Ромео и Джульетта (Шекспир; Михаловский)/ПСС 1899 (ДО)/Действие второе
| ← ДѢЙСТВIЕ ПЕРВОЕ | Ромео и Джульетта — Дѣйствіе второе | ДѢЙСТВIЕ ТРЕТЬЕ → |
| Оригинал: англ. The Tragedy of Romeo and Juliet. — Источникъ: Информаціонно-изслѣдовательская база данныхъ «Русскій Шекспиръ», Шекспиръ В. Ромео и Джульетта. Трагедія въ пяти дѣйствіяхъ. Переводъ Д. Михаловскаго // Полное собраніе сочиненій В. Шекспира въ переводѣ русскихъ писателей: Въ 3 т. / Подъ ред. Д. Михаловскаго. — СПб., 1899. — Т. 3. — С. 43—97. |
- Википроекты
ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.
СЦЕНА I.
Могу ль уйти, когда я сердцемъ здѣсь?
Вернись назадъ, тяжелый прахъ, найди
Свой центръ.
Кузенъ Ромео! эй, Ромео!
Я поклянусь, что онъ ушелъ домой
И легъ въ постель.
Онъ побѣжалъ сюда
И перелѣзъ чрезъ эту стѣну сада.
Зови его, Меркуціо.
Я буду
Не только звать, но даже заклинать.
Ромео! страсть, влюбленный, сумасшедшій,
Блажной! явись предъ нами въ видѣ вздоха,
Произнеси хоть риѳму — «кровь, любовь»,
Хоть слово въ честь болтушки Афродиты,
Иль прозвище смѣшное дай ея
Наслѣднику и сыну Купидону,
Проказнику-мальчишкѣ, что такъ ловко
Стрѣлу пустилъ, что царь Кофетуа
Вдругъ въ нищую влюбился. — Онъ не слышитъ,
Не движется, — скончалась обезьяна!
И заклинать его я принужденъ.
Явись же намъ; тебя я заклинаю
Блестящими глазами Розалины,
Ея челомъ, пурпурными устами
И ножкою, и трепетнымъ бедромъ,
И всѣмъ, что тамъ найдется по сосѣдству, —
Предстань предъ нами въ образѣ своемъ!
Разсердится, когда тебя услышитъ.
Изъ-за чего? — Онъ могъ бы разсердиться,
Когда бы я въ ея волшебный кругъ
Заклятіемъ другого духа вызвалъ
И тамъ его оставилъ до тѣхъ поръ,
Пока она бъ его не отогнала;
Резонъ бы былъ; мое жъ заклятье честно:
Я, именемъ возлюбленной Ромео,
Явиться намъ Ромео заклинаю.
Онъ скрылся здѣсь, среди деревьевъ этихъ,
Ушелъ во мракъ холодной, влажной ночи:
Любовь слѣпа и любитъ быть во тьмѣ.
Когда бъ слѣпа была, то не могла бы
И въ цѣль попасть. Онъ гдѣ-нибудь сидитъ
Тутъ подъ кустомъ кизиловымъ, мечтая
О милой. — Эй, Ромео! Я желаю,
Чтобъ она... et cetera... Прощай,
Спокойной ночи! Ну, а я — на койку;
Спать на землѣ — ужъ слишкомъ холодно!
Идемъ ли, что ль?
Идемъ, — совсѣмъ напрасно —
Искать того, кто прячется отъ насъ.
СЦЕНА II.
Надъ ранами смѣется только тотъ,
Кто не бывалъ еще ни разу раненъ.
(Джульетта показывается у окна.)
Но, тише, что за свѣтъ въ ея окнѣ?
Оно — востокъ, и въ немъ Джульетта — солнце.
Всходи, всходи, прекрасное свѣтило,
И свѣтъ луны завистливой затми;
Она уже отъ скорби поблѣднѣла,
Завидуя, что ты, ея слуга,
Ее красой далеко превосходишь.
Не будь ея слугою; вѣдь, она —
Завистница и дѣвственная риза
Весталки — и безцвѣтна, и блѣдна, —
Безумнымъ лишь носить ее прилично.
О, брось ее... Да, то моя любовь,
Владычица; когда бъ она то знала!
Вотъ говоритъ она, иль нѣтъ, еще
Не говоритъ; такъ что же? Говорятъ
Ея глаза, — я отвѣчать имъ буду.
Я слишкомъ смѣлъ: не для меня ихъ рѣчь.
Двѣ самыя прекрасныя звѣзды
Изъ сферъ своихъ желаютъ отлучиться,
И просятъ, чтобъ ея глаза, на время,
На небесахъ свѣтили вмѣсто ихъ.
Что если бы и вправду эти звѣзды
Въ ея лицѣ сіяли вмѣсто глазъ,
Ея жъ глаза смѣнили ихъ на небѣ?
Ея лица сіянье эти звѣзды
Затмило бы, какъ лампу свѣтъ дневной,
А въ небесахъ такой бы яркій свѣтъ
Ея глаза потокомъ изливали,
Что птицы, ночь принявъ за свѣтлый день,
Запѣли бы. Вотъ на руку щекой
Склонилася она... какъ я желалъ бы
Перчаткой быть на этой бѣлой ручкѣ,
Чтобы щеки ея касаться мнѣ!
О, горе мнѣ!
Вотъ, говоритъ она.
О, продолжай, мой ангелъ лучезарный!
Ты въ тьмѣ ночной надъ головой моей
Сіяешь, какъ небесъ крылатый вѣстникъ,
Когда въ своемъ полетѣ облака
Въ воздушномъ онъ пространствѣ обгоняетъ,
И смертные, вверхъ закативъ глаза
И опрокинувъ голову, глядятъ
На ангела оцѣпенѣвшимъ взоромъ.
