Перехожу къ «отвѣтамъ мнѣ лицъ, задѣтыхъ моей сатирой». Если кто нибудь выставитъ человѣка, наглядно и обстоятельно, глупцомъ или негодяемъ, а то и тѣмъ и другимъ вмѣстѣ, и если этотъ выставленный человѣкъ желаетъ оправдаться въ такихъ обвиненіяхъ, — вѣдь онъ долженъ представить ясныя доказательства, что его оклеветали. Если же онъ ограничится вмѣсто фактическихъ опроверженій — единственно «грубой бранью» по адресу своего противника и потомъ воскликнетъ: «нѣтъ, я не глупецъ и не негодяй!» — то подобный отвѣтъ можетъ представляться «убѣдительнымъ отвѣтомъ» развѣ только въ глазахъ особы, столь посрамленной, изобличенной и разозленной, что у нея рябитъ въ глазахъ и путается въ мысляхъ.
Такимъ именно «отвѣтомъ», по словамъ г-жи Желиховской, снабдилъ ее Гебгардъ изъ Эльберфельда. Онъ, видите ли, бранится такъ, что даже наша «деликатная» дама не смѣетъ напечатать всей его брани, а затѣмъ увѣряетъ въ своей преданности Блаватской, (которую самъ, однако, хорошо отдѣлалъ: см. «Изида», стр. 268) и негодуетъ, что его письма переданы мнѣ. Между тѣмъ эти его собственноручныя письма, которыхъ онъ не отрицаетъ и не можетъ отрицать, весьма характерно рисующія пріемы «теософовъ» и ихъ нравственность, — мною напечатаны въ «Изидѣ», а письмо «брошюры» только дорисовываетъ жалкую фигуру этого ничтожнѣйшаго, но въ то же время негоднаго и наглаго человѣка.
На страницѣ 244—250 «Изиды» я разсказалъ о томъ, какъ теософы поступили съ мистриссъ Купэръ-Оклэй и какъ они ее потомъ запугали до того, что она не смѣла не только уйти отъ нихъ, но должна была даже прославлять Блаватскую. Эти ея прославленія Блаватской я привелъ въ переводѣ г-жи Желиховской, замѣтивъ при этомъ «что трудно же предположить, что эти выдержки не представляютъ, болѣе или менѣе вѣрнаго перевода». По смыслу русскаго языка ясно, что именно тутъ я не подозрѣваю г-жу Желиховскую въ искаженіяхъ и ничуть не оспариваю вѣрности ея перевода.
Но г-жа Желиховская, въ-сердцахъ, какъ есть не поняла ничего изъ того, что прочла или не то увидѣла въ книгѣ (это очень курьезный разрядъ галлюцинацій!); ей почудилось, что я ее обвиняю въ невѣрности перевода. Она обратилась къ м-съ Оклэй, получила отъ нея такой отвѣтъ: «г-жа Желиховская сдѣлала вѣрный и точный переводъ моихъ словъ», а затѣмъ обрушивается на меня, изо всѣхъ силъ стучась въ отворенныя двери. Помилуйте! да я-то тутъ при чемъ? Я и не думалъ оспаривать вѣрность перевода — и это у меня напечатано! Но все же любопытно какъ это можетъ удостовѣрять г-жа Оклэй, не знающая ни слова по русски.
Эта мистриссъ, конечно, не сознается въ томъ ужасѣ, который я рассказываю. Но развѣ она можетъ сознаться?! И развѣ ея голословное отрицаніе въ «такомъ дѣлѣ» можетъ служить какимъ-либо доказательствомъ противъ правдивости моего разсказа?! Только г-жа Желиховская и способна приводить, какъ нѣчто цѣнное, подобные «отвѣты»!
Я же не сталъ бы разсказывать эту печальную и столь характерную для дѣятелей теос. общества исторію, не имѣя, на случай крайности, ея подтвержденія. Дѣло въ томъ, что несчастная м-съ Оклэй въ то время была менѣе сдержанна, чѣмъ въ послѣдствіи и дѣлилась кое-съ кѣмъ разсказами о своемъ отчаянномъ положеніи. У меня есть письмо того времени (1886 г.) отъ одного лица, хорошо знавшаго эту даму, и въ этомъ письмѣ заключаются такія строки: «(переводъ дословный). Мистриссъ К. Оклэй съ грустью призналась мнѣ, что она все поняла; но что мужъ ея все же фанатикъ, больной и мономанъ, какъ она говоритъ. Невозможно ему открыть глаза, а потому ей остается только быть въ сторонѣ и молчать, она не можетъ открыто разорвать съ теософами». Эти строки въ интимномъ письмѣ того времени, писанномъ лицомъ, искренно расположеннымъ къ м-съ Купэръ-Оклэй, весьма доказательны и снимаютъ съ меня голословность. При крайней необходимости, ради возстановленія правды, мой корреспондентъ будетъ названъ.
