ, думаю, можетъ назвать, если не объяснить, подобную болѣзнь. Я внезапно холодѣлъ, чувствовалъ дурноту и слабость, передъ закрытыми глазами непремѣнно вырисовывалось чье либо лицо или какая нибудь сцена — и всегда съ «опредѣленной мыслью». Потомъ, очень скоро, все безслѣдно проходило. Эта болѣзнь, слѣдствіе слишкомъ долго потрясавшихся нервовъ, очевидно была серьезна, но мой выносливый и тогда молодой еще организмъ, по счастью, побѣдилъ ее. — Что мнѣ дѣйствительно тогда сдѣлалось дурно — это доказывается тѣмъ, что мои руки были холодны какъ ледъ, по свидѣтельству присутствовавшихъ. Что мнѣ представилось лицо именно Блаватской — это объясняется исключительно на ней сосредоточеннымъ вниманіемъ и разсказами о ней Могини. По приведеннымъ въ письмѣ соображеніямъ я самъ очевидно подумалъ, что хорошо бы Могини остаться до утра и эта мысль, естественно, присоединилась къ образу Блаватской. Теперь, черезъ девять лѣтъ, я очень хорошо знаю, что нечего искать въ этомъ нервномъ, болѣзненномъ явленіи какой-нибудь «передачи на разстояніи мысли и желанія» (фактъ возможный, окрещенный нынѣ именемъ «телепатіи»); но тогда… тогда и я и всѣ были въ поискахъ за «феноменами» и, главное, за феноменами Блаватской, тогда, какъ говоритъ въ своемъ письмѣ, приводимомъ мною, Шарль Ришэ, «nous étions tous déroutés». Меня спросили, что такое со мною — и я разсказалъ. Тогда рѣшено было сдѣлать опытъ и узнать, дѣйствительно ли «madame» передала на разстояніи свою мысль. Могини мы упросили остаться и докончить его блестящую бесѣду, показавшуюся достаточно убѣдительной.
«Теперь, понятное дѣло, всѣ ждутъ знать, что это такое было: дѣйствительная передача на разстояніи вашей мысли и желанія, ваше магнетическое на меня вліяніе — или моя фантазія, а пожалуй даже и выдумка. Больше всѣхъ, конечно, интересуюсь этимъ я, а потому прошу васъ не оставить насъ въ неизвѣстности. Если это было вѣрно, то пусть Могини немедля сообщитъ объ этомъ m-me де-Морсье, пока Драмаръ еще не уѣхалъ. Жду отъ васъ вѣсточки, будьте здравы и крѣпки. Подпись».
Это я писалъ Блаватской по просьбѣ и порученію кружка. Письмо мое было послано къ ней съ Могини. Легко понять, что еслибы Могини просто написалъ m-me де-Морсье, что Блаватская говоритъ: «да, желала и передала свою мысль на разстояніи» — это никого не убѣдило бы, даже лицъ всего болѣе увлекавшихся. Для удачи опыта мы, конечно, ждали чего нибудь особеннаго, доказательнаго, а не голословнаго утвержденія. Но опытъ не удался — и было рѣшено, что это не случай «телепатіи», а мое субъективное, нервное явленіе.
Для чего же приведено это письмо? Что Могини былъ интересенъ, великолѣпно говорилъ, что всѣ, а я пуще всѣхъ, хотѣли знать какъ можно больше о Блаватской и ея феноменахъ, что у меня въ то время были разстроены нервы, что я, не рѣшивъ еще капитальнаго вопроса о степени ея преступности, былъ расположенъ къ ней и готовъ былъ, пока это позволяла совѣсть, защищать ее, какъ мою соотечественницу, передъ иностранцами — все это и безъ того извѣстно читателямъ «Современной Жрицы Изиды»! Г-жа Желиховская приводитъ это письмо «для полной характеристики моихъ отношеній къ лицамъ, замѣшаннымъ въ новой сплетнѣ», — т. е. бывшей черезъ годъ послѣ того исторіи Могини и миссъ Л., — а я привожу его какъ дополненіе къ страницѣ 98-й «Изиды», ничуть не идущее въ разрѣзъ съ моимъ разсказомъ. Я не считалъ тогда Могини ни обманщикомъ, ни лицемѣромъ, какимъ онъ впослѣдствіи оказался. Да я въ началѣ его исторіи съ миссъ Л. (пока не узналъ всѣхъ подробностей) не спѣшилъ со своимъ негодованіемъ, относительно этого дѣла. Только послѣ Вюрцбургскихъ признаній Блаватской и сцены съ письмомъ къ нему миссъ Л. (стр. 223 «Изиды») я ужь не могъ, конечно, серьезно смотрѣть на интереснаго брамина. Въ первый же день по пріѣздѣ въ Парижъ я увидѣлъ у m-me де-Морсье миссъ Л. и она показалась мнѣ настолько неинтересной (у каждаго свой вкусъ — какъ оказалось), что я даже, подъ этимъ впечатлѣніемъ, снялъ съ Могини всякое обвиненіе и склоненъ былъ, въ данномъ случаѣ, считать его Іосифомъ. Блаватскую, назвавшую его «негодяемъ» — поторопившейся, а m-me де Морсье — тоже поторопившейся довѣриться этой, уже далеко не юной дѣвицѣ. Все это, какъ оказывается изъ моего письма (на стр. 115, 116) я сообщилъ m-me де-Морсье и успокоилъ Блаватскую фразой: «глядя на нее (миссъ Л.), конечно, никто не заподозритъ бѣднаго Могини».
