Ранние годы моей жизни (Фет)/1893 (ДО)/58
| ← Глава LVII | Ранніе годы моей жизни — Глава LVIII | Глава LIX → |
| Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Ранніе годы моей жизни. — Москва: Товарищество типографіи А. И. Мамонтова, 1893. — С. 468—475. |
Съ водвореніемъ откупа въ городѣ появился управляющій откупомъ Познанскій, католикъ полякъ, женатый на полькѣ. Познанскій сначала хаживалъ по вечерамъ составить партію преферанса у Карла Ѳед., а затѣмъ послѣдній сталъ иногда ходить на преферансъ и къ Познанскимъ.
Мало по малу у Познанскихъ стали появляться и прочіе немногочисленные штабные: командиръ лейбъ-эскадрона Цинготъ, новый полковой докторъ Парайкошецъ съ красивой и бойкой женой, казначей Кащенко съ женою и вашъ покорный слуга.
Кащенко съ Познанскимъ и съ Цинготомъ составляли партію полковника, а я пристраивался къ дамамъ. Сама же Познанская хлопотала объ ужинѣ, которымъ кончалась игра, и который состоялъ изъ двухъ самыхъ незатѣйливыхъ блюдъ, въ родѣ битковъ съ картофелемъ да варениковъ или чего нибудь въ этомъ родѣ. За рюмкою водки слѣдовало бессарабское вино, но Карлъ Ѳед. воздерживался отъ спиртныхъ напитковъ ради приливовъ къ головѣ.
Съ нашимъ новымъ докторомъ Парайкошецъ я раньше былъ знакомь по слѣдующей встрѣчѣ. Вначалѣ весны Цинготъ простудился и заболѣлъ; а такъ какъ казенный домикъ его приходился почти противъ моего, то я и отправился навѣстить больнаго и засталъ его сидящимъ на диванѣ въ халатѣ, а доктора расхаживающимъ по комнатѣ. Когда я спросилъ, чтобы что нибудь сказать: „не венгерская ли его фамилія?“ — онъ отвѣчалъ, что фамилія эта старинная малороссійская: порай, т. е. посовѣтуй и кошецъ — кошевой; а все де означаетъ: кошевой атаманъ.
Продолжая ходить по комнатѣ и что-то разсказывая Цинготу, потомокъ кошеваго атамана вдругъ остановился противъ меня и глядя въ лицо воскликнулъ: „знаете ли вы, что такое медикъ? это своего рода Наполеонъ“.
— А фельдшера его маршалы? прибавилъ я.
— Конечно; вотъ напримѣръ вчера: прибѣгаетъ ко мнѣ нарочный отъ инженернаго капитана и проситъ къ заболѣвшему внезапно деньщику. Захвативъ съ собой фельдшера, отправляюсь. „Брось ему кровь изъ правой руки“, говорю я. Бросилъ. „Брось изъ лѣвой!“ — бросилъ. „Брось изъ правой ноги!“ Бросилъ. „Брось изъ лѣвой!“ Бросилъ.
— Да, помилуйте, докторъ! воскликнулъ я: что же за болѣзнь была у несчастнаго, котораго вы такъ растерзали?
— А чортъ его знаетъ! махнувъ рукою, отвѣчалъ отважный Наполеонъ.
Однажды цвѣтущая и бойкая г-жа Порайкошецъ, будучи моимъ партнеромъ за картами, въ минуту, когда я надѣялся, показавши ей свою масть задать нашимъ противникамъ шлемъ, ухитрилась по разсѣянности пойти въ руку противника и такимъ образомъ привела меня въ самое болѣзненное недоумѣніе, заставившее меня прикусить кончикъ языка.
— Каковъ адъютантъ! воскликнула барыня: языкъ показываетъ.
— Помилуйте, возразилъ я, вы заставили меня не показать, а окончательно прикусить языкъ.
Въ эту минуту вошелъ самъ Порайкошецъ.
Полушутя моя партнерка пожаловалась мужу.
— Что же! воскликнулъ онъ находчиво: адъютантъ знаетъ, кому показать языкъ: ты докторша.
Семейство Познанскихъ состояло, кромѣ двухъ мальчиковъ, находившихся въ школѣ въ Кременчугѣ, изъ одной только 5-ти лѣтней дѣвочки Анюты. Это былъ милый бѣлокурый ребенокъ, котораго всякій, начиная съ полковника, старался погладить по головкѣ, а она, на просьбу спѣть свой романсъ, отвѣчала пѣніемъ вѣроятно водевильнаго куплета:
„Ахъ, Анета,
Что же это?
