Сходъ собрали въ училищѣ, какъ всегда дѣлали для земскаго начальника. Народъ плотной массой наполнилъ классную комнату. Впереди были приготовлены столъ и нѣсколько стульевъ. Вокругъ стола тѣснились почетные старики. Зеленый свѣтъ столовой лампы скользилъ по ихъ бородатымъ лицамъ, дѣлая ихъ похожими на лица заговорщиковъ. Сзади, на сдвинутыхъ партахъ, громоздилась молодежь. Безпорядочный гулъ отъ сдержаннаго говора, смѣха и кашля толпы наполнялъ комнату. Народъ все прибывалъ и, несмотря на открытыя окна, лампы начинали тухнуть.
— Это нечистый къ намъ, дуракамъ, войско набирать пришелъ. Слушайте! — шутилъ Егорка.
Взрывъ хохота покрылъ шутку.
— Тише вы, угорѣлые — кричали старики на молодежь.
Толпа молодежи отъ Бондарихи, толкаясь съ хохотомъ и шутками, сбилась въ кучу около самыхъ дверей учительской квартиры. Егорка Мертвый ломался, надувалъ щеки и удачно представлялъ «земскаго».
Земскій, небольшого роста человѣчекъ, въ офицерской тужуркѣ, съ длинными и одутлыми щеками, съ трудомъ пробрался впередъ. Его сопровождалъ графскій управляющій, высокій старикъ съ лысиной во всю голову. Широкая сѣрая поддевка по барски сидѣла на тучномъ корпусѣ.
Земскій далъ знакъ, староста предупредительно схватилъ счеты. Взмахнувъ ими высоко надъ головой онъ усиленно сталъ гремѣть костяшками, призывая къ порядку. Въ переднихъ рядахъ замахали руками, зашипѣли, зацикали.
— Старички, — крикнулъ земскій звонкимъ командующимъ голосомъ, — я собралъ васъ любезные... э-э-э... — Онъ съ особымъ достоинствомъ тянулъ «э», считая его признакомъ дворянскаго тона. — Я собралъ васъ для того... Вы знаете... то-есть вамъ должно быть извѣстно... великое бѣдствіе терпитъ наше отечество... война на Дальнемъ Востокѣ... войска наши творятъ, такъ сказать, чудеса храбрости за вѣру, Царя и отечество. Между тѣмъ къ прискорбію вашему... такъ сказать, воровство... даже посягнули на его сіятельство! Вы меня знаете, братцы: когда неурожай, я не задерживаю ссуду... я выдаю изъ общественнаго магазина...
— Благодаримъ... Много довольны... рокотомъ пронеслось въ переднихъ рядахъ. Земскій воодушевился:
— Пожаръ былъ недавно въ вашемъ селѣ — я разрѣшилъ вамъ хворостъ рубить изъ вашего лѣса!.. Ho я не потерплю безпорядковъ!.. Если среди васъ явятся агитаторы — немедленно вязать и представлять ко мнѣ! Я съ ними расправлюсь... Мнѣ неоднократно жаловались на крестьянъ вашего села... Э-э-э... какъ ихъ? — земскій нагнулся къ столу, чтобы прочитать, какъ зовутъ Бѣленькихъ.
— Прикажете привести, ваше-скородіе? — вытянувшись, предложилъ урядникъ.
— Да, да, да! пожалуйста.
Урядникъ юркнулъ въ толпу и вскорѣ два сотника привели подъ руки Бѣленькихъ.
— Вотъ что, любезные, Э-э-э... — обратился къ нимъ земскій. — Я долженъ, такъ сказать, предупредить васъ, что... э-э-э... васъ ожидаетъ Сибирь... Э...
— Мы, ваше выскородье, непричинны, — перебилъ его младшій Бѣленькій, добродушный широколицый парень, бывшій сильно навеселѣ.
— Пра-ашу не перебивать! Если э-э-э... будутъ повторяться случаи воровства, то э-э-э...
Тимошка, худощавый, жилистый парень съ наружностью мастерового, стоялъ потупившись, въ волненіи сжимая и разжимая кулаки. Ноздри его тонкаго носа широко раздувались. На блѣдныхъ, чуть покрытыхъ первымъ пушкомъ щекахъ играли красныя пятна. При послѣднихъ словахъ земскаго, волненіе Тимошки, казалось, перешло границы терпѣнія, и онъ заговорилъ тихимъ, сдавленнымъ отъ раздраженія голосомъ:
— Позвольте, господинъ! Въ чемъ вы обвиняете меня? Въ воровствѣ, что ли? Аль въ поджигательствахъ. На какомъ такомъ основаніи?!