Но вѣдь я писалъ страницу 224 «Изиды» черезъ нѣсколько лѣтъ послѣ этого, — хорошо зная продолженіе и конецъ этой скверной исторіи, и вовсе не обязанъ былъ понапрасну глумиться надъ миссъ Л. и надъ тѣмъ, что m-me де Морсье «носилась» съ этой обиженной. M-me де-Морсье была очень сдержанна относительно «начавшейся исторіи» и мнѣ ничего опредѣленнаго не сказала, такъ что мнѣ могло показаться, что она отнеслась къ инциденту снисходительно. Я уѣхалъ въ Россію, тоже неопредѣленно сказавъ ей, что въ воздухѣ нѣчто болѣе опасное и относительно Могини, и относительно весьма многаго, а что на эту исторію нечего обращать вниманія. Но я ошибался, и эта исторія, благодаря дальнѣйшей роли въ ней Блаватской, оказалась серьезной и характерной въ высшей степени. Я узналъ о ней въ Россіи, а затѣмъ, въ февралѣ 1886 года, ознакомился и съ документальной ея стороной.
Страница 52 и т. д. «брошюры» полны самыхъ высокихъ инсинуацій. Выдергивая фразы изъ моихъ писемъ 1884 года, г-жа Желиховская спрашиваетъ: что означаютъ мои слова: «Мнѣ нѣтъ дѣла до другихъ (Олькотта и ближайшихъ къ Блаватской сообщниковъ), мнѣ надо васъ вынести непричастной. Я не могу расписывать. Если захотите — для васъ будетъ ясно.» — Эти слова означаютъ именно то, о чемъ я говорю на страницѣ 65 «Изиды.» Они означаютъ, что въ то время, въ 1884 году, я имѣлъ еще наивность мечтать, что можно, если не сразу, то постепенно, отвратить Блаватскую отъ ея обманной и вредной дѣятельности, направить ея несомнѣнный талантъ и умственныя силы къ честнымъ и полезнымъ цѣлямъ. Я вѣдь еще незналъ, изъ послѣдовавшихъ (въ концѣ 1885 г.) признаній г-жи Желиховской и разсказовъ многихъ въ Россіи, о томъ, что̀ такое Блаватская, до какой степени она безнадежна, я вѣдь еще не получалъ ея пресловутой «исповѣди.» Она такъ разожгла снова мою къ ней жалость сценой въ Эльберфельдѣ (стр. 87—89 «Изиды»), что я не могъ тогда не колебаться то въ ту, то въ другую сторону. Я разсчитывалъ, что приводимыя мои слова, показавъ ей, что я лично ей преданъ, но въ то же время понимаю ея игру и вижу обманъ многихъ ея феноменовъ, — развяжутъ ей языкъ, если не на письмѣ, то при личномъ свиданіи, и дадутъ мнѣ возможность дѣйствовать, прежде всего на ея же пользу. Моего отношенія къ Блаватской я все время не скрывалъ и отъ парижанъ и ей писалъ объ этомъ въ письмѣ, приведенномъ г-жой Желиховской на страницѣ 114 ея брошюры. «Хоть я извѣстенъ здѣсь за скептика, ведущаго борьбу со всякой оккультностью и даже съ вами, но все же, такъ какъ извѣстно также, что я вашъ соотечественникъ и преданъ вамъ, какъ Еленѣ Петровнѣ… и т. д.».
