Я отговаривалъ ее отъ немедленнаго выхода въ отставку, потому что это произвело-бы большой скандалъ. Я же скандала для нея среди иностранцевъ не хотѣлъ именно потому, что она была моя соотечественница, талантливая и, къ тому же, больная женщина. Я не хотѣлъ этого скандала не только въ 1884, но и въ 1886 году, и только такія ея дѣйствія и факты, послѣ которыхъ, для уважающаго себя человѣка ужь не могло быть вопроса о «соотечественницѣ» и т. д., — заставили меня отъ нея отступиться. Вотъ ясное и протое объясненіе смоихъ словъ, согласныхъ съ «Изидой».
Больше «моихъ писемъ», или, вѣрнѣе, «кусочковъ» отъ нихъ, — нѣтъ. Ихъ больше нѣтъ не въ коллекціи г-жи Желиховской, а въ ея брошюрѣ, которая должна была состоять изъ нихъ, «сплошь» по печатному заявленію… правдиваго автора «Правды о Е. П. Блаватской».
Г-жа Желиховская и сама отлично понимаетъ, что приводимые ею отрывки меня ровно ни въ чемъ не уличаютъ, а разобранные по мѣстамъ, — напротивъ — лишь подтверждаютъ мой разсказъ и служатъ мнѣ на пользу. Тогда она, написавшая свою брошюру якобы на защиту «оклеветанной» моими воспоминаніями ея сестры, снова цинично предаетъ эту «сестру», какъ дѣлала и при ея жизни, лишь бы нанести мнѣ ударъ. Она говоритъ, ничуть не смущаясь полной голословностью подобнаго заявленія, что у меня съ Блаватской были какія-то «секретныя аудіенціи», а затѣмъ весьма прозрачно и ясно намекаетъ, что я былъ не то «сообщникомъ» Блаватской, не то стремился, при ея посредствѣ, достигнуть чего-то таинственнаго и крайне предосудительнаго.
Но вѣдь чтобы выставлять такія обвиненія и дѣлать подобнаго рода намеки, она должна же привести хотя какія-нибудь ясныя доказательства, — скажетъ всякій! Нѣтъ!! г-жа Желиховская не такой человѣкъ, чтобы принять во вниманіе эту необходимость и смутиться такими пустяками! Она просто объявляетъ, что могла-бы доказать многое, да у нея «нѣтъ уликъ». Потомъ говоритъ, что я очень остороженъ — и ничего компрометтирующаго меня не писалъ. Наконецъ, забывая очевидно объ этой моей осторожности, и только-что приводимыхъ своихъ-же словахъ, заявляетъ, что письма были, да сама она, по своей непростительной опрометчивости, ихъ велѣла сжечь!!
Не правда-ли — такія слова г-жи Желиховской невѣроятны? А, между тѣмъ, вотъ:
«Зная, какъ тяготилась сестра моя просьбами г. Соловьева касательно помощи Махатмъ (это тѣхъ-то Моріи и Кутъ-Хуми, въ существованіе которыхъ я не вѣрилъ, о чемъ неоднократно писалъ и Блаватской и Желиховской, и о чемъ писала сама Блаватская, называя меня «подозрителемъ» и «Ѳомой невѣрнымъ») въ томъ, что они, вѣроятно, признавали невозможнымъ (въ чемъ именно — я, не имѣя явныхъ уликъ, умалчиваю!…» (стр. 137—138 брошюры).
«Но въ томъ то и дѣло, чтобы умѣть смолчать во-время. Этимъ Талейрановскимъ правиломъ и отличаются умные люди, хорошо умѣющіе говорить, а еще лучше — молчать. Въ это чреватое обма-
Я отговаривал ее от немедленного выхода в отставку, потому что это произвело бы большой скандал. Я же скандала для нее среди иностранцев не хотел именно потому, что она была моя соотечественница, талантливая и к тому же больная женщина. Я не хотел этого скандала не только в 1884, но и в 1886 году, и только такие ее действия и факты, после которых для уважающего себя человека уж не могло быть вопроса о «соотечественнице» и так далее, — заставили меня от нее отступиться. Вот ясное и простое объяснение моих слов, согласных с «Изидой».
Больше «моих писем» или, вернее, «кусочков» от них — нет. Их больше нет не в коллекции г-жи Желиховской, а в ее брошюре, которая должна была состоять из них, «сплошь» по печатному заявлению… правдивого автора «Правды о Е. П. Блаватской».
Г-жа Желиховская и сама отлично понимает, что приводимые ею отрывки меня ровно ни в чем не уличают, а разобранные по местам, — напротив, — лишь подтверждают мой рассказ и служат мне на пользу. Тогда она, написавшая свою брошюру якобы на защиту «оклеветанной» моими воспоминаниями ее сестры, снова цинично предает эту «сестру», как делала и при ее жизни, лишь бы нанести мне удар. Она говорит, ничуть не смущаясь полной голословностью подобного заявления, что у меня с Блаватской были какие-то «секретные аудиенции», а затем весьма прозрачно и ясно намекает, что я был не то «сообщником» Блаватской, не то стремился при ее посредстве достигнуть чего-то таинственного и крайне предосудительного.
Но ведь чтобы выставлять такие обвинения и делать подобного рода намеки, она должна же привести хотя какие-нибудь ясные доказательства, — скажет всякий! Нет!! г-жа Желиховская не такой человек, чтобы принять во внимание эту необходимость и смутиться такими пустяками! Она просто объявляет, что могла бы доказать многое, да у нее «нет улик». Потом говорит, что я очень осторожен — и ничего компрометирующего меня не писал. Наконец, забывая, очевидно, об этой моей осторожности и только что приводимых своих же словах, заявляет, что письма были, да сама она, по своей непростительной опрометчивости, их велела сжечь!!
Не правда ли — такие слова г-жи Желиховской невероятны? А между тем, вот:
«Зная, как тяготилась сестра моя просьбами г. Соловьева касательно помощи Махатм (это тех-то Мории и Кут-Хуми, в существование которых я не верил, о чем неоднократно писал и Блаватской и Желиховской, и о чем писала сама Блаватская, называя меня «подозрителем» и «Фомой неверным») в том, что они, вероятно, признавали невозможным (в чем именно — я, не имея явных улик, умалчиваю!..» (стр. 137—138 брошюры).
«Но в том то и дело, чтобы уметь смолчать вовремя. Этим Талейрановским правилом и отличаются умные люди, хорошо умеющие говорить, а еще лучше — молчать. В это чреватое обма-
