Ромео и Джульетта (Шекспир; Михаловский)/ПСС 1899 (ВТ)/Действие второе
| ← Действие первое | Ромео и Джульетта — Действие второе | Действие третье → |
| Оригинал: англ. The Tragedy of Romeo and Juliet. — Источник: Информационно-исследовательская база данных «Русский Шекспир», Шекспир В. Ромео и Джульетта. Трагедия в пяти действиях. Перевод Д. Михаловского // Полное собрание сочинений В. Шекспира в переводе русских писателей: В 3 т. / Под ред. Д. Михаловского. — СПб., 1899. — Т. 3. — С. 43—97. |
- Википроекты
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.
СЦЕНА I.
Могу ль уйти, когда я сердцем здесь?
Вернись назад, тяжелый прах, найди
Свой центр.
Кузен Ромео! эй, Ромео!
Я поклянусь, что он ушел домой
И лег в постель.
Он побежал сюда
И перелез чрез эту стену сада.
Зови его, Меркуцио.
Я буду
Не только звать, но даже заклинать.
Ромео! Страсть, влюбленный, сумасшедший,
Блажной! Явись пред нами в виде вздоха,
Произнеси хоть рифму — «кровь, любовь»,
Хоть слово в честь болтушки Афродиты,
Иль прозвище смешное дай её
Наследнику и сыну Купидону,
Проказнику-мальчишке, что так ловко
Стрелу пустил, что царь Кофетуа
Вдруг в нищую влюбился. — Он не слышит,
Не движется, — скончалась обезьяна!
И заклинать его я принужден.
Явись же нам; тебя я заклинаю
Блестящими глазами Розалины,
Её челом, пурпурными устами
И ножкою, и трепетным бедром,
И всем, что там найдется по соседству, —
Предстань пред нами в образе своем!
Рассердится, когда тебя услышит.
Из-за чего? — Он мог бы рассердиться,
Когда бы я в её волшебный круг
Заклятием другого духа вызвал
И там его оставил до тех пор,
Пока она б его не отогнала;
Резон бы был; мое ж заклятье честно:
Я, именем возлюбленной Ромео,
Явиться нам Ромео заклинаю.
Он скрылся здесь, среди деревьев этих,
Ушел во мрак холодной, влажной ночи:
Любовь слепа и любит быть во тьме.
Когда б слепа была, то не могла бы
И в цель попасть. Он где-нибудь сидит
Тут под кустом кизиловым, мечтая
О милой. — Эй, Ромео! Я желаю,
Чтоб она… et cetera… Прощай,
Спокойной ночи! Ну, а я — на койку;
Спать на земле — уж слишком холодно!
Идем ли, что ль?
Идем, — совсем напрасно —
Искать того, кто прячется от нас.
СЦЕНА II.
Над ранами смеется только тот,
Кто не бывал еще ни разу ранен.
(Джульетта показывается у окна.)
Но, тише, что за свет в её окне?
Оно — восток, и в нем Джульетта — солнце.
Всходи, всходи, прекрасное светило,
И свет луны завистливой затми;
Она уже от скорби побледнела,
Завидуя, что ты, её слуга,
Ее красой далеко превосходишь.
Не будь её слугою; ведь, она —
Завистница и девственная риза
Весталки — и бесцветна, и бледна, —
Безумным лишь носить ее прилично.
О, брось ее… Да, то моя любовь,
Владычица; когда б она то знала!
Вот говорит она, иль нет, еще
Не говорит; так что же? Говорят
Её глаза, — я отвечать им буду.
Я слишком смел: не для меня их речь.
Две самые прекрасные звезды
Из сфер своих желают отлучиться,
И просят, чтоб её глаза, на время,
На небесах светили вместо их.
Что если бы и вправду эти звезды
В её лице сияли вместо глаз,
Её ж глаза сменили их на небе?
Её лица сиянье эти звезды
Затмило бы, как лампу свет дневной,
А в небесах такой бы яркий свет
Её глаза потоком изливали,
Что птицы, ночь приняв за светлый день,
Запели бы. Вот на руку щекой
Склонилася она… как я желал бы
Перчаткой быть на этой белой ручке,
Чтобы щеки её касаться мне!
О, горе мне!
Вот, говорит она.
О, продолжай, мой ангел лучезарный!
Ты в тьме ночной над головой моей
Сияешь, как небес крылатый вестник,
Когда в своем полете облака
В воздушном он пространстве обгоняет,
И смертные, вверх закатив глаза
И опрокинув голову, глядят
На ангела оцепеневшим взором.