Во мнѣ, наконецъ, что̀ естественно при такихъ обстоятельствахъ, боролись противоположныя чувства, то жалость къ ней, то возмущеніе. И я просилъ ее пріѣхать, чтобы «договориться до чего нибудь по русски.»
Я отговаривалъ ее отъ немедленнаго выхода въ отставку, потому что это произвело-бы большой скандалъ. Я же скандала для нея среди иностранцевъ не хотѣлъ именно потому, что она была моя соотечественница, талантливая и, къ тому же, больная женщина. Я не хотѣлъ этого скандала не только въ 1884, но и въ 1886 году, и только такія ея дѣйствія и факты, послѣ которыхъ, для уважающаго себя человѣка ужь не могло быть вопроса о «соотечественницѣ» и т. д., — заставили меня отъ нея отступиться. Вотъ ясное и простое объясненіе моихъ словъ, согласныхъ съ «Изидой».
Больше «моихъ писемъ», или, вѣрнѣе, «кусочковъ» отъ нихъ, — нѣтъ. Ихъ больше нѣтъ не въ коллекціи г-жи Желиховской, а въ ея брошюрѣ, которая должна была состоять изъ нихъ, «сплошь» по печатному заявленію… правдиваго автора «Правды о Е. П. Блаватской».
Г-жа Желиховская и сама отлично понимаетъ, что приводимые ею отрывки меня ровно ни въ чемъ не уличаютъ, а разобранные по мѣстамъ, — напротивъ — лишь подтверждаютъ мой разсказъ и служатъ мнѣ на пользу. Тогда она, написавшая свою брошюру якобы на защиту «оклеветанной» моими воспоминаніями ея сестры, снова цинично предаетъ эту «сестру», какъ дѣлала и при ея жизни, лишь бы нанести мнѣ ударъ. Она говоритъ, ничуть не смущаясь полной голословностью подобнаго заявленія, что у меня съ Блаватской были какія-то «секретныя аудіенціи», а затѣмъ весьма прозрачно и ясно намекаетъ, что я былъ не то «сообщникомъ» Блаватской, не то стремился, при ея посредствѣ, достигнуть чего-то таинственнаго и крайне предосудительнаго.
Но вѣдь чтобы выставлять такія обвиненія и дѣлать подобнаго рода намеки, она должна же привести хотя какія-нибудь ясныя доказательства, — скажетъ всякій! Нѣтъ!! г-жа Желиховская не такой человѣкъ, чтобы принять во вниманіе эту необходимость и смутиться такими пустяками! Она просто объявляетъ, что могла-бы доказать многое, да у нея «нѣтъ уликъ». Потомъ говоритъ, что я очень остороженъ — и ничего компрометтирующаго меня не писалъ. Наконецъ, забывая очевидно объ этой моей осторожности, и только-что приводимыхъ своихъ-же словахъ, заявляетъ, что письма были, да сама она, по своей непростительной опрометчивости, ихъ велѣла сжечь!!
Не правда-ли — такія слова г-жи Желиховской невѣроятны? А, между тѣмъ, вотъ:
«Зная, какъ тяготилась сестра моя просьбами г. Соловьева касательно помощи Махатмъ (это тѣхъ-то Моріи и Кутъ-Хуми, въ существованіе которыхъ я не вѣрилъ, о чемъ неоднократно писалъ и Блаватской и Желиховской, и о чемъ писала сама Блаватская, называя меня «подозрителемъ» и «Ѳомой невѣрнымъ») въ томъ, что они, вѣроятно, признавали невозможнымъ (въ чемъ именно — я, не имѣя явныхъ уликъ, умалчиваю!…» (стр. 137—138 брошюры).