Ромео! Для чего Ромео ты?
О, отрекись отъ своего отца,
Отъ имени; а если не желаешь,
То поклянись лишь мнѣ въ своей любви —
И я тогда не буду Капулетти.
Отвѣтить мнѣ или еще послушать?
Лишь именемъ своимъ ты врагъ мнѣ, но
Самъ по себѣ ты вовсе не Монтекки.
Монтекки... но что значитъ это имя?
Оно, вѣдь — не рука и не нога,
Оно — не часть какая-либо тѣла.
О, выбери себѣ другое имя;
Что въ имени? Какъ розу ни зови —
Въ ней ароматъ останется все тотъ же:
Такъ и Ромео съ именемъ другимъ
Останется все такъ же совершеннымъ.
Разстанься же ты съ именемъ своимъ,
Ромео, и, въ замѣнъ за это имя,
Въ которомъ нѣтъ твоей и части, всю
Меня возьми!
Ловлю тебя на словѣ.
Лишь назови меня своей любовью —
И заново я буду окрещенъ
И навсегда свое утрачу имя.
Кто ты такой, сокрытый мракомъ ночи,
Подслушавшій признанія мои?
Не смѣю я сказать тебѣ, кто я
По имени, о милая, святая:
То имя мнѣ, какъ врагъ твой, ненавистно!
Я бъ разорвалъ его, когда бъ его
Написаннымъ увидѣлъ на бумагѣ.
Ты не сказалъ еще двухъ словъ, какъ я,
По голосу, тебя уже узнала.
Ромео ты? Монтекки?
Не Ромео
И не Монтекки, если отвращенье
Ты чувствуешь къ обоимъ именамъ.
Какъ ты сюда пробрался и зачѣмъ?
Какъ перелѣзть ты могъ чрезъ стѣну сада
Высокую и гладкую? И смерть
Тебѣ, когда кто изъ моихъ родныхъ
Тебя найдетъ здѣсь.
Черезъ эту стѣну
Перелетѣлъ я на крылахъ любви.
Оградою изъ камня невозможно
Сдержать любовь, — она на все готова, —
Твои родные — не помѣха мнѣ.
Они тебя убьютъ, когда увидятъ.
Твои глаза опаснѣй для меня,
Чѣмъ двадцать ихъ мечей; взгляни лишь съ лаской —
И злоба ихъ мнѣ будетъ ни по чемъ.
Я ни за что бъ на свѣтѣ не желала,
Чтобы они увидѣли тебя.
Отъ взоровъ ихъ я скрытъ покровомъ ночи.
Но пусть они меня застанутъ здѣсь,
Лишь бы меня любила ты; пусть лучше
Жизнь кончится моя отъ злобы ихъ,
Чѣмъ безъ твоей любви она продлится.
Кто показалъ тебѣ сюда дорогу?
Моя любовь: она меня вела
И подала совѣтъ мнѣ; я за это
Снабдилъ ее глазами. Я — не кормчій,
Но если бы ты отъ меня была
Такъ далеко, какъ самый дальній берегъ
Невѣдомыхъ морей, то за такимъ
Сокровищемъ я бъ смѣло въ путь пустился.
Мое лицо покрыто маской ночи,
Иначе бъ ты увидѣлъ — какъ оно
Зардѣлось отъ стыда за тѣ слова
Признанія, что ты сейчасъ подслушалъ.
Желала бъ я приличье соблюсти,
Желала бы, желала бы отречься
Отъ словъ своихъ, — но прочь такая ложь!
Ты любишь ли меня? Впередъ я знаю,
Что скажешь «да», и слова твоего
Довольно мнѣ. Когда бъ ты въ томъ поклялся,
То, все равно, ты могъ бы обмануть, —
Вѣдь, говорятъ, надъ клятвами влюбленныхъ
Смѣется Зевсъ. О, милый мой Ромео,
Когда меня ты любишь, это мнѣ
Ты искренно скажи; когда жъ находишь,
Что слишкомъ я поспѣшно отдаюсь,
То я приму сердитый видъ, нахмурюсь
И на твои мольбы отвѣчу «нѣтъ».
Да, признаюсь, я слишкомъ безразсудна,
И вѣтренной меня ты можешь звать.
Но вѣрь ты мнѣ, прекрасный мой Монтекки,
Что окажуся я вѣрнѣе тѣхъ,
Которыя искуснѣе умѣютъ
Казаться неприступными; и я
Сама была бы менѣе доступна,
Когда бъ меня ты не засталъ врасплохъ
И истинной любви моей признанья
Не услыхалъ. Итакъ, прости меня
И не считай сговорчивости этой
За вѣтренность въ любви: мою любовь
Лишь ночи тьма нежданно такъ открыла.
Клянусь луной, что точно серебромъ
Осыпала верхи деревьевъ этихъ...
Нѣтъ, не клянись измѣнчивой луной,
Мѣняющей свой образъ каждый мѣсяцъ,
Чтобы твоя любовь, подобно ей,
Измѣнчивой не оказалась.
Чѣмъ же
Поклясться мнѣ?
Не нужно вовсе клятвъ;
Иль, если ты желаешь дать мнѣ клятву,
То собственнымъ прекраснымъ существомъ
Клянись; ты — мой божественный кумиръ,
И я тебѣ повѣрю.
Если сердца
Завѣтная любовь...
Нѣтъ, не клянись.