Ромео! Для чего Ромео ты?
О, отрекись от своего отца,
От имени; а если не желаешь,
То поклянись лишь мне в своей любви —
И я тогда не буду Капулетти.
Ответить мне или еще послушать?
Лишь именем своим ты враг мне, но
Сам по себе ты вовсе не Монтекки.
Монтекки… но что значит это имя?
Оно, ведь — не рука и не нога,
Оно — не часть какая-либо тела.
О, выбери себе другое имя;
Что в имени? Как розу ни зови —
В ней аромат останется все тот же:
Так и Ромео с именем другим
Останется все так же совершенным.
Расстанься же ты с именем своим,
Ромео, и, в замен за это имя,
В котором нет твоей и части, всю
Меня возьми!
Ловлю тебя на слове.
Лишь назови меня своей любовью —
И заново я буду окрещен
И навсегда свое утрачу имя.
Кто ты такой, сокрытый мраком ночи,
Подслушавший признания мои?
Не смею я сказать тебе, кто я
По имени, о милая, святая:
То имя мне, как враг твой, ненавистно!
Я б разорвал его, когда б его
Написанным увидел на бумаге.
Ты не сказал еще двух слов, как я,
По голосу, тебя уже узнала.
Ромео ты? Монтекки?
Не Ромео
И не Монтекки, если отвращенье
Ты чувствуешь к обоим именам.
Как ты сюда пробрался и зачем?
Как перелезть ты мог чрез стену сада
Высокую и гладкую? И смерть
Тебе, когда кто из моих родных
Тебя найдет здесь.
Через эту стену
Перелетел я на крылах любви.
Оградою из камня невозможно
Сдержать любовь, — она на все готова, —
Твои родные — не помеха мне.
Они тебя убьют, когда увидят.
Твои глаза опасней для меня,
Чем двадцать их мечей; взгляни лишь с лаской —
И злоба их мне будет ни по чем.
Я ни за что б на свете не желала,
Чтобы они увидели тебя.
От взоров их я скрыт покровом ночи.
Но пусть они меня застанут здесь,
Лишь бы меня любила ты; пусть лучше
Жизнь кончится моя от злобы их,
Чем без твоей любви она продлится.
Кто показал тебе сюда дорогу?
Моя любовь: она меня вела
И подала совет мне; я за это
Снабдил ее глазами. Я — не кормчий,
Но если бы ты от меня была
Так далеко, как самый дальний берег
Неведомых морей, то за таким
Сокровищем я б смело в путь пустился.
Мое лицо покрыто маской ночи,
Иначе б ты увидел — как оно
Зарделось от стыда за те слова
Признания, что ты сейчас подслушал.
Желала б я приличье соблюсти,
Желала бы, желала бы отречься
От слов своих, — но прочь такая ложь!
Ты любишь ли меня? Вперед я знаю,
Что скажешь «да», и слова твоего
Довольно мне. Когда б ты в том поклялся,
То, все равно, ты мог бы обмануть, —
Ведь, говорят, над клятвами влюбленных
Смеется Зевс. О, милый мой Ромео,
Когда меня ты любишь, это мне
Ты искренно скажи; когда ж находишь,
Что слишком я поспешно отдаюсь,
То я приму сердитый вид, нахмурюсь
И на твои мольбы отвечу «нет».
Да, признаюсь, я слишком безрассудна,
И ветренной меня ты можешь звать.
Но верь ты мне, прекрасный мой Монтекки,
Что окажуся я вернее тех,
Которые искуснее умеют
Казаться неприступными; и я
Сама была бы менее доступна,
Когда б меня ты не застал врасплох
И истинной любви моей
Не услыхал. Итак, прости меня
И не считай сговорчивости этой
За ветренность в любви: мою любовь
Лишь ночи тьма нежданно так открыла.
Клянусь луной, что точно серебром
Осыпала верхи деревьев этих…
Нет, не клянись изменчивой луной,
Меняющей свой образ каждый месяц,
Чтобы твоя любовь, подобно ей,
Изменчивой не оказалась.
Чем же
Поклясться мне?
Не нужно вовсе клятв;
Иль, если ты желаешь дать мне клятву,
То собственным прекрасным существом
Клянись; ты — мой божественный кумир,
И я тебе поверю.
Если сердца
Заветная любовь…
Нет, не клянись.
Хоть рада я твоей любви, но этот
Обет ночной не радует меня:
Он слишком скор, внезапен, опрометчив,
И слишком он на молнию похож,
Которая, сверкнув, исчезнет прежде,
Чем скажем мы, что молния блестит.
Мой дорогой, прощай, пусть эта почка
Любви в цветок прекрасный развернется,
Ко времени ближайшей нашей встречи.
Прощай, спокойной ночи! Пусть тот мир
И тот покой в твое вольются сердце,
Которыми наполнено мое.
И ты уйдешь, меня не успокоив?
Какого же успокоенья хочешь
Ты в эту ночь?
Твоей любовной клятвы.
Но я дала уж эту клятву прежде,
Чем ты просил о ней. А все же я
Желала бы иметь ее в запасе.
Ты хочешь взять ее назад?
Зачем, мой друг?
Чтоб щедрой быть и снова
Отдать ее тебе. Однако я
Хочу того, чем я уж обладаю:
Для щедрости моей пределов нет,
И глубока моя любовь, как море;
И чем тебе я больше отдаю,
Тем у меня их больше остается, —
Им нет конца.
Меня зовут. Прощай,
Мой дорогой. — Сейчас иду я, няня!..
Будь верен мне, Монтекки милый мой.
Постой еще минутку: я вернусь.
Блаженная и сладостная ночь!
Но это все — не грезы ли ночные,
Столь сладкие и чудные, что им
В действительность нельзя преобразиться?
Ромео, два-три слова — и прощай.
Когда любовь твоя честна и если
Намерен ты вступить со мною в брак,
То завтра мне ответ свой передай, —
Чрез того, кого к тебе пришлю я, —
Где и когда венчальный наш обряд
Ты совершить желаешь. Я тогда
Мою судьбу к твоим ногам повергну
И за тобой властитель мой, пойду
В широкий мир.
Синьора!
Я иду!
Но если ты не искренен, то я
Молю тебя…
Синьора!
Я сейчас!
Молю тебя ухаживанье бросить —
И с горестью моей оставь меня.
Итак, пришлю я завтра.
Я блаженством
Моей души…
Прощай, спокойной ночи
Желаю я тебе сто раз.
Мне ночь
Сто раз мрачней без твоего сиянья.
Как школьники спешат уйти от книг,
Так радостно любовь к любви стремится.
Как школы вид печалит взор их,
Так тяжко ей с любовью разлучиться.
Ромео! Тшь! Зачем не обладаю
Я голосом сокольничего, чтобы
Мне сокола обратно приманить?
Не смеет громко говорить неволя,
Иначе — грот разрушила бы я,
Где эхо спит; воздушный этот голос
Тогда бы стал слабее моего,
От повторенья имени Ромео.
То милая моя зовет меня…
Как сладостно звучат слова влюбленных
В ночной тиши, лелея нежно слух,
Как музыка!
Ромео!
Дорогая!
В котором же часу должна я завтра
Прислать к тебе?
Поутру к девяти.
Не пропущу назначенного часа.
Как долго ждать! как будто двадцать лет.
Забыла я — зачем тебя вернула.
Позволь же мне остаться здесь, пока
Не вспомнишь ты.
Желая, чтоб остался
Ты дольше здесь, я буду забывать
И думать лишь о том, как мне приятно
С тобою быть.
А я стоять здесь буду,
Чтобы продлить забвение твое,
Забыв, что есть места другие в мире.
Почти уж утро, и желала б я,
Чтоб ты ушел — не дальше, впрочем, птички,
Которую, как узника в цепях,
На ниточке из шелка выпускает
Мальчишка-плут из рук своих и вновь
Ее к себе за эту нитку тянет,
Ревнуя к воле пленницу свою.
Желал бы я твоею птичкой быть.
И я желала б этого, мой милый, —
Но ласками замучила б тебя.
Прощай, прощай; минуты расставанья
Исполнены столь сладкого страданья,
Что я тебе до самого утра
Готова бы желать спокойной ночи.
Пусть крепкий сон глаза твои закроет,
В твоей груди пусть водворится мир.
О если б я был этим сном и миром!
Теперь пойду к духовному отцу,
Ему свое я счастие открою
И попрошу о помощи его.
СЦЕНА III.
С улыбкою на сумрачную ночь,
Пестря восток, глядят глаза денницы;
Пятнистый мрак, спеша, уходит прочь
От огненной Титана колесницы.
Покуда взор светила огневой
Не выглянул, чтоб встретить день приветом,
Покуда он еще росы ночной
Не осушил своим горячим светом, —
Должна моя корзина до краев
Наполниться, — мне нужно торопиться
Набрать в нее целительных цветов
И трав, где яд губительный таится.
Природа вся землею создана;
Земля для ней утроба и могила,
И много чад произвела она
И на своей груди, затем, вскормила.
В их качествах и свойствах много благ,
И чем-нибудь полезны все творенья;
Есть много сил в растениях, травах,
Все разное имеют назначенье.
Столь низкого нет в мире ничего,
Что б как-нибудь ко благу не служило,
Иль доброго настолько, чтоб его
Полезных свойств ничто не изменило.
Добро, порой, меняется в порок,
Есть иногда во зле благодеянье;
Вот, например, хоть этот бы цветок:
В нем есть и яд, и сила врачеванья.
В нем запах — жизнь, а сок в нем сильный яд,
Он чувства все и сердце убивает;
В травах и в нас два короля сидят:
Добро и зло; когда преобладает
Последнее, оно, как червь, грызет,
И от него растение умрет.
Отец мой, здравствуй.
Benedicite!
Чей слышу я привет в столь ранний час?
Мой сын, что так поднялся спозаранку?
Должно быть, ты расстроен чем-нибудь.
У старика в глазах — всегда забота,
А где она, там вовсе не до сна;
Но там, где спать расположилась юность
Беспечная, там крепкий сон царит;
Поэтому, приход твой ранний служит
Порукой мне, что иль взволнован ты,
Иль в эту ночь в постель ты не ложился.
Последнее верней — провел я время
Приятнее.
Пусть Бог простит твой грех!
Ты ночь провел, должно быть, с Розалиной?
Нет, мой отец; забыл я это имя
И горе то, что заключалось в нем.
Но где ж ты был?
Я пировал с врагами,
И рану мне внезапно там нанес
Один из них; он — тоже ранен мною,
И оба мы нуждаемся теперь
В твоем, отец, святом уврачеваньи.
В моей душе я злобы не ношу:
И за себя, и за врага прошу.
Яснее, сын, в загадках толку нет:
На них дают загадочный ответ.
Так слушай. Я всем сердцем полюбил
Дочь старого синьора Капулетти,
Да и она мне сердце отдала.
Все слажено, и остается только
Тебе союз наш браком завершить.
Как, где, когда мы встретились, влюбились
И клятвами друг с другом обменялись —
Я расскажу об этом по пути;
Теперь же вот о чем тебя прошу я;
Чтоб повенчал сегодня же ты нас.
Святой Франциск, какой переворот!
Ужели ты оставил Розалину,
Которую так горячо любил?
У молодых людей любовь не в сердце,
А лишь в глазах! Jesu Maria! сколько
На бледные вот эти щеки пролил
Ты горьких слез, и все из-за неё!
Как много ты растратил солной влаги
В приправу той нетронутой любви,
Которая тебе уж не по вкусу!
Еще пары твоих глубоких вздохов
Не высохли от солнечных лучей,
Еще твои отчаянные стоны
И до сих пор звучат в моих ушах,
Со щек твоих еще не смыты пятна
От прежних слез. Ромео, если был
Когда-нибудь ты сам собою, если
Ты горевал и горести твои
Посвящены все были Розалине,
То неужель так изменился ты?
Признайся, что правдиво изреченье:
Коль твердости в мужчинах нет, тогда
И женщинам простительно паденье.
Ты, за любовь к ней, сам меня бранил.
Не за любовь, мой сын, за сумасбродство.
Советовал ты мне похоронить
Мою любовь.
Да, но не с тем, чтобы
Зарыть одну и выкопать другую.
Прошу, оставь свои упреки; та,
Которую теперь я полюбил,
Мне за любовь сама любовью платит,
А в прежней я того же не встречал.
Немудрено: ведь, было ей известно,
Что ты любовь в долбежку затвердил,
Её складов еще не понимая.
Но, ветренник мой юный, я тебе
Готов помочь, единственно в надежде,
Что ваших двух семейств вражда в любовь
Чистейшую, чрез брак ваш, превратится.
Пойдем со мной.
Пойдем, — я не могу
Откладывать.
Не нужно торопиться:
Тот падает, кто слишком быстро мчится.
СЦЕНА IV.
Где, чёрт возьми, запропастился он?
Иль в эту ночь домой не возвращался
Ромео?
Да; он там не ночевал:
Я спрашивал его слугу.
Ну, эта
Бездушная девчонка Розалина,
Наверное, сведет его с ума.
Тибальд, родня синьора Капулетти,
Прислал письмо к Ромео.