— Пра-ашу слушать! — прервалъ его наставительно земскій.
Но Тимошку, видимо, не легко было остановить. Слова неудержимо полились изъ клокочущей груди.
— Что я — въ окружномъ судѣ? Кто это? Присяжные, что ли, засѣдатели?! Кто вамъ далъ право судить меня? Издѣваться надо мной?! Кто?!
Голосъ Тимошки окрѣпъ. Онъ рѣшительнымъ, вызывающимъ взглядомъ искрящихся черныхъ глазъ окинулъ сходъ.
— Кто говоритъ, что я воръ? Ужъ не вы ли, старыя собаки?.. Кто поймалъ меня?
Стоявшіе навытяжку позади земскаго старшина и староста, оба при знакахъ, кинулись къ Тимошкѣ унимать.
— А ты того... не очень ужъ... — нерѣшительно заговорилъ староста, боязливо перебѣгая глазами съ земскаго на Тимошку и обратно. — Въ эту минуту староста не зналъ, кого изъ обоихъ онъ больше боится.
«Спалитъ», мелькала у него мысль при взглядѣ на Тимошку. «Въ каталажкѣ сгноитъ», — отзывалось съ другой стороны, при видѣ земскаго.
Старшина же молча трясъ Тимошку за плечо, самъ не зная зачѣмъ. Земскій совсѣмъ растерялся, покраснѣлъ, затрясся и безпомощно опустился на стулъ. Нѣсколько оправившись, онъ схватилъ карандашъ и сталъ торопливо что-то писать.
— Взять его... связать!.. — кричалъ хриплымъ басомъ управляющій.
Отъ этого вмѣшательства возбужденіе Тимошки только возросло. Онъ плавнымъ жестомъ отстранилъ отъ себя властей и продолжалъ:
— Кто смѣетъ называть меня воромъ? He Бунтовъ ли? Первый міроѣдъ?
Илья Ивановичъ, стоявшій въ первыхъ рядахъ, жалко смутился.
— Ты хвалишься, что весь міръ за собой ведешь!.. А скажи-ка тебѣ только: „Илья Ивановичъ! Вотъ тебѣ бутылка, продай половину села вотъ этому самому ироду... по этихъ вотъ поръ“.
Тимошка ткнулъ пальцемъ въ управляющаго и сдѣлалъ жестъ руками, показывая по какихъ поръ надо продать село.
— Ты скажешь: „возьми“!
Въ заднихъ рядахъ послышался смѣхъ. Смѣхъ этотъ ободрилъ Тимошку, и онъ продолжалъ съ прежнимъ жаромъ:
— Може ты, Пѣганкинъ, меня въ воры производишь? А?!
Благообразный Пѣганкинъ, съ блестящей лысиной во всю голову, сразу вспотѣлъ и, нагнувшись, сталъ утирать полою синей суконной поддевки свою лысину.
— Кто хлопоталъ на училище казеннаго лѣсу, да себѣ тысячный домъ построилъ?
— Кто въ церковныхъ старостахъ ходилъ, да Божій храмъ обобралъ? He ты ли, Шумовъ?
— Кого посылали міромъ землю въ банкѣ покупать, а онъ ее себѣ подцѣпилъ? He тебя ли, Бочкинъ, — честный мужикъ?
Тимошка, выпрямился, вытянулъ шею, осматривая сходъ.
По собранію пронесся гулъ. Сотни голосовъ заговорили сразу. Задніе ряды сильно напирали. Мужики побогаче, которымъ не выгодно было попадаться на глаза Тимошкѣ, втирались въ толпу.
— А, старые черти, душепродавцы!.. Попрятались! — кричалъ Тимошка, почувствовавъ себя героемъ минуты.
Земскій тревожно озирался. Чувствовалось нѣчто необычное. Въ спертомъ воздухѣ висѣла гроза. Наконецъ, урядникъ несмѣло продвинулся впередъ и схватилъ Бѣленькаго за руки.
— Давай кушакъ! — крикнулъ онъ старостѣ.
— Прочь! Ты, продажная шкура!.. — ревѣлъ Тимошка.
Одинъ изъ стражниковъ поспѣшно стащилъ со старосты кушакъ, и Тимошку связали; но связанный онъ казался еще страшнѣе.