Хоть рада я твоей любви, но этотъ
Обѣтъ ночной не радуетъ меня:
Онъ слишкомъ скоръ, внезапенъ, опрометчивъ,
И слишкомъ онъ на молнію похожъ,
Которая, сверкнувъ, исчезнетъ прежде,
Чѣмъ скажемъ мы, что молнія блеститъ.
Мой дорогой, прощай, пусть эта почка
Любви въ цвѣтокъ прекрасный развернется,
Ко времени ближайшей нашей встрѣчи.
Прощай, спокойной ночи! Пусть тотъ миръ
И тотъ покой въ твое вольются сердце,
Которыми наполнено мое.
И ты уйдешь, меня не успокоивъ?
Какого же успокоенья хочешь
Ты въ эту ночь?
Твоей любовной клятвы.
Но я дала ужъ эту клятву прежде,
Чѣмъ ты просилъ о ней. А все же я
Желала бы имѣть ее въ запасѣ.
Ты хочешь взять ее назадъ?
Зачѣмъ, мой другъ?
Чтобъ щедрой быть и снова
Отдать ее тебѣ. Однако я
Хочу того, чѣмъ я ужъ обладаю:
Для щедрости моей предѣловъ нѣтъ,
И глубока моя любовь, какъ море;
И чѣмъ тебѣ я больше отдаю,
Тѣмъ у меня ихъ больше остается, —
Имъ нѣтъ конца.
Меня зовутъ. Прощай,
Мой дорогой. — Сейчасъ иду я, няня!..
Будь вѣренъ мнѣ, Монтекки милый мой.
Постой еще минутку: я вернусь.
Блаженная и сладостная ночь!
Но это все — не грезы ли ночныя,
Столь сладкія и чудныя, что имъ
Въ дѣйствительность нельзя преобразиться?
Ромео, два-три слова — и прощай.
Когда любовь твоя честна и если
Намѣренъ ты вступить со мною въ бракъ,
То завтра мнѣ отвѣтъ свой передай, —
Чрезъ того, кого къ тебѣ пришлю я, —
Гдѣ и когда вѣнчальный нашъ обрядъ
Ты совершить желаешь. Я тогда
Мою судьбу къ твоимъ ногамъ повергну
И за тобой властитель мой, пойду
Въ широкій міръ.
Синьора!
Я иду!
Но если ты не искрененъ, то я
Молю тебя...
Синьора!
Я сейчасъ!
Молю тебя ухаживанье бросить —
И съ горестью моей оставь меня.
Итакъ, пришлю я завтра.
Я блаженствомъ
Моей души...
Прощай, спокойной ночи
Желаю я тебѣ сто разъ.
Мнѣ ночь
Сто разъ мрачнѣй безъ твоего сіянья.
Какъ школьники спѣшатъ уйти отъ книгъ,
Такъ радостно любовь къ любви стремится.
Какъ школы видъ печалитъ взоръ ихъ,
Такъ тяжко ей съ любовью разлучиться.
Ромео! тшь! Зачѣмъ не обладаю
Я голосомъ сокольничаго, чтобы
Мнѣ сокола обратно приманить?
Не смѣетъ громко говорить неволя,
Иначе — гротъ разрушила бы я,
Гдѣ эхо спитъ; воздушный этотъ голосъ
Тогда бы сталъ слабѣе моего,
Отъ повторенья имени Ромео.
То милая моя зоветъ меня...
Какъ сладостно звучатъ слова влюбленныхъ
Въ ночной тиши, лелѣя нѣжно слухъ,
Какъ музыка!
Ромео!
Дорогая!
Въ которомъ же часу должна я завтра
Прислать къ тебѣ?
Поутру къ девяти.
Не пропущу назначеннаго часа.
Какъ долго ждать! какъ будто двадцать лѣтъ.
Забыла я — зачѣмъ тебя вернула.
Позволь же мнѣ остаться здѣсь, пока
Не вспомнишь ты.
Желая, чтобъ остался
Ты дольше здѣсь, я буду забывать
И думать лишь о томъ, какъ мнѣ пріятно
Съ тобою быть.
А я стоять здѣсь буду,
Чтобы продлить забвеніе твое,
Забывъ, что есть мѣста другія въ мірѣ.
Почти ужъ утро, и желала бъ я,
Чтобъ ты ушелъ — не дальше, впрочемъ, птички,
Которую, какъ узника въ цѣпяхъ,
На ниточкѣ изъ шелка выпускаетъ
Мальчишка-плутъ изъ рукъ своихъ и вновь
Ее къ себѣ за эту нитку тянетъ,
Ревнуя къ волѣ плѣнницу свою.
Желалъ бы я твоею птичкой быть.
И я желала бъ этого, мой милый, —
Но ласками замучила бъ тебя.
Прощай, прощай; минуты разставанья
Исполнены столь сладкаго страданья,
Что я тебѣ до самаго утра
Готова бы желать спокойной ночи.
Пусть крѣпкій сонъ глаза твои закроетъ,
Въ твоей груди пусть водворится миръ.
О если бъ я былъ этимъ сномъ и миромъ!
Теперь пойду къ духовному отцу,
Ему свое я счастіе открою
И попрошу о помощи его.
СЦЕНА III.
Съ улыбкою на сумрачную ночь,
Пестря востокъ, глядятъ глаза денницы;
Пятнистый мракъ, спѣша, уходитъ прочь
Отъ огненной Титана колесницы.
