лѣса!.. Ho я не потерплю безпорядковъ!.. Если среди васъ явятся агитаторы — немедленно вязать и представлять ко мнѣ! Я съ ними расправлюсь... Мнѣ неоднократно жаловались на крестьянъ вашего села... Э-э-э... какъ ихъ? — земскій нагнулся къ столу, чтобы прочитать, какъ зовутъ Бѣленькихъ.
— Прикажете привести, ваше-скородіе? — вытянувшись, предложилъ урядникъ.
— Да, да, да! пожалуйста.
Урядникъ юркнулъ въ толпу и вскорѣ два сотника привели подъ руки Бѣленькихъ.
— Вотъ что, любезные, Э-э-э... — обратился къ нимъ земскій. — Я долженъ, такъ сказать, предупредить васъ, что... э-э-э... васъ ожидаетъ Сибирь... Э...
— Мы, ваше выскородье, непричинны, — перебилъ его младшій Бѣленькій, добродушный широколицый парень, бывшій сильно навеселѣ.
— Пра-ашу не перебивать! Если э-э-э... будутъ повторяться случаи воровства, то э-э-э...
Тимошка, худощавый, жилистый парень съ наружностью мастерового, стоялъ потупившись, въ волненіи сжимая и разжимая кулаки. Ноздри его тонкаго носа широко раздувались. На блѣдныхъ, чуть покрытыхъ первымъ пушкомъ щекахъ играли красныя пятна. При послѣднихъ словахъ земскаго, волненіе Тимошки, казалось, перешло границы терпѣнія, и онъ заговорилъ тихимъ, сдавленнымъ отъ раздраженія голосомъ:
леса!.. Ho я не потерплю беспорядков!.. Если среди вас явятся агитаторы — немедленно вязать и представлять ко мне! Я с ними расправлюсь... Мне неоднократно жаловались на крестьян вашего села... Э-э-э... как их? — земский нагнулся к столу, чтобы прочитать, как зовут Беленьких.
— Прикажете привести, ваше-скородие? — вытянувшись, предложил урядник.
— Да, да, да! пожалуйста.
Урядник юркнул в толпу и вскоре два сотника привели под руки Беленьких.
— Вот что, любезные, Э-э-э... — обратился к ним земский. — Я должен, так сказать, предупредить вас, что... э-э-э... вас ожидает Сибирь... Э...
— Мы, ваше выскородье, непричинны, — перебил его младший Беленький, добродушный широколицый парень, бывший сильно навеселе.
— Пра-ашу не перебивать! Если э-э-э... будут повторяться случаи воровства, то э-э-э...
Тимошка, худощавый, жилистый парень с наружностью мастерового, стоял потупившись, в волнении сжимая и разжимая кулаки. Ноздри его тонкого носа широко раздувались. На бледных, чуть покрытых первым пушком щеках играли красные пятна. При последних словах земского, волнение Тимошки, казалось, перешло границы терпения, и он заговорил тихим, сдавленным от раздражения голосом:
