необыкновенной иной разъ ловкостью, если только не слѣдить за каждымъ ея словомъ, за выраженіемъ ея лица, движеніями и т. д., наводила разговоръ на извѣстную тэму и подводила такъ, что произносились слова, необходимыя для эффекта «феномена». Объ этомъ я достаточно сказалъ въ «Жрицѣ Изиды».
Нужно ли мнѣ еще объяснять, что я не могъ иначе выразиться какъ «собственноручное письмо Кутъ-Хуми»? Я вѣдь не зналъ еще кто именно писалъ полученныя мною строки, ибо до экспертизы Нэтсерклифта, доказавшей, что почеркъ Кутъ-Хуми родился изъ почерка Блаватской, — было очень далеко. Именно тогда, въ Эльберфельдѣ, я склоненъ былъ думать, что пишетъ Олкоттъ, и только приписка Кутъ-Хуми, въ письмѣ Блаватской, полученномъ мною позднѣе, заставила меня отказаться отъ этого мнѣнія и, всмотрѣвшись хорошенько въ почеркъ, признать въ немъ искусную руку Блаватской. Чѣмъ же меня посрамляетъ, въ какомъ бы ни было отношеніи, приведенная выписка?!
Но себя г-жа Желиховская посрамляетъ тотчасъ же. Она весьма «язвительно» пишетъ: «Теперь онъ (т. е. я) измыслилъ водевильную сцену (см. «Изиду», стр. 85, 86), въ которой моя сестра посылаетъ наверхъ за Олкоттомъ; вопрошаетъ его: «съ какой стороны» чувствовалъ онъ приближеніе «учителя»; приказываетъ ему опорожнить карманъ, гдѣ и находится сфабрикованная записка Моріи (онъ забылъ, что тогда называлъ его не Моріей, а Кутъ-Хуми); но — въ то время, — о «карманѣ Олкотта» и рѣчи не было! Онъ самъ, г. Соловьевъ, хвастался (?!), что непосредственно получилъ записку «учителя» и т. д.»
Дѣло въ томъ, что «феноменъ» записки Кутъ-Хуми въ читавшейся мною тетради, и «феноменъ» записки Моріи въ карманѣ Олкотта — суть два различныхъ «феномена», происшедшіе другъ отъ друга на разстояніи трехъ дней и между которыми нѣтъ ровно ничего общаго. Значитъ я не «забылъ, что тогда называлъ его Моріей, а не Кутъ-Хуми». Значитъ я не «замѣнилъ инцидентъ» съ запиской Кутъ-Хуми, вовсе неразсказанный мною по вышеобъясненной причинѣ, «запиской Моріи, найденной въ карманѣ Олкотта, между пуговкой и зубочисткой». Но, быть можетъ, г-жа Желиховская совершила эту свою передержку по незнанію? Нѣтъ, она совершила ее вполнѣ сознательно: она объявляетъ, что копія моего разсказа изъ журнала «Лондонскаго Общ. для психич. изслѣдованій», о томъ какъ мнѣ привидился М. (Моріа) — находится у нея. Она даже дѣлаетъ изъ нея выписки (брошюра, стр. 45). Ну, а въ этомъ моемъ разсказѣ, помѣченномъ 1 октября (по нов. стилю) 1884 года, напечатано: «Le soir du même jour M. Olcott a trouvé dans sa poche un petit billet, que tous les théosophes ont reconnu pourêtre de l’écriture de M. (Moria), conçu en ces termes: «Certainement j’étais là, mais qui peut ouvrir les yeux à celui qui ne veut pas voir? M.»[1]
- ↑ «Вечеромъ того же дня г. Олкоттъ нашелъ у себя въ карманѣ записочку,, написанную, какъ признали всѣ теософы, почеркомъ М. (Моріи), въ такихъ выраженіяхъ: „конечно я тамъ былъ, но кто можетъ открыть глаза нежелающему видѣть? М.“
иной раз ловкостью, если только не следить за каждым ее словом, за выражением ее лица, движениями и так далее, наводила разговор на известную тему и подводила так, что произносились слова, необходимые для эффекта «феномена». Об этом я достаточно сказал в «Жрице Изиды».
Нужно ли мне еще объяснять, что я не мог иначе выразиться как «собственноручное письмо Кут-Хуми»? Я ведь не знал еще, кто именно писал полученные мною строки, ибо до экспертизы Нэтсерклифта, доказавшей, что почерк Кут-Хуми родился из почерка Блаватской, — было очень далеко. Именно тогда, в Эльберфельде, я склонен был думать, что пишет Олкотт, и только приписка Кут-Хуми в письме Блаватской, полученном мною позднее, заставила меня отказаться от этого мнения и, всмотревшись хорошенько в почерк, признать в нем искусную руку Блаватской. Чем же меня посрамляет, в каком бы ни было отношении, приведенная выписка?!
Но себя г-жа Желиховская посрамляет тотчас же. Она весьма «язвительно» пишет: «Теперь он (то есть я) измыслил водевильную сцену (см. «Изиду», стр. 85, 86), в которой моя сестра посылает наверх за Олкоттом; вопрошает его «с какой стороны» чувствовал он приближение «учителя»; приказывает ему опорожнить карман, где и находится сфабрикованная записка Мории (он забыл, что тогда называл его не Морией, а Кут-Хуми); но — в то время — о «кармане Олкотта» и речи не было! Он сам, г. Соловьев, хвастался (?!), что непосредственно получил записку «учителя» и так далее».
Дело в том, что «феномен» записки Кут-Хуми в читавшейся мною тетради, и «феномен» записки Мории в кармане Олкотта — суть два различных «феномена», происшедшие друг от друга на расстоянии трех дней и между которыми нет ровно ничего общего. Значит, я не «забыл, что тогда называл его Морией, а не Кут-Хуми». Значит, я не «заменил инцидент» с запиской Кут-Хуми, вовсе не рассказанный мною по выше объясненной причине, «запиской Мории, найденной в кармане Олкотта между пуговкой и зубочисткой». Но, быть может, г-жа Желиховская совершила эту свою передержку по незнанию? Нет, она совершила ее вполне сознательно: она объявляет, что копия моего рассказа из журнала «Лондонского общ. для психич. исследований», о том как мне привиделся М. (Мориа) — находится у нее. Она даже делает из нее выписки (брошюра, стр. 45). Ну, а в этом моем рассказе, помеченном 1 октября (по нов. стилю) 1884 года, напечатано: «Le soir du même jour M. Olcott a trouvé dans sa poche un petit billet, que tous les théosophes ont reconnu pourêtre de l’écriture de M. (Moria), conçu en ces termes: «Certainement j’étais là, mais qui peut ouvrir les yeux à celui qui ne veut pas voir? M.»[1]
- ↑ «Вечером того же дня г. Олкотт нашел у себя в кармане записочку,, написанную, как признали все теософы, почерком М. (Мории), в таких выражениях: «Конечно я там был, но кто может открыть глаза не желающему видеть? М.»