Покуда взоръ свѣтила огневой
Не выглянулъ, чтобъ встрѣтить день привѣтомъ,
Покуда онъ еще росы ночной
Не осушилъ своимъ горячимъ свѣтомъ, —
Должна моя корзина до краевъ
Наполниться, — мнѣ нужно торопиться
Набрать въ нее цѣлительныхъ цвѣтовъ
И травъ, гдѣ ядъ губительный таится.
Природа вся землею создана;
Земля для ней утроба и могила,
И много чадъ произвела она
И на своей груди, затѣмъ, вскормила.
Въ ихъ качествахъ и свойствахъ много благъ,
И чѣмъ-нибудь полезны всѣ творенья;
Есть много силъ въ растеніяхъ, травахъ,
Всѣ разное имѣютъ назначенье.
Столь низкого нѣтъ въ мірѣ ничего,
Что бъ какъ-нибудь ко благу не служило,
Иль добраго настолько, чтобъ его
Полезныхъ свойств ничто не измѣнило.
Добро, порой, мѣняется въ порокъ,
Есть иногда во злѣ благодѣянье;
Вотъ, напримѣръ, хоть этотъ бы цвѣтокъ:
Въ немъ есть и ядъ, и сила врачеванья.
Въ немъ запахъ — жизнь, а сокъ въ немъ сильный ядъ,
Онъ чувства всѣ и сердце убиваетъ;
Въ травахъ и въ насъ два короля сидятъ:
Добро и зло; когда преобладаетъ
Послѣднее, оно, какъ червь, грызетъ,
И отъ него растеніе умретъ.
Отецъ мой, здравствуй.
Benedicite!
Чей слышу я привѣтъ въ столь ранній часъ?
Мой сынъ, что такъ поднялся спозаранку?
Должно быть, ты разстроенъ чѣмъ-нибудь.
У старика въ глазахъ — всегда забота,
А гдѣ она, тамъ вовсе не до сна;
Но тамъ, гдѣ спать расположилась юность
Безпечная, тамъ крѣпкій сонъ царитъ;
Поэтому, приходъ твой ранній служитъ
Порукой мнѣ, что иль взволнованъ ты,
Иль въ эту ночь въ постель ты не ложился.
Послѣднее вѣрнѣй — провелъ я время
Пріятнѣе.
Пусть Богъ проститъ твой грѣхъ!
Ты ночь провелъ, должно быть, съ Розалиной?
Нѣтъ, мой отецъ; забылъ я это имя
И горе то, что заключалось въ немъ.
Но гдѣ жъ ты былъ?
Я пировалъ съ врагами,
И рану мнѣ внезапно тамъ нанесъ
Одинъ изъ нихъ; онъ — тоже раненъ мною,
И оба мы нуждаемся теперь
Въ твоемъ, отецъ, святомъ уврачеваньи.
Въ моей душѣ я злобы не ношу:
И за себя, и за врага прошу.
Яснѣе сынъ, въ загадкахъ толку нѣтъ:
На нихъ даютъ загадочный отвѣтъ.
Такъ слушай. Я всѣмъ сердцемъ полюбилъ
Дочь старого синьора Капулетти,
Да и она мнѣ сердце отдала.
Все слажено, и остается только
Тебѣ союзъ нашъ бракомъ завершить.
Какъ, гдѣ, когда мы встрѣтились, влюбились
И клятвами другъ съ другомъ обмѣнялись —
Я разскажу объ этомъ по пути;
Теперь же вотъ о чемъ тебя прошу я;
Чтобъ повѣнчалъ сегодня же ты насъ.
Святой Францискъ, какой переворотъ!
Ужели ты оставилъ Розалину,
Которую такъ горячо любилъ?
У молодыхъ людей любовь не въ сердцѣ,
А лишь въ глазахъ! Jesu Maria! сколько
На блѣдныя вотъ эти щеки пролилъ
Ты горькихъ слезъ, и все изъ-за нея!
Какъ много ты растратилъ солной влаги
Въ приправу той нетронутой любви,
Которая тебѣ ужъ не по вкусу!
Еще пары твоихъ глубокихъ вздоховъ
Не высохли отъ солнечныхъ лучей,
Еще твои отчаянные стоны
И до сихъ поръ звучатъ въ моихъ ушахъ,
Со щекъ твоихъ еще не смыты пятна
Отъ прежнихъ слезъ. Ромео, если былъ
Когда-нибудь ты самъ собою, если
Ты горевалъ и горести твои
Посвящены всѣ были Розалинѣ,
То неужель такъ измѣнился ты?
Признайся, что правдиво изреченье:
Коль твердости въ мужчинахъ нѣтъ, тогда
И женщинамъ простительно паденье.
Ты, за любовь къ ней, самъ меня бранилъ.
Не за любовь, мой сынъ, за сумасбродство.
Совѣтовалъ ты мнѣ похоронить
Мою любовь.
Да, но не съ тѣмъ, чтобы
Зарыть одну и выкопать другую.
Прошу, оставь свои упреки; та,
Которую теперь я полюбилъ,
Мнѣ за любовь сама любовью платитъ,
А въ прежней я того же не встрѣчалъ.
Немудрено: вѣдь, было ей извѣстно,
Что ты любовь въ долбежку затвердилъ,
Ея складовъ еще не понимая.
Но, вѣтренникъ мой юный, я тебѣ
Готовъ помочь, единственно въ надеждѣ,
Что вашихъ двухъ семействъ вражда въ любовь
Чистѣйшую, чрезъ бракъ вашъ, превратится.
Пойдемъ со мной.
Пойдемъ, — я не могу
Откладывать.
Не нужно торопиться:
Тотъ падаетъ, кто слишкомъ быстро мчится.
СЦЕНА IV.
Гдѣ, чортъ возьми, запропастился онъ?