«Но въ томъ то и дѣло, чтобы умѣть смолчать во-время. Этимъ Талейрановскимъ правиломъ и отличаются умные люди, хорошо умѣющіе говорить, а еще лучше — молчать. Въ это чреватое обманами время (вотъ это вѣрно! — объ обманахъ-то я и толкую въ «Изидѣ»!) г. Соловьевъ старался никогда себя не компрометтировать, договаривая письменно о томъ, что трактовалось лишь устно на «секретныхъ аудіенціяхъ» между имъ и моей сестрой. Онъ замѣнилъ прямыя рѣчи намеками, ей одной понятными… Развѣ всѣ эти напоминанія и намеки писались бы даромъ, еслибъ не имѣли глубокаго значенія? Не будь у него завѣтныхъ, гораздо болѣе существенныхъ цѣлей, чѣмъ безцѣльное (?!!) разоблаченіе Блаватской; не ошибись онъ въ разсчетахъ, — вѣроятно онъ не былъ бы такъ неприлично щедръ на изліяніе своей мести и желчи на ея могилу… Видно, ждалъ г. Соловьевъ отъ сестры моей чего-нибудь, что̀ заставило его юлить (?!:) передъ ней еще столько времени, выйти изъ общества въ февралѣ 86 г. и не писать о ней, пока была она жива. (Какъ я «юлилъ» и почему все покончилъ въ февралѣ 86 г. — видно изъ «Изиды.») Вѣдь онъ можетъ не знающихъ морочить побасенками о томъ, что пока я молчала о теософіи — молчалъ и онъ. Это неправда! (Изъ приводимаго мною ниже письменнаго удостовѣренія полковника Брусилова, самою г-жей Желиховской выбраннаго «свидѣтелемъ» моего съ нею свиданія въ декабрѣ 1891 года — видно «какая» это неправда!) Я постоянно всѣ эти годы, отъ времени до времени, писала и печатала, когда Богъ на душу клалъ, и онъ прекрасно объ этомъ зналъ (гдѣ и «что именно» она писала?? если же и писала — я не зналъ, ибо за «всей» прессой слѣдить не могу и какъ есть никто не говорилъ мнѣ объ ея писаніяхъ), но не возвышалъ голоса, потому что боялся сестры. Ему надо было дождаться ея смерти, чтобы заговорить свободно (стр. 60—62 брошюры.)»
Приведенные мною документы ясно доказываютъ, до какой степени я не боялся Блаватской и что не послѣ ея смерти, а при ея жизни, когда она была въ полной силѣ и окружена друзьями — я разоблачилъ ее въ Парижѣ, въ первой половинѣ 1886 года. Наконецъ вѣдь сама г-жа Желиховская толкуетъ объ этомъ въ своей брошюрѣ, подтверждая такъ или иначе, мой разсказъ и пополняя мои документы. Но у нея голова кружится передъ вызваннымъ ею духомъ и она не отдаетъ себѣ никакого отчета въ словахъ своихъ, — она впадаетъ, по ея признанію, въ «безуміе»! «Къ несчастію, — пишетъ г-жа Желиховская, — по собственному желанію моему большинство русской корреспонденціи сестры моей послѣ смерти ея было сожжено. Уцѣлѣло лишь то, что она сама передала мнѣ и что выслали мнѣ позже изъ Адіара. Еслибы не эта непростительная опрометчивость, вѣроятно, у меня была-бы возможность теперь объяснить читателямъ и то, о чемъ осторожный г. Соловьевъ самъ находилъ неудобнымъ расписывать (стр. 58 брошюры.)»
Невѣроятно! А между тѣмъ все это она написала и напечатала въ томъ состояніи «раздраженія», когда у нея невѣдомо что̀ «срывается съ языка въ самомъ крайнемъ, преувеличенномъ смыслѣ…»
Нѣкоторыя мои письма, дѣйствительно, очевидно уничтожены г-жей Желиховской; и это именно тѣ, которыя, даже и по ея мнѣнію, слишкомъ ужъ наглядно уличаютъ Блаватскую и выставляютъ на видъ вовсе не мое коварство, а нѣчто другое. Гдѣ, напримѣръ, тѣ два письма, о которыхъ говорится на стр. 62? гдѣ мои «глупости о махатмахъ», мое «невѣріе Ѳомы,» моя «подозрительность», «убѣжденіе, что феномены поддѣлываются»?? — словомъ все, о чемъ сама Блаватская пишетъ въ напечатанныхъ письмахъ? Гдѣ?!
Примечания править
- ↑ «Вечеромъ того же дня г. Олкоттъ нашелъ у себя въ карманѣ записочку,, написанную, какъ признали всѣ теософы, почеркомъ М. (Моріи), въ такихъ выраженіяхъ: „конечно я тамъ былъ, но кто можетъ открыть глаза нежелающему видѣть? М.“
- ↑ „Я долженъ сказать, что, по возвращеніи въ Парижъ, гдѣ я теперь нахожусь, мои галлюцинаціи и странные факты, меня окружавшіе, совершенно исчезли.“