Революция и культура (Горький 1918)/17

Революция и культура — «На всю жизнь останутся в памяти…»
автор Максим Горький (1868—1936)

См. Оглавление. Дата создания: 14 июля 1917, опубл.: 1918. Источник: М. Горькій. Революція и культура. — Берлинъ: Т-во И. П. Ладыжникова, 1918

14 июля.

На всю жизнь останутся в памяти отвратительные картины безумия, охватившего Петроград днём 4-го июля.

Вот, ощетинясь винтовками и пулеметами, мчится, точно бешеная свинья, грузовик автомобиль, тесно набитый разношёрстными представителями «революционной армии», среди них стоит встрёпанный юноша и орёт истерически:

— Социальная революция, товарищи!

Какие-то люди, ещё не успевшие потерять разум, безоружные, но спокойные, останавливают гремящее чудовище и разоружают его, выдергивая щетину винтовок. Обезоруженные солдаты и матросы смешиваются с толпой, исчезают в ней; нелепая телега, опустев, грузно прыгает по избитой, грязной мостовой и тоже исчезает, точно кошмар.

И ясно, что этот устрашающий выезд к «социальной революции» затеян кем-то наспех, необдуманно и что — глупость имя силы, которая вытолкнула на улицу вооружённых до зубов людей.

Вдруг где-то щёлкает выстрел, и сотни людей судорожно разлетаются во все стороны, гонимые страхом, как сухие листья вихрем валятся на землю, сбивая с ног друг друга, визжат и кричат.

— Буржуи стреляют!

Стреляли, конечно, не «буржуи», стрелял не страх перед революцией, а страх за революцию. Слишком много у нас этого страха. Он чувствовался всюду — и в руках солдат, лежащих на рогатках пулемётов, и в дрожащих руках рабочих, державших заряженные винтовки и револьверы, со взведёнными предохранителями, и в напряжённом взгляде вытаращенных глаз. Было ясно, что эти люди не верят в свою силу да едва ли и понимают, зачем они вышли на улицу с оружием.

Особенно характерна была картина паники на углу Невского и Литейного часа в четыре вечера. Роты две каких-то солдат и несколько сотен публики смиренно стояли около ресторана Палкина и дальше, к Знаменской площади, и вдруг, точно силою какого-то злого, иронического чародея все эти вооружённые и безоружные люди превратились в оголтелое стадо баранов.

Я не смог уловить, что именно вызвало панику и заставило солдат стрелять в пятый дом от угла Литейного по Невскому, — они начали палить по окнам и колоннам дома не целясь, с лихорадочной торопливостью людей, которые боятся, что вот сейчас у них отнимут ружья. Стреляло человек десять, не более, а остальные, побросав винтовки и знамёна на мостовую, начали вместе с публикой ломиться во все двери и окна, выбивая стекла, ломая двери, образуя на тротуаре кучи мяса, обезумевшего от страха.

По мостовой, среди разбросанных винтовок бегала девочка-подросток и кричала:

— Да это свои стреляют, свои же!

Я поставил её за столб трамвая, она возмущённо сказала:

— Кричите, что свои…

Но все уже исчезли, убежав на Литейный, Владимирский, забившись в проломанные ими щели, а на мостовой валяются винтовки, шляпы, фуражки, и грязные торцы покрыты красными полотнищами знамён.

Я не впервые видел панику толпы, это всегда противно, но — никогда не испытывал я такого удручающего, убийственного впечатления.

Вот это и есть тот самый «свободный», русский народ, который за час перед тем, как испугаться самого себя, «отрекался от старого мира» и отрясал «его прах» с ног своих? Это солдаты революционной армии разбежались от своих же пуль, побросав винтовки и прижимаясь к тротуару?

Этот народ должен много потрудиться для того, чтобы приобрести сознание своей личности, своего человеческого достоинства, этот народ должен быть прокалён и очищен от рабства, вкормленного в нём, медленным огнём культуры.

Опять культура? Да, снова культура. И не знаю ничего иного, что может спасти нашу страну от гибели. И я уверен, что если б та часть интеллигенции, которая убоясь ответственности, избегая опасностей, попряталась где-то и бездельничает, услаждаясь критикой происходящего, если б эта интеллигенция с первых же дней свободы, попыталась ввести в хаос возбуждённых инстинктов иные начала, попробовала возбудить чувства иного порядка, — мы все не пережили бы множества тех гадостей, которые переживаем. Если революция не способна тотчас же развить в стране напряжённое культурное строительство, — тогда, с моей точки зрения, революция бесплодна, не имеет смысла, а мы — народ неспособный к жизни.

Прочитав вышеизложенное, различные бесстыдники конечно не преминут радостно завопить:

— А о роли ленинцев в событиях 4 июля — ни слова не сказано, ага! Вот оно где, лицемерие!

Я — не сыщик, я не знаю кто из людей наиболее повинен в мерзостной драме. Я не намерен оправдывать авантюристов, мне ненавистны и противны люди, возбуждающие тёмные инстинкты масс, какие бы имена эти люди не носили и как бы не были солидны в прошлом их заслуги пред Россией. Я думаю, что иностранная провокация событий 4 июля — дело возможное, но я должен сказать, что и злая радость, обнаруженная некоторыми людьми после событий 4-го — тоже крайне подозрительна. Есть люди, которые так много говорят о свободе, о революции и о своей любви к ним, что речи их часто напоминают сладкие речи купцов, желающих продать товар возможно выгоднее.

Однако главнейшим возбудителем драмы я считаю не «ленинцев», не немцев, не провокаторов и тёмных контрреволюционеров, а — более злого, более сильного врага — тяжкую российскую глупость.

В драме 4 июля больше всех других сил, создавших драму, виновата именно наша глупость, назовите её некультурностью, отсутствием исторического чутья, как хотите.