Это вызов,
Ручаюсь я.
Он будет отвечать.
Конечно; кто писать умеет, тот
И на письмо ответить в состояньи.
БЕНВОЛИО. Я не о том; я хочу сказать, что Ромео примет вызов Тибальда.
МЕРКУЦИО. Бедный Ромео! Он уже и так мертв: он сражен черными глазами этой белолицей девчонки; его уши пронзены любовною песнью. И самый центр его сердца пробит стрелою слепого мальчишки. Так где же ему тягаться с Тибальдом?
БЕНВОЛИО. А что такое Тибальд?
МЕРКУЦИО. Это больше, чем царь котов, могу тебя уверить; он законодатель всяких церемоний; он дерется, точно по нотам, соблюдая размер, паузы, такты; он не дает противнику и вздохнуть: раз, два, а третий удар уже у тебя в груди; он попадает в шелковую пуговку; это настоящий дуэлист, тонкий знаток всех этих первых и вторых поводов к дуэли. Ах, как великолепно он делает выпады и обратные удары, эти бессмертные passado, punto, reverso — есть!
БЕНВОЛИО. Что такое?
МЕРКУЦИО. Чтоб им пусто было — этим шутам, этим шепелявым, кривляющимся фантазерам, этим настройщикам речи на новый лад! «Клянусь, отличный клинок! — Красавец мужчина! — Славная девка!» Не прискорбно ли, что на нас так насели эти чужеземные мухи, эти продавцы мод, эти pardonnez moi, которые придают такую важность новым формам, что им неудобно сидеть на старой скамье? Надоели они с этими своими bons, bons.
БЕНВОЛИО. Вот идет Ромео, — Ромео идет!
МЕРКУЦИО. Он — точно высушенная селедка без икры. Бедное тело! оно из мяса превратилось в рыбу. Он находится в поэтическом настроении Петрарки; только в сравнении с его милой, Лаура была судомойка, хотя её обожатель был искусней Ромео относительно прославления своей возлюбленной в стихах; Дидона, по его мнению, шлюха, Клеопатра — цыганка; Елена и Гера — распутницы и сволочь. Фисби обладала красивыми серыми глазами, но где же ей сравняться с его милой! — Синьор Ромео, bonjour! Вот французский привет твоим французским штанам. Ты нас отлично надул в эту ночь.
РОМЕО. Доброго утра вам обоим. Чем я вас надул?
МЕРКУЦИО. Вы ускользнули, синьор, ускользнули от нас.
РОМЕО. Извини меня, добрый Меркуцио; у меня было такое важное дело, а в подобных случаях человеку позволительно поступиться вежливостью.
МЕРКУЦИО. Другими словами, — в подобных случаях человек принужден сгибать подколенки.
РОМЕО. То есть кланяться?
МЕРКУЦИО. Ты как раз угадал.
РОМЕО. Это очень вежливое объяснение.
МЕРКУЦИО. Да, ведь, я настоящая гвоздика вежливости.
РОМЕО. Гвоздика в смысле цветка вообще?
МЕРКУЦИО. Именно.
РОМЕО. Но ведь, и мои башмаки хорошо убраны розетками.
МЕРКУЦИО. Верно. Продолжай так шутить со мною, пока не износишь своих башмаков, так чтобы когда у них отвалятся их единственные подошвы, шутка твоя осталась одна одинешенька.
РОМЕО. Вот так острота! Единственная по своему одиночеству.
МЕРКУЦИО. Разними нас, добрый Бенволио; мое остроумие слабеет.
РОМЕО. Бей свое остроумие хлыстом и шпорь, не то — я провозглашу: партия моя!
МЕРКУЦИО. Нет, если твое и мое остроумие погонятся за дикими гусями, то я пропал, потому что у тебя в одном из чувств больше дичи, чем у меня во всех пяти. Не принимаешь ли ты меня за дикого гуся?
РОМЕО. Да ты никогда и не был для меня ничем иным, как гусем.
МЕРКУЦИО. Я укушу тебе ухо за эту насмешку.
РОМЕО. Не кусайся, добрый гусь.
МЕРКУЦИО. У тебя горько-сладкое остроумие, а это очень острый соус.
РОМЕО. А разве горько-сладкие яблоки — дурная приправа к хорошему гусю?
МЕРКУЦИО. Ну, твое остроумие растягивается, точно лайка; из одного дюйма можно его расширить до локтя.
РОМЕО. Я растягиваю его до слова ширина: присоедини это понятие к слову гусь — выйдет, что ты в ширину и длину огромный гусь.