Иль въ эту ночь домой не возвращался
Ромео?
Да; онъ тамъ не ночевалъ:
Я спрашивалъ его слугу.
Ну, эта
Бездушная дѣвчонка Розалина,
Навѣрное, сведетъ его съ ума.
Тибальдъ, родня синьора Капулетти,
Прислалъ письмо къ Ромео.
Это вызовъ,
Ручаюсь я.
Онъ будетъ отвѣчать.
Конечно; кто писать умѣетъ, тотъ
И на письмо отвѣтить въ состояньи.
БЕНВОЛІО. Я не о томъ; я хочу сказать, что Ромео приметъ вызовъ Тибальда.
МЕРКУЦІО. Бѣдный Ромео! Онъ уже и такъ мертвъ: онъ сраженъ черными глазами этой бѣлолицей дѣвчонки; его уши пронзены любовною пѣснью. И самый центръ его сердца пробитъ стрѣлою слѣпаго мальчишки. Такъ гдѣ же ему тягаться съ Тибальдомъ?
БЕНВОЛІО. А что такое Тибальдъ?
МЕРКУЦІО. Это больше, чѣмъ царь котовъ, могу тебя увѣрить; онъ законодатель всякихъ церемоній; онъ дерется, точно по нотамъ, соблюдая размѣръ, паузы, такты; онъ не даетъ противнику и вздохнуть: разъ, два, а третій ударъ уже у тебя въ груди; онъ попадаетъ въ шелковую пуговку; это настоящій дуэлистъ, тонкій знатокъ всѣхъ этихъ первыхъ и вторыхъ поводовъ къ дуэли. Ахъ, какъ великолѣпно онъ дѣлаетъ выпады и обратные удары, эти безсмертные passado, punto, reverso – есть!
БЕНВОЛІО. Что такое?
МЕРКУЦІО. Чтобъ имъ пусто было — этимъ шутамъ, этимъ шепелявымъ, кривляющимся фантазерамъ, этимъ настройщикамъ рѣчи на новый ладъ! «Клянусь, отличный клинокъ! — Красавецъ мужчина! — Славная дѣвка!» Не прискорбно ли, что на насъ такъ насѣли эти чужеземныя мухи, эти продавцы модъ, эти pardonnez moi, которые придаютъ такую важность новымъ формамъ, что имъ неудобно сидѣть на старой скамьѣ? Надоѣли они съ этими своими bons, bons.
БЕНВОЛІО. Вотъ идетъ Ромео, — Ромео идетъ!
МЕРКУЦІО. Онъ — точно высушенная селедка безъ икры. Бѣдное тѣло! оно изъ мяса превратилось въ рыбу. Онъ находится въ поэтическомъ настроеніи Петрарки; только въ сравненіи съ его милой, Лаура была судомойка, хотя ея обожатель былъ искуснѣй Ромео относительно прославленія своей возлюбленной въ стихахъ; Дидона, по его мнѣнію, шлюха, Клеопатра — цыганка; Елена и Гера — распутницы и сволочь. Ѳисби обладала красивыми сѣрыми глазами, но гдѣ же ей сравняться съ его милой! — Синьоръ Ромео, bonjour! Вотъ французскій привѣтъ твоимъ французскимъ штанамъ. Ты насъ отлично надулъ въ эту ночь.
РОМЕО. Доброго утра вамъ обоимъ. Чѣмъ я васъ надулъ?
МЕРКУЦІО. Вы ускользнули, синьоръ, ускользнули отъ насъ.
РОМЕО. Извини меня, добрый Меркуціо; у меня было такое важное дѣло, а въ подобныхъ случаяхъ человѣку позволительно поступиться вѣжливостью.
МЕРКУЦІО. Другими словами, — въ подобныхъ случаяхъ человѣкъ принужденъ сгибать подколѣнки.
РОМЕО. То есть кланяться?
МЕРКУЦІО. Ты какъ разъ угадалъ.
РОМЕО. Это очень вѣжливое объясненіе.
МЕРКУЦІО. Да, вѣдь, я настоящая гвоздика вѣжливости.
РОМЕО. Гвоздика въ смыслѣ цвѣтка вообще?
МЕРКУЦІО. Именно.
РОМЕО. Но вѣдь, и мои башмаки хорошо убраны розетками.
МЕРКУЦІО. Вѣрно. Продолжай такъ шутить со мною, пока не износишь своихъ башмаковъ, такъ чтобы когда у нихъ отвалятся ихъ единственныя подошвы, шутка твоя осталась одна одинешенька.
РОМЕО. Вотъ такъ острота! Единственная по своему одиночеству.
МЕРКУЦІО. Разними насъ, добрый Бенволіо; мое остроуміе слабѣетъ.
РОМЕО. Бей свое остроуміе хлыстомъ и шпорь, не то — я провозглашу: партія моя!
МЕРКУЦІО. Нѣтъ, если твое и мое остроуміе погонятся за дикими гусями, то я пропалъ, потому что у тебя въ одномъ изъ чувствъ больше дичи, чѣмъ у меня во всѣхъ пяти. Не принимаешь ли ты меня за дикаго гуся?
РОМЕО. Да ты никогда и не былъ для меня ничѣмъ инымъ, какъ гусемъ.
МЕРКУЦІО. Я укушу тебѣ ухо за эту насмѣшку.
РОМЕО. Не кусайся, добрый гусь.
МЕРКУЦІО. У тебя горько-сладкое остроуміе, а это очень острый соусъ.
РОМЕО. А развѣ горько-сладкія яблоки — дурная приправа къ хорошему гусю?
