Наутро с зарёй начался трудовой день семьи Бунтовых.
Антон был послан на дранку, Михайла погнал на озими скотину. Василий оставался на мельнице, куда скоро направился и сам Илья Иванович, так как утро стояло ветреное и надо было пустить мельницу на оба постава.
Васёна занялась домашними хлопотами.
Всё это произошло без лишнего слова, по раз заведённому порядку, почти нехотя.
К обеду семья собралась довольно поздно.
Михайлу не ждали, так как он взял хлеба на целый день и мог вернуться только поздно вечером.
Василий, среднего роста мужичонко, с рыжей бородой, торчащей тремя клочками, тщедушный, простоватый и с видом человека, собирающегося куда-то бежать, пришёл первый. Он рано покончил на мельнице дела; помольцев было мало, да и ветер утих.
Вслед за ним вошёл Илья Иванович, по-видимому чем-то раздосадованный.
После всех явился Антон. Это был парень лет двадцати. Высокого роста, чуть-чуть сутуловатый, с длинными руками и большой, слегка кудрявой головой, он казался неповоротливым и нескладным. Две-три морщины, бороздившие его лоб, впалые щёки и грустные глаза делали его лицо своеобразным.
Казалось, ему не давала покою какая-то непосильная задача, недодуманная дума.
За обедом семья перекинулась двумя-тремя незначительными словами. Ели молча, неторопливо и, по обыкновению, много, с нескрываемым наслаждением.
К концу обеда щёлкнула на дворе калитка, скрипнула дверь, и в избу влетела вместе с клубами пара девочка лет двенадцати, в дублёном тулупчике и красном платке.
Крестясь торопливо, по-женски, на образа и кланяясь всем корпусом, причём тулупчик её отдувался и парусил, она усиливала принесённый со двора холод.
— Сестрица Васёна! братец Василий Ильич, — начала девочка причитать нараспев, как хорошо заученый урок, — мамонька прислала звать вас к нам. Ноня Митричевы придут Матрёну сватать... Так на совет, баит, да на рукобитье... чтоб беспременно!
Принесённая девочкой весть произвела на Бунтовых впечатление. Антону и Илье Ивановичу стало неловко, обоим припомнились недоговоренные предположения об Антоновой женитьбе.
Напротив, по лицу Василия расплылось удовольствие от предвкушаемого гулянья: ведь сватают его свояченицу.
Васёна тревожно взглянула на свекра.
— Батюшка пустит ли? — сказала она нерешительно.
— Дозволь уж, тятенька... Потому, как же? — обратился Василий к отцу.
Илья Иванович не торопился ответом. Не спеша вылез он из-за стола, не спеша помолился.
— Что ж, с Богом, — пробасил он. — Только как же уборка-то? Коров-то кто подоит?
— Я тётке Марье накажу...
— Ладно. Эх! натужно с одной-то бабой! К шабрам-то не накланяешься... без другой снохи никак нельзя... невозможно... — и покосился на Антона.
Супруги стали собираться и скоро ушли в сопровождении девочки.
— Ты хоть нынче дома-то побудь, — сердито обратился Илья Иванович к Антону. — На дранке-то всё прибрал?
— Всё.
— Замеси лошадям, да Мишанька гурт пригонит, соломки подбросьте овцам-то на ночь, пшеничной...
— Хорошо.
— A я вздремну маленько, да в расправу опять повещали.
При этих словах тень добродушия прозвучала в голосе Ильи Ивановича, и он занёс ногу на приступок печи, чтобы влезть на палати.
Антон стоял возле печи и докуривал «цигарку», пуская дым в трубу.
«В расправу, — подумал он, — опять мирское добро пропивать».
И пошёл месить лошадям.
В конюшне было тепло и сыро, носился запах свежего навоза, который почему-то был приятен Антону. Уставшие от долгой работы на топчаке лошади с жадностью набросились на влажное месиво. Антон прилёг в углу на свежую пшеничную солому и задумался.
Отец опять намекнул на женитьбу. Нет, он не женится! Он не останется мужиком: его не умиротворит крестьянская жизнь... Он хороший работник: всё, что выходит из его рук — дельно, осмысленно... Отец ценит его по делу куда выше Василия, но у парня не лежит сердце ни к этому, почти бесцельному, труду, ни к «достатку», убивающему в человеке всё, что направлено не на поддержание и увеличение этого достатка.
Он не видит смысла в своей жизни... сам не сознавая, он давно ищет новых путей, ко всему приглядывается, прислушивается...
В последнее время он сдружился с компанией Тимошки Беленького, недавно вернувшегося в село из дальних скитаний.
Широким размахом жизни, полнейшим пренебрежением ходячей правды и заимствованных от стариков житейских правил, наконец, своей бывалостью — Тимошка пленил Антона.
Рассказав как-то про своё положение Тимошке, Антон получил от него очень короткий и определённый совет:
— Плюнь на всё, да махни в город.
— Места, пожалуй, не найдёшь.
— Места? Фю-ю! Этого добра там сколько хошь.
— А паспорт?
— У отца проси...
— He даст он...
— Обманом, дурья голова! A то и так... На кой ляд его паспорт-то настоящий? Я тебе могу такие «глаза» подделать, что и сам квартальный за настоящий паспорт сочтёт.
Вскоре Антон обзавёлся «глазами», в виде паспортной книжки, и берёг их, как святыню.
Часто, оставаясь наедине, он прочитывал книжку от крышки до крышки и находил в ней будущее разрешение своей жизненной задачи.