МЕРКУЦИО. Ну, не лучше ли так шутить, чем стонать из-за любви? Теперь ты общителен, теперь ты — Ромео, теперь ты — тот, что ты на самом деле, такой, какой ты по своим врожденным и приобретенным качествам. А эта слюнявая любовь похожа на шута, что мечется туда и сюда, чтобы спрятать свою шутовскую палку в какую-нибудь дыру.
БЕНВОЛИО. Стой, стой, довольно!
МЕРКУЦИО. Ты останавливаешь меня; это называется — гладить против шерсти.
БЕНВОЛИО. Не останови тебя, так ты будешь говорить без конца.
МЕРКУЦИО. Ты ошибаешься. Я не стал бы распространяться, так как дошел уже до самой сути моей речи и намеревался кончить ее.
РОМЕО. Вот славный наряд!
МЕРКУЦИО. Парус! Парус!
БЕНВОЛИО. Целых два: мужская рубаха и юбка.
КОРМИЛИЦА. Пьетро!
ПЬЕТРО. Слушаю.
КОРМИЛИЦА. Мой веер, Пьетро!
МЕРКУЦИО. Добрый Пьетро, прикрой веером ей лицо; он красивей её лица.
КОРМИЛИЦА. Доброго утра, синьоры.
МЕРКУЦИО. Доброго вечера, прекрасная синьора.
КОРМИЛИЦА. Да разве теперь вечер?
МЕРКУЦИО. Да, не менее того, уверяю вас. Бесстыдная стрелка солнечных часов указывает уже на полдень.
КОРМИЛИЦА. Убирайтесь! кто вы такой?
РОМЕО. Это, милая женщина, человек, который сотворен Богом во вред себе самому.
КОРМИЛИЦА. Ну, право же, это хорошо сказано! Во вред себе самому, — так что ли? Синьоры, не может ли кто из вас сказать мне, где мне найти молодого Ромео?
РОМЕО. Я могу сказать. Но когда вы найдете его, он будет старше, чем теперь, когда вы его ищете. Я самый младший из людей с этим именем, если не худший.
КОРМИЛИЦА. Вы хорошо говорите.
МЕРКУЦИО. Вот как! Да разве худшее может быть хорошим? Очень удачно, очень умно!
КОРМИЛИЦА (к Ромео). Синьор, если вы и есть Ромео, то мне нужно поговорить с вами по секрету.
МЕРКУЦИО. Сводня, сводня, сводня! Ату ее!
РОМЕО. Кого ты там травишь?
МЕРКУЦИО. Не зайца, синьор, а если и зайца, то это заяц в постном пироге, который несколько зачерствел и выдохся прежде, чем его съели.
Старый заяц хоть сед, но беды в этом нет:
Заяц в постный пирог пригодится;
Если ж этот пирог зачерствел и засох,
Старым зайцем легко подавиться.
Ромео, не пойдешь ли ты в дом своего отца? Мы думаем там обедать.
РОМЕО. Я приду туда вслед за вами.
МЕРКУЦИО. Прощайте, старая синьора! прощайте, синьора, синьора, синьора! (напевая.)
КОРМИЛИЦА. Скатертью дорога! Скажите, пожалуйста, синьор, кто этот дерзкий купчишка, что наговорил так много пошлостей?
РОМЕО. Это господин, который любит слушать себя самого и может наговорить в одну минуту больше, чем другой кто-нибудь в целый месяц.
КОРМИЛИЦА. Если он скажет что-нибудь против меня, то я ему задам, хоть бы он был сильней, чем он есть на самом деле; я справлюсь и с двадцатью такими нахалами, а если нет, то я найду людей, которые его образумят. Подлый негодяй! Я не гулящая какая-нибудь, я не товарищ ему, шалопаю. (Обращаясь к Пьетро): Да и ты хорош: стоишь себе и позволяешь каждому негодяю надругаться надо мной в свое удовольствие.
ПЬЕТРО. Я не видал ни одного человека, который бы надругался над вами в свое удовольствие, а если бы увидал, то сейчас выхватил бы свое оружие, уверяю вас. Я обнажаю меч так же проворно, как всякий другой, когда подвертывается случай для хорошей драки и когда закон на моей стороне.