МЕРКУЦІО. Ну, твое остроуміе растягивается, точно лайка; изъ одного дюйма можно его расширить до локтя.
РОМЕО. Я растягиваю его до слова ширина: присоедини это понятіе къ слову гусь — выйдетъ, что ты въ ширину и длину огромный гусь.
МЕРКУЦІО. Ну, не лучше ли такъ шутить, чѣмъ стонать изъ-за любви? Теперь ты общителенъ, теперь ты — Ромео, теперь ты — тотъ, что ты на самомъ дѣлѣ, такой, какой ты по своимъ врожденнымъ и приобрѣтеннымъ качествамъ. А эта слюнявая любовь похожа на шута, что мечется туда и сюда, чтобы спрятать свою шутовскую палку въ какую-нибудь дыру.
БЕНВОЛІО. Стой, стой, довольно!
МЕРКУЦІО. Ты останавливаешь меня; это называется — гладить противъ шерсти.
БЕНВОЛІО. Не останови тебя, такъ ты будешь говорить безъ конца.
МЕРКУЦІО. Ты ошибаешься. Я не сталъ бы распространяться, такъ какъ дошелъ уже до самой сути моей рѣчи и намѣревался кончить ее.
РОМЕО. Вотъ славный нарядъ!
МЕРКУЦІО. Парусъ! Парусъ!
БЕНВОЛІО. Цѣлыхъ два: мужская рубаха и юбка.
КОРМИЛИЦА. Пьетро!
ПЬЕТРО. Слушаю.
КОРМИЛИЦА. Мой вѣеръ, Пьетро!
МЕРКУЦІО. Добрый Пьетро, прикрой вѣеромъ ей лицо; онъ красивѣй ея лица.
КОРМИЛИЦА. Доброго утра, синьоры.
МЕРКУЦІО. Доброго вечера, прекрасная синьора.
КОРМИЛИЦА. Да развѣ теперь вечеръ?
МЕРКУЦІО. Да, не менѣе того, увѣряю васъ. Безстыдная стрѣлка солнечныхъ часовъ указываетъ уже на полдень.
КОРМИЛИЦА. Убирайтесь! кто вы такой?
РОМЕО. Это, милая женщина, человѣкъ, который сотворенъ Богомъ во вредъ себѣ самому.
КОРМИЛИЦА. Ну, право же, это хорошо сказано! Во вредъ себѣ самому, — такъ что ли? Синьоры, не можетъ ли кто изъ васъ сказать мнѣ, гдѣ мнѣ найти молодого Ромео?
РОМЕО. Я могу сказать. Но когда вы найдете его, онъ будетъ старше, чѣмъ теперь, когда вы его ищете. Я самый младшій изъ людей съ этимъ именемъ, если не худшій.
КОРМИЛИЦА. Вы хорошо говорите.
МЕРКУЦІО. Вотъ какъ! Да развѣ худшее можетъ быть хорошимъ? Очень удачно, очень умно!
КОРМИЛИЦА (къ Ромео). Синьоръ, если вы и есть Ромео, то мнѣ нужно поговорить съ вами по секрету.
МЕРКУЦІО. Сводня, сводня, сводня! Ату ее!
РОМЕО. Кого ты там травишь?
МЕРКУЦІО. Не зайца, синьоръ, а если и зайца, то это заяцъ въ постномъ пирогѣ, который нѣсколько зачерствѣлъ и выдохся прежде, чѣмъ его съѣли.
Старый заяцъ хоть сѣдъ, но бѣды въ этомъ нѣтъ:
Заяцъ въ постный пирогъ пригодится;
Если жъ этотъ пирогъ зачерствѣлъ и засохъ,
Старымъ зайцемъ легко подавиться.
Ромео, не пойдешь ли ты въ домъ своего отца? Мы думаемъ тамъ обѣдать.
РОМЕО. Я приду туда вслѣдъ за вами.
МЕРКУЦІО. Прощайте, старая синьора! прощайте, синьора, синьора, синьора! (напѣвая.)
КОРМИЛИЦА. Скатертью дорога! Скажите, пожалуйста, синьоръ, кто этотъ дерзкій купчишка, что наговорилъ такъ много пошлостей?
РОМЕО. Это господинъ, который любитъ слушать себя самого и можетъ наговорить въ одну минуту больше, чѣмъ другой кто-нибудь въ цѣлый мѣсяцъ.
КОРМИЛИЦА. Если онъ скажетъ что-нибудь противъ меня, то я ему задамъ, хоть бы онъ былъ сильнѣй, чѣмъ онъ есть на самомъ дѣлѣ; я справлюсь и съ двадцатью такими нахалами, а если нѣтъ, то я найду людей, которые его образумятъ. Подлый негодяй! Я не гулящая какая-нибудь, я не товарищъ ему, шалопаю. (Обращаясь къ Пьетро): Да и ты хорошъ: стоишь себѣ и позволяешь каждому негодяю надругаться надо мной въ свое удовольствіе.
ПЬЕТРО. Я не видалъ ни одного человѣка, который бы надругался надъ вами въ свое удовольствіе, а если бы увидалъ, то сейчасъ выхватилъ бы свое оружіе, увѣряю васъ. Я обнажаю мечъ такъ же проворно, какъ всякій другой, когда подвертывается случай для хорошей драки и когда законъ на моей сторонѣ.