— Вы — воры, старые черти! А не я! Нѣтъ изъ васъ ни одного, кто бы хоть одинъ день въ старостахъ ходилъ, да безъ начета вышелъ! Вы дѣтей своихъ гложете, кровопійцы! Проиграетъ парень въ орлянку пятакъ, вы норовите его за это живьемъ съѣсть, а сами тыщи пропиваете! Глоты окаянные!.. А то «воры!» Да я въ тыщу разъ честнѣе васъ всѣхъ!!!
Тимошка отъ сильнаго напряженія закашлялся и весь затрясся.
Земскій всталъ съ мѣста.
— Ведите его, — приказалъ онъ стражникамъ. Стражникъ повернулъ Тимошку за плечо.
— Разступись! — крикнулъ управляющій.
Передніе попытались раздвинуться, но сзади сомкнулись еще плотнѣй и навалили. Толпа колыхнулась и заставила попятиться властей. Шумъ усиливался. Возбужденіе росло.
— Пропустите, вамъ говорятъ!.. Эй вы!.. — кричали впереди.
Толпа шумѣла, какъ весенній ледоходъ.
— Да распорядитесь же вы, наконецъ!.. Полиція!.. — завопилъ управляющій и самъ началъ работать локтями. Толпа спегка разступилась и зловѣще затихла. Вслѣдъ за управляющимъ двинулся урядникъ, подталкивая сзади потнаго, ослабѣвшаго Тимошку. Сильное нервное возбужденіе смѣнилось у него упадкомъ. Онъ покорно, толчками подвигался впередъ, тычась носомъ въ богатырскую спину управляющаго.
Въ образовавшійся проходъ поспѣшно ринулись староста, старшина и земскій. Еще минута, и они всѣ вышли бы на улицу. Но случилось нѣчто неожиданное. Гдѣ-то сбоку заголосила баба:
— Соколикъ мой, Тимо-ошенька!.. На кого ты меня...
Ревъ толпы покрылъ одинокій женскій плачъ.
— Ребята! He выдавай! — пронесся чей-то призывъ, и толпа снова сомкнулась. Десятки рукъ потянулись къ Тимошкѣ. Его быстро развязали... Кто-то ударилъ въ лицо управляющаго. Произошла свалка. Молодежь лѣзла съ кулаками на стражниковъ, на земскаго. Одинокіе крики слились въ дикій кровожадный гулъ.
Но тутъ произошло опять что-то неожиданное и отрезвляющее: сверху полились крупныя капли холодной воды.
Семенъ Петровичъ стоялъ на столѣ съ кружкой. Изъ ведра, которое держалъ Михайла, онъ черпалъ воду и плескалъ на народъ. Это такъ всѣхъ озадачило, что шумъ какъ-то сразу утихъ. Послышался смѣхъ. Стали отряхаться.
— Ребя! — крикнулъ учитель, воспользовавшись моментомъ. — Что вы дѣлаете? Развѣ можно такъ поступать? Какъ это дико, грубо!..
— Слушайте, слушайте!.. — пронеслось въ толпѣ. — Семенъ Петровичъ говоритъ, учитель...
Семенъ Петровичъ долго и горячо доказывалъ молодымъ мужикамъ нелѣпость ихъ выходки.
— Я надѣюсь, — закончилъ онъ, — что господинъ земскій начальникъ не подниметъ никакого дѣла... Но вѣдь многіе изъ васъ могли пострадать...
Семенъ Петровичъ слѣзъ со стола и подъ руку провелъ земскаго въ учительскую квартиру. За ними печально шелъ управляющій, приложивъ носовой платокъ къ опухшей щекѣ.
Народъ сталъ расходиться. Полиція не пыталась больше задерживать Бѣленькихъ.
— Вотъ такъ Антошка Бунтовъ! — дѣлился своими впечатлѣніями Егорка Мертвый. — Ка-акъ звѣзданетъ управителя графскаго!... — Ажно слезу вышибъ... даромъ что такой богатырь управитель-атъ!...
Земскій, собираясь уѣзжать, пожималъ руку Семену Петровичу.
— Надѣюсь, все это э-э-э... недоразумѣніе не будетъ оглашено въ печати? Да?... Пожалуйста... Я васъ прошу.
Тройка породистыхъ сѣрыхъ крупной рысью уносила щегольской экипажъ земскаго изъ села. Село ужъ спало.