КОРМИЛИЦА. Клянусь Богом, он так разобидел меня, что я вся, как есть, дрожу. Подлый негодяй! — синьор, мне нужно сказать вам два слова. Моя молодая госпожа приказала мне отыскать вас, а что она велела передать вам, об этом я пока помолчу. Прежде всего позвольте мне сказать вам, что если вы намерены ее одурачить, то это будет, как говорится, скверная штука, так как синьорина молода, и потому, если вы будете играть с нею в двойную игру, то это будет не ладно и низко относительно такой благородной девушки.
РОМЕО. Няня, поклонись от меня своей госпоже, я заявляю тебе…
КОРМИЛИЦА. Вот добрая душа! клянусь, я скажу ей это. Господи, Господи! как она будет рада!
РОМЕО. Да что же ты ей скажешь, няня? Ты, ведь, не дослушала меня.
КОРМИЛИЦА. Я скажу ей синьор, что вы заявляете; а это я понимаю так, что вы делаете ей предложение, как благородный человек.
Скажи ей, чтоб она нашла предлог
Отправиться на исповедь сегодня;
И в келье у Лоренцо будем с нею
Обвенчаны мы. Вот тебе за труд.
Нет, нет, синьор, не нужно ни копейки.
Да полно же, бери.
Сегодня, значит?
Ну, хорошо, она туда придет (хочет уйти).
Постой еще. Так через час, не дольше,
Ты моего слугу найдешь у стен
Монастыря; он принесет веревки,
Что связаны, как лестница: по ней
Я в тьме ночной взойду на верх блаженства.
Прощай, да будь верна: за труд
Я заплачу. Поклон мой синьорине.
Благослови вас Бог! Но вот что, —
Послушайте…
Что, дорогая няня?
Ваш человек надежен? вы слыхали
Пословицу такую: тайны нет,
Когда двоим известен ваш секрет?
Надежен он, как сталь, — не беспокойся.
КОРМИЛИЦА. Ну, так вот что, синьор. Моя госпожа — самая милая девушка в свете. Господи, Господи! когда она была еще крошечной болтуньей… О! Тут в городе есть один граф, некто Парис, который очень желал бы подмазаться к ней, да она, голубушка, не хочет и смотреть на него, она отворачивается от него точно от какой-нибудь жабы. Я иногда дразню ее: говорю, что Парис хороший человек, и уверяю вас, что она тогда бледнеет, как полотно. — Скажите, пожалуйста, ведь, слова Ромео и розмарин начинаются с одной и той же буквы?
РОМЕО. Да, няня; а что? Оба слова начинаются с буквы Р.
КОРМИЛИЦА. Какой вы насмешник! Да ведь, это — собачья буква Р. Она годится для… — Нет, я уверена, что ваше имя начинается с какой-нибудь другой буквы. Моя госпожа подбирает к нему такие хорошенькие присказки — к вашему имени и к розмарину, — что вы бы заслушались.
РОМЕО. Кланяйся от меня твоей госпоже.
КОРМИЛИЦА. Буду кланяться тысячу раз. (Ромео уходит.) Пьетро!
ПЬЕТРО. Слушаю.
КОРМИЛИЦА. Ступай вперед, и идем скорей. (Уходит.)
СЦЕНА V.
Я нянюшку послала ровно в девять,
И мне она вернуться обещала
Чрез полчаса. Иль не нашла его?
Не может быть. Да! ведь, она хромая.
Послами у любви должны быть мысли:
Они летят вдесятеро быстрей,
Чем солнца свет с холмов сгоняет тени.
Вот почему любви богиня ездит
На голубях, амур имеет крылья,
И носится быстрее ветра он.
Уж поднялось до высшей точки солнце,
От десяти до полдня — три часа,
А няни нет. Когда б в ней были чувства
Сердечные и молодая кровь,
Тогда б она, как мяч, перелетала,
Чтоб передать мои слова ему,
А мне — слова Ромео дорогого.
Но многие из стариков похожи
На мертвецов, — медлительны и вялы,
И тяжелы, и мрачны, как свинец.
А! вот она. — Какие вести, няня?
Голубушка, ты видела его?
Вели ему уйти отсюда.
Пьетро,
Уйди и жди там у ворот.
Ну, что же,
Голубушка? О, Господи! что значит,
Что у тебя такой печальный вид?
Хотя б твои известья были грустны,
Ты весело их передай; когда ж
Ты с добрыми пришла ко мне вестями,
То музыки их сладкой не срами,
Играя их с такою кислой миной.
Устала я, дай мне передохнуть;
Смерть как болят все кости. Ну, прогулка!
Желала б я отдать тебе мои,
В замен вестей. — Да говори же, няня.
Ну, добрая, ну, милая, скорей!
О, Господи, какая спешка! Разве
Не можешь ты немножко потерпеть?
Ты видишь — мне дыханья не хватает.
Но есть его настолько у тебя,
Чтобы сказать, что ты вздохнуть не можешь.
Пока ты мне все это говоришь,
Свою ты весть давно б сказать успела.
Ну, хороша она, или дурна?
На это лишь ответь мне поскорее.
Подробностей я подожду. Ну, что ж?
Ну, не важный выбор ты сделала. Нет, не умеешь ты выбирать мужчин. Ромео! — нет, нет, не нужно его, хоть лицо у него красивей, чем у кого-нибудь, — также и руки, и нога, и талия, впрочем, о них не стоит и говорить. Но они выше всякого сравнения. Нельзя сказать, чтоб он был отменно вежлив; но я поручусь, что он кроток, точно ягненок. С Богом, девочка! — Вы уж пообедали?
Нет, нет, не то: все это я уж знала.
Что говорит о нашем браке он?
О, Боже мой, как голова болит!
Как у меня слаба она, однако!
В висках стучит, как будто голова
Вся на куски готова разорваться.
Да и спина… ох, бедная спина!
Благодарю покорно, что старуху
Ты до смерти готова загонять!
Мне право жаль, что ты страдаешь, няня;
Но, милая, что, что он говорит?
Он говорит, как честный человек
И вежливый, и добрый, и красивый, —
И поручусь, что не обманщик он.
Где ваша мать?
Где мать? конечно, дома,
И где ж ей быть? Какие, няня, право,
Ты странные ответы мне даешь:
«Он говорил, как честный человек»
«Где ваша мать?..»
Владычица святая!
Ты сердишься; ну, нечего сказать,
Больным костям хорошая припарка!
Теперь сама ты бегай для себя.
Поехала! — Что говорит Ромео?
Позволено тебе идти сегодня
На исповедь?
Позволено.
Так вот:
Иди сейчас к отцу Лоренцо в келью;
Там ждет жених, который хочет сделать
Тебя женой. Ага! Теперь и кровь
Прихлынула к твоим щекам; они,
Как жар, горят при этой сладкой вести.
Ты — в церковь, я ж за лестницей пойду,
Чтоб милый твой в гнездо своей голубки
Забраться мог, когда наступит ночь.
Работница я вашему веселью,
Но в эту ночь наступит твой черед,
Ну, я пойду обедать, ты же — в келью.
Прощай! Меня верх счастия там ждет.
СЦЕНА VI.
Пусть небеса священный ваш союз
Благословят, чтобы потом со скорбью
Нам за него себя не упрекать.
Аминь, аминь! Но никакая скорбь
Той радости не может перевесить,
Что мне одна минута лишь дает,
Когда свою я дорогую вижу.
Соедини лишь крепко руки нам
Священными словами; пусть приходит
Хоть смерть затем, когда угодно ей,
Лишь милую назвать бы мне моей.
Мой сын, восторг стремительный нередко
Имеет и стремительный конец,
И гибнет он в зените ликованья.
Такой восторг — то порох и огонь,
Что гибнут вдруг в минуту их лобзанья.
Сладчайший мед, в конце концов, претит:
Противен он от сладости чрезмерной.
В своей любви умереннее будь:
Разумная любовь прочна и длится;
Не торопись пройти блаженства путь!
Кто слишком скор — с медлительным сравнится.
Вот и она. — Такою легкой ножкой
Нельзя стереть кремневых этих плит.
Влюбленные по тонкой паутине,
Что в воздухе летает в летний зной,
Могли б ходить, — так суета воздушна!
Привет мой вам, духовный мой отец!
Пусть, дочь моя, тебя за твой привет
Благодарит от нас двоих Ромео.
Я и его приветствую; иначе
Тут не за что ему благодарить.
О, милая Джульетта, если счастья
В твоей душе так много накопилось,
Как и в моей; когда ты можешь радость
Передавать искуснее, чем я, —
То услади своим дыханьем воздух
И музыкой богатой языка
Изобрази то счастие, что оба
Мы чувствуем, встречаясь тут.
Любовь,
Что сущностью богаче, чем словами,
Горда собой, не требуя прикрас.
Кто сосчитать имущество свое
Способен, тот не более, как нищий;
Моя ж любовь так вышла из границ,
Что не могу я счесть и половину
Её богатств.
Мы кончим все сейчас.
Пойдемте же: святая церковь вас
Соединит обоих в плоть едину.