КОРМИЛИЦА. Клянусь Богомъ, онъ такъ разобидѣлъ меня, что я вся, какъ есть, дрожу. Подлый негодяй! — синьоръ, мнѣ нужно сказать вамъ два слова. Моя молодая госпожа приказала мнѣ отыскать васъ, а что она велѣла передать вамъ, объ этомъ я пока помолчу. Прежде всего позвольте мнѣ сказать вамъ, что если вы намѣрены ее одурачить, то это будетъ, какъ говорится, скверная штука, такъ какъ синьорина молода, и потому, если вы будете играть съ нею въ двойную игру, то это будетъ не ладно и низко относительно такой благородной дѣвушки.
РОМЕО. Няня, поклонись отъ меня своей госпожѣ, я заявляю тебѣ...
КОРМИЛИЦА. Вотъ добрая душа! клянусь, я скажу ей это. Господи, Господи! какъ она будетъ рада!
РОМЕО. Да что же ты ей скажешь, няня? Ты, вѣдь, не дослушала меня.
КОРМИЛИЦА. Я скажу ей синьоръ, что вы заявляете; а это я понимаю такъ, что вы дѣлаете ей предложеніе, какъ благородный человѣкъ.
Скажи ей, чтобъ она нашла предлогъ
Отправиться на исповѣдь сегодня;
И въ кельѣ у Лоренцо будемъ съ нею
Обвѣнчаны мы. Вотъ тебѣ за трудъ.
Нѣтъ, нѣтъ, синьоръ, не нужно ни копѣйки.
Да полно же, бери.
Сегодня, значитъ?
Ну, хорошо, она туда придетъ (хочетъ уйти).
Постой еще. Такъ черезъ часъ, не дольше,
Ты моего слугу найдешь у стѣнъ
Монастыря; онъ принесетъ веревки,
Что связаны, какъ лѣстница: по ней
Я въ тьмѣ ночной взойду на верхъ блаженства.
Прощай, да будь вѣрна: за трудъ
Я заплачу. Поклонъ мой синьоринѣ.
Благослови васъ Богъ! Но вотъ что, —
Послушайте...
Что, дорогая няня?
Вашъ человѣкъ надеженъ? вы слыхали
Пословицу такую: тайны нѣтъ,
Когда двоимъ извѣстенъ вашъ секретъ?
Надеженъ онъ, какъ сталь, — не безпокойся.
КОРМИЛИЦА. Ну, такъ вотъ что, синьоръ. Моя госпожа — самая милая дѣвушка въ свѣтѣ. Господи, Господи! когда она была еще крошечной болтуньей... О! Тутъ въ городѣ есть одинъ графъ, нѣкто Парисъ, который очень желалъ бы подмазаться къ ней, да она, голубушка, не хочетъ и смотрѣть на него, она отворачивается отъ него точно отъ какой-нибудь жабы. Я иногда дразню ее: говорю, что Парисъ хорошій человѣкъ, и увѣряю васъ, что она тогда блѣднѣетъ, какъ полотно. — Скажите, пожалуйста, вѣдь, слова Ромео и розмаринъ начинаются съ одной и той же буквы?
РОМЕО. Да, няня; а что? Оба слова начинаются съ буквы Р.
КОРМИЛИЦА. Какой вы насмѣшникъ! Да вѣдь, это — собачья буква Р. Она годится для... — Нѣтъ, я увѣрена, что ваше имя начинается съ какой-нибудь другой буквы. Моя госпожа подбираетъ къ нему такія хорошенькія присказки — къ вашему имени и къ розмарину, — что вы бы заслушались.
РОМЕО. Кланяйся отъ меня твоей госпожѣ.
КОРМИЛИЦА. Буду кланяться тысячу разъ. (Ромео уходитъ.) Пьетро!
ПЬЕТРО. Слушаю.
КОРМИЛИЦА. Ступай впередъ, и идемъ скорѣй. (Уходитъ.)
СЦЕНА V.
Я нянюшку послала ровно въ девять,
И мнѣ она вернуться обѣщала
Чрезъ полчаса. Иль не нашла его?
Не можетъ быть. Да! вѣдь, она хромая.
Послами у любви должны быть мысли:
Онѣ летятъ вдесятеро быстрѣй,
Чѣмъ солнца свѣтъ съ холмовъ сгоняетъ тѣни.
Вотъ почему любви богиня ѣздитъ
На голубяхъ, амуръ имѣетъ крылья,
И носится быстрѣе вѣтра онъ.
Ужъ поднялось до высшей точки солнце,
Отъ десяти до полдня — три часа,
А няни нѣтъ. Когда бъ въ ней были чувства
Сердечныя и молодая кровь,
Тогда бъ она, какъ мячъ, перелетала,
Чтобъ передать мои слова ему,
А мнѣ — слова Ромео дорогого.
Но многіе изъ стариковъ похожи
На мертвецовъ, — медлительны и вялы,
И тяжелы, и мрачны, какъ свинецъ.
А! вотъ она. — Какія вѣсти, няня?
Голубушка, ты видѣла его?
Вели ему уйти отсюда.
Пьетро,
Уйди и жди тамъ у воротъ.
Ну, что же,
Голубушка? О, Господи! что значитъ,
Что у тебя такой печальный видъ?
Хотя бъ твои извѣстья были грустны,
Ты весело ихъ передай; когда жъ
Ты съ добрыми пришла ко мнѣ вѣстями,
То музыки ихъ сладкой не срами,
Играя ихъ съ такою кислой миной.
Устала я, дай мнѣ передохнуть;
Смерть какъ болятъ всѣ кости. Ну, прогулка!
Желала бъ я отдать тебѣ мои,
Въ замѣнъ вѣстей. — Да говори же, няня.
Ну, добрая, ну, милая, скорѣй!
О, Господи, какая спѣшка! Развѣ
Не можешь ты немножко потерпѣть?
Ты видишь — мнѣ дыханья не хватаетъ.
Но есть его настолько у тебя,
Чтобы сказать, что ты вздохнуть не можешь.
Пока ты мнѣ все это говоришь,
Свою ты вѣсть давно бъ сказать успѣла.
Ну, хороша она, или дурна?
На это лишь отвѣть мнѣ поскорѣе.
Подробностей я подожду. Ну, что жъ?
Ну, не важный выборъ ты сдѣлала. Нѣтъ, не умѣешь ты выбирать мужчинъ. Ромео! — нѣтъ, нѣтъ, не нужно его, хоть лицо у него красивѣй, чѣмъ у кого-нибудь, — также и руки, и нога, и талія, впрочемъ, о нихъ не стоитъ и говорить. Но онѣ выше всякого сравненія. Нельзя сказать, чтобъ онъ былъ отмѣнно вѣжливъ; но я поручусь, что онъ кротокъ, точно ягненокъ. Съ Богомъ, дѣвочка! — Вы ужъ пообѣдали?
Нѣтъ, нѣтъ, не то: все это я ужъ знала.
Что говоритъ о нашемъ бракѣ онъ?
О, Боже мой, какъ голова болитъ!
Какъ у меня слаба она, однако!
Въ вискахъ стучитъ, какъ будто голова
Вся на куски готова разорваться.
Да и спина... охъ, бѣдная спина!
Благодарю покорно, что старуху
Ты до смерти готова загонять!
Мнѣ право жаль, что ты страдаешь, няня;
Но, милая, что, что онъ говоритъ?
Онъ говоритъ, какъ честный человѣкъ
И вѣжливый, и добрый, и красивый, —
И поручусь, что не обманщикъ онъ.
Гдѣ ваша мать?
Гдѣ мать? конечно, дома,
И гдѣ жъ ей быть? Какіе, няня, право,
Ты странные отвѣты мнѣ даешь:
«Онъ говорилъ, какъ честный человѣкъ»
«Гдѣ ваша мать?..»
Владычица святая!
Ты сердишься; ну, нечего сказать,
Больнымъ костямъ хорошая припарка!
Теперь сама ты бѣгай для себя.
Поѣхала! — Что говоритъ Ромео?
Позволено тебѣ итти сегодня
На исповѣдь?
Позволено.
Такъ вотъ:
Иди сейчас къ отцу Лоренцо въ келью;
Тамъ ждетъ женихъ, который хочетъ сдѣлать
Тебя женой. Ага! теперь и кровь
Прихлынула къ твоимъ щекамъ; онѣ,
Какъ жаръ, горятъ при этой сладкой вѣсти.
Ты — въ церковь, я жъ за лѣстницей пойду,
Чтобъ милый твой въ гнѣздо своей голубки
Забраться могъ, когда наступитъ ночь.
Работница я вашему веселью,
Но въ эту ночь наступитъ твой чередъ,
Ну, я пойду обѣдать, ты же — въ келью.
Прощай! меня верхъ счастія тамъ ждетъ.
СЦЕНА VI.
Пусть небеса священный вашъ союзъ
Благословятъ, чтобы потомъ со скорбью
Намъ за него себя не упрекать.
Аминь, аминь! но никакая скорбь
Той радости не можетъ перевѣсить,
Что мнѣ одна минута лишь даетъ,
Когда свою я дорогую вижу.
Соедини лишь крѣпко руки намъ
Священными словами; пусть приходитъ
Хоть смерть затѣмъ, когда угодно ей,
Лишь милую назвать бы мнѣ моей.
Мой сынъ, восторгъ стремительный нерѣдко
Имѣетъ и стремительный конецъ,
И гибнетъ онъ въ зенитѣ ликованья.
Такой восторгъ — то порохъ и огонь,
Что гибнутъ вдругъ въ минуту ихъ лобзанья.
Сладчайшій медъ, въ концѣ концовъ, претитъ:
Противенъ онъ отъ сладости чрезмѣрной.
Въ своей любви умѣреннѣе будь:
Разумная любовь прочна и длится;
Не торопись пройти блаженства путь!
Кто слишком скоръ — съ медлительнымъ сравнится.
Вотъ и она. — Такою легкой ножкой
Нельзя стереть кремневыхъ этихъ плитъ.
Влюбленные по тонкой паутинѣ,
Что въ воздухѣ летаетъ въ лѣтній зной,
Могли бъ ходить, — такъ суета воздушна!
Привѣтъ мой вамъ, духовный мой отецъ!
Пусть, дочь моя, тебя за твой привѣтъ
Благодаритъ отъ насъ двоихъ Ромео.
Я и его привѣтствую; иначе
Тутъ не за что ему благодарить.
О, милая Джульетта, если счастья
Въ твоей душѣ такъ много накопилось,
Какъ и въ моей; когда ты можешь радость
Передавать искуснѣе, чѣмъ я, —
То услади своимъ дыханьемъ воздухъ
И музыкой богатой языка
Изобрази то счастіе, что оба
Мы чувствуемъ, встрѣчаясь тутъ.
Любовь,
Что сущностью богаче, чѣмъ словами,
Горда собой, не требуя прикрасъ.
Кто сосчитать имущество свое
Способенъ, тотъ не болѣе, какъ нищій;
Моя жъ любовь такъ вышла изъ границъ,
Что не могу я счесть и половину
Ея богатствъ.
Мы кончимъ все сейчасъ.
Пойдемте же: святая церковь васъ
Соединитъ обоихъ въ плоть едину.