На утро съ зарей начался трудовой день семьи Бунтовыхъ.
Антонъ былъ посланъ на дранку, Михайла погналъ на озими скотину. Василій оставался на мельницѣ, куда скоро направился и самъ Илья Ивановичъ, такъ какъ утро стояло вѣтреное и надо было пустить мельницу на оба постава.
Васена занялась домашними хлопотами.
Все это произошло безъ лишняго слова, по разъ заведенному порядку, почти нехотя.
Къ обѣду семья собралась довольно поздно.
Михайлу не ждали, такъ какъ онъ взялъ хлѣба на цѣлый день и могъ вернуться только поздно вечеромъ.
Василій, средняго роста мужиченко, съ рыжей бородой, торчащей тремя клочками, тщедушный, простоватый и съ видомъ человѣка, собирающагося куда-то бѣжать, пришелъ первый. Онъ рано покончилъ на мельницѣ дѣла; помольцевъ было мало, да и вѣтеръ утихъ.
Вслѣдъ за нимъ вошелъ Илья Ивановичъ, повидимому чѣмъ то раздосадованный.
Послѣ всѣхъ явился Антонъ. Это былъ парень лѣтъ двадцати. Высокаго роста, чуть-чуть сутуловатый, съ длинными руками и большой, слегка кудрявой головой, онъ казался неповоротливымъ и нескладнымъ. Двѣ-три морщины, бороздившія его лобъ, впалыя щеки и грустные глаза дѣлали его лицо своеобразнымъ.
Казалось, ему не давала покою какая-то непосильная задача, недодуманная дума.
За обѣдомъ семья перекинулась двумя-тремя незначительными словами. Ѣли молча, неторопливо и, по обыкновенію, много, съ нескрываемымъ наслажденіемъ.
Къ концу обѣда щелкнула на дворѣ калитка, скрипнула дверь, и въ избу влетѣла вмѣстѣ съ клубами пара дѣвочка лѣтъ двѣнадцати, въ дубленомъ тулупчикѣ и красномъ платкѣ.
Крестясь торопливо, по-женски, на образа и кланяясь всѣмъ корпусомъ, причемъ тулупчикъ ея отдувался и парусилъ, она усиливала принесенный со двора холодъ.
— Сестрица Васена! братецъ Василій Ильичъ, — начала дѣвочка причитать нараспѣвъ, какъ хорошо заученый урокъ, — мамонька прислала звать васъ къ намъ. Ноня Митричевы придутъ Матрену сватать... Такъ на совѣтъ, баитъ, да на рукобитье... чтобъ безпремѣнно!
Принесенная дѣвочкой вѣсть произвела на Бунтовыхъ впечатлѣніе. Антону и Ильѣ Ивановичу стало неловко, обоимъ припомнились недоговоренныя предположенія объ Антоновой женитьбѣ.
Напротивъ, по лицу Василія расплылось удовольствіе отъ предвкушаемаго гулянья: вѣдь сватаютъ его свояченицу.
Васена тревожно взглянула на свекра.
— Батюшка пуститъ ли? — сказала она нерѣшительно.
— Дозволь ужъ, тятенька... Потому, какъ же? — обратился Василій къ отцу.
Илья Ивановичъ не торопился отвѣтомъ. Не спѣша вылѣзъ онъ изъ-за стола, не спѣша помолился.
— Что-жъ, съ Богомъ, — пробасилъ онъ. — Только какъ же уборка-то? Коровъ-то кто подоитъ?
— Я теткѣ Марьѣ накажу...
— Ладно. Эхъ! натужно съ одной-то бабой! Къ шабрамъ-то не накланяешься... безъ другой снохи никакъ нельзя... невозможно... — и покосился на Антона.
Супруги стали собираться и скоро ушли въ сопровожденіи дѣвочки.
— Ты хоть нынче дома-то побудь, — сердито обратился Илья Ивановичъ къ Антону. — На дранкѣ-то все прибралъ?
— Все.
— Замѣси лошадямъ, да Мишанька гуртъ пригонитъ, соломки подбросьте овцамъ-то на ночь, пшеничной...
— Хорошо.
— A я вздремну маленько, да въ расправу опять повѣщали.
При этихъ словахъ тѣнь добродушія прозвучала въ голосѣ Ильи Ивановича, и онъ занесъ ногу на приступокъ печи, чтобы влѣзть на палати.
Антонъ стоялъ возлѣ печи и докуривалъ «цыгарку», пуская дымъ въ трубу.
«Въ расправу, — подумалъ онъ, — опять мірское добро пропивать».
И пошелъ мѣсить лошадямъ.
Въ конюшнѣ было тепло и сыро, носился запахъ свѣжаго навоза, который почему-то былъ пріятенъ Антону. Уставшія отъ долгой работы на топчакѣ лошади съ жадностью набросились на влажное мѣсиво. Антонъ прилегъ въ углу на свѣжую пшеничную солому и задумался.
Отецъ опять намекнулъ на женитьбу. Нѣтъ, онъ не женится! Онъ не останется мужикомъ: его не умиротворитъ крестьянская жизнь... Онъ хорошій работникъ: все, что выходитъ изъ его рукъ — дѣльно, осмысленно... Отецъ цѣнитъ его по дѣлу куда выше Василія, но у парня не лежитъ сердце ни къ этому, почти безцѣльному, труду, ни къ «достатку», убивающему въ человѣкѣ все, что направлено не на поддержаніе и увеличеніе этого достатка.
Онъ не видитъ смысла въ своей жизни... самъ не сознавая, онъ давно ищетъ новыхъ путей, ко всему приглядывается, прислушивается...
Въ послѣднее время онъ сдружился съ компаніей Тимошки Бѣленькаго, недавно вернувшагося въ село изъ дальнихъ скитаній.
Широкимъ размахомъ жизни, полнѣйшимъ пренебреженіемъ ходячей правды и заимствованныхъ отъ стариковъ житейскихъ правилъ, наконецъ, своей бывалостью — Тимошка плѣнилъ Антона.
Разсказавъ какъ-то про свое положеніе Тимошкѣ, Антонъ получилъ отъ него очень короткій и опредѣленный совѣтъ:
— Плюнь на все, да махни въ городъ.
— Мѣста, пожалуй, не найдешь.
— Мѣста? Фю-ю! Этого добра тамъ сколько хошь.
— А паспортъ?
— У отца проси...
— He дастъ онъ...
— Обманомъ, дурья голова! A то и такъ... На кой лядъ его паспортъ-то настоящій? Я тебѣ могу такіе «глаза» поддѣлать, что и самъ квартальный за настоящій паспортъ сочтетъ.
Вскорѣ Антонъ обзавелся «глазами», въ видѣ паспортной книжки, и берегъ ихъ, какъ святыню.
Часто, оставаясь наединѣ, онъ прочитывалъ книжку отъ крышки до крышки и находилъ въ ней будущее разрешѣніе своей жизненной задачи.