Какъ измѣна велика,
Ты выходишь за кольнета
Килясильскаго полка“.
(Буквы р она произносить не могла).
Кстати припомню трагикомическій случай.
Пока мы сидѣли за картами, служанка вносила ножки и крышки кондитерскаго стола, который затѣмъ накрывался для ужина à la fourchette. При этомъ хозяйка пригоняла постановку блюдъ на столъ вдобавокъ къ приготовленнымъ грудамъ тарелокъ въ минуту вставанія полковаго командира изъ за карточнаго стола.
Однажды баронъ, разсчитавшись, пошелъ отъ стола, говоря; „я засидѣлся до головокруженія, точно пьяный“. И при этомъ громадный Бюлеръ сталъ представлять зигзаги пьянаго; но вдругъ искусственный зигзагъ превратился въ естественный, такъ какъ подъ ногу полковника попалъ край половика. Съ этимъ вмѣстѣ онъ сильно толкнулъ обремененный посудою столъ; связанныя вѣроятно веревочками складныя ножки не выдержали, и всѣ присутствующіе сначала вздрогнули отъ грома, подобнаго землетрясенію, а затѣмъ остолбенѣли, какъ лица въ концѣ Ревизора. Бюлеръ стоялъ въ оцѣпенѣніи статуи командора. Къ счастію, неудержимый смѣхъ хозяйки заразилъ насъ всѣхъ и наконецъ сообщился виновнику злоключенія. Положимъ, побитая посуда была самая дешевая, тѣмъ не менѣе Бюлеръ просилъ у хозяйки позволенія прислать на другой день новую, противъ чего она протестовала.
Кромѣ дома Познанскихъ, мы по вечерамъ хаживали съ полковникомъ и къ добрѣйшему Пущину, любившему угостить хорошимъ ужиномъ при помощи отличнаго крѣпостнаго повара. Не странно ли такое радушное хлѣбосольство со стороны крайне разсчетливаго, чтобы не сказать скупаго генерала?
Не знаю, какимъ образомъ изъ гвардейской пѣхоты Пущинъ попалъ въ кавалерійскіе бригадные командиры. Ѣздилъ онъ верхомъ изъ рукъ вонъ плохо, и на ученіяхъ въ присутствіи старшаго начальства становился нѣмъ. Зато, являясь старшимъ, старался какъ можно болѣе выказывать свой авторитетъ и требованія, не всегда исполнимыя.
Однажды вечеромъ, появившись у генерала съ полковникомъ, мы застали тамъ въ блестящемъ люстриновомъ сюртукѣ черняваго съ прыгающими черными глазами еврея. Еврей этотъ былъ въ большомъ почетѣ, какъ говорили, у окрестныхъ дамъ въ качествѣ знахаря и врача. Видно было съ перваго раза, что ловкій еврей вполнѣ овладѣлъ Петромъ Павловичемъ. Когда мы вчетверомъ сѣли за прекрасный ужинъ, еврей не брезгалъ вкуснымъ маіонезомъ, хотя въ немъ и было трефное мясо. Въ пріятельской бесѣдѣ Петръ Павловичъ любилъ изрекать максимы и сужденія сомнительнаго достоинства. Этой слабостью еврей воспользовался съ блестящимъ успѣхомъ.
— Это вы, ваше пр—о, изъ Талмуда говорите.
— Какъ? неужели изъ Талмуда?
— Изъ Талмуда, ваше пр—о.
— Стало быть я знаю Талмудъ?
— Знаете, ваше пр—о.
— Карлъ Ѳед., слышите ли анъ-того! Я знаю Талмудъ. А онъ вотъ вамъ все разскажетъ, спросите хоть про себя.
На просьбу мою сказать что либо обо мнѣ, еврей, указывая пальцемъ на лѣвое плечо мое и рѣзко смотря мнѣ въ глаза, сказалъ:
— У васъ я вижу на правой сторонѣ не то родинка, не то царапинка.
— Дѣйствительно есть, сказалъ я, но только не на правой, а на лѣвой сторонѣ чуть замѣтная царапинка.
— Да вѣдь я же указывалъ на лѣвую, а для меня то она правая, отвѣчалъ еврей.
Такимъ образомъ онъ никогда не могъ ошибиться, такъ какъ нѣтъ человѣка, который бы отъ роду не былъ оцарапанъ съ той или съ другой стороны, хотя бы булавкой кормилицы.
Выходя отъ генерала вечеромъ, мы обыкновенно расходились съ Бюлеромъ, которому слѣдовало идти направо