Затѣмъ появляется перевоплощенная Марія Стюартъ, т. е. герцогиня Помаръ и — вотъ тутъ-то г-жа Желиховская дѣйствительно пребольно меня куснула! Признаюсь откровенно — изрядно куснула! Дѣло вотъ въ чемъ: Писалъ я мою «Изиду» спѣшно. Хоть и зналъ я, что будутъ мнѣ изъ за нея, какъ изъ за всякой слишкомъ откровенной правды, большія непріятности, хоть и шелъ на это, а все же надо было кое-гдѣ сдержать себя и помнить, что г-жа Желиховская воспользуется единственнымъ оружіемъ, ей доступнымъ. Сорвалась у меня (стр. 31) фраза о томъ, что m-me де-Морсье была «настоящимъ авторомъ теософическихъ брошюръ, издававшихся подъ видомъ произведеній дюшессы де-Помаръ лэди Кэтниссъ. Г-жа Желиховская, конечно, тотчасъ же за нее ухватилась смекнувъ, что, благодаря ей, легко сдѣлать сразу непріятность мнѣ и m-me де-Морсье и насъ поссорить. Написала она дюшессѣ, дюшесса къ m-me де-Морсье за объясненіями, m-me де-Морсье ко мнѣ за таковыми же — и пошло, поѣхало!
Теперь г-жа Желиховская, съ ехидными разсужденіями, приводитъ въ своей брошюрѣ письма, объясняющія, что m-me де-Морсье только переводитъ съ англійскаго на французскій произведенія герцогини де-Помаръ, а также посланное мною m-me де-Морсье «удостовѣреніе,» въ которомъ я говорю, что сама m-me де-Морсье мнѣ никогда не разсказывала о характерѣ ея теософическихъ и литературныхъ работъ съ герцогиней и что я знаю объ этомъ изъ другого источника. Все это такъ; но это не мѣшаетъ мнѣ быть правымъ въ моемъ заявленіи. Пусть судитъ всякій: на брошюрахъ, о которыхъ я говорю, да и на другихъ произведеніяхъ Маріи Стюартъ, то бишь «дюшессы», она обозначена авторомъ французскаго текста и нигдѣ не сказано, что это переводъ, а не оригиналъ. Сами же брошюры, подразумѣвавшіяся мною, состоятъ или изъ простыхъ выписокъ, или изъ компиляцій англійскихъ книгъ. Кто же, спрашивается, настоящій, какъ я говорю, авторъ такой работы — необозначенный переводчикъ или «дюшесса»?! По моему — не она, и я считаю даже, что такое присвоеніе чужого французскаго текста — неблаговидно.
Далѣе г-жа Желиховская приводитъ изъ моихъ писемъ середины 1884 года, нѣсколько насмѣшливыхъ фразъ, относящихся до m-me де-Морсье. Я писалъ это въ первое время моего съ ней знакомства (стр. 30 «Изиды»), когда я еще не узналъ ея достоинствъ и былъ далекъ отъ мысли, что мы сблизимся и станемъ друзьями. Я смѣялся надъ ея дѣйствительно въ то время чрезмѣрными увлеченіями теософіей, магнетизмомъ и всякими оккультностями. Весьма можетъ случиться, что г-жа Желиховская достигнетъ цѣли и насъ поссоритъ, а это мнѣ будетъ весьма больно. Словомъ — укусила!
Г-жа Желиховская пожаловалась на меня и графинѣ д’Адемаръ, объ «искусственной» молодости которой я неосторожно выразился, никакъ не воображая, что мое замѣчаніе будетъ ей передано услужливой дамой. Но какая же «фальшь» въ моихъ словахъ о ней, что «я зналъ ее совсѣмъ мало, никогда не слыхалъ отъ нея чего-либо «теософическаго» и, какъ кажется, она ничѣмъ не отличалась?» Все это было именно такъ; если же впослѣдствіи, когда я уѣхалъ уже изъ Парижа, она стала издавать теософическій журналъ — то это нисколько не разбиваетъ моего показанія.
Вотъ и всѣ, столь важно оповѣщенные, отвѣты мнѣ лицъ, задѣтыхъ моей сатирой!! Одинъ только остроумный обманъ ради перваго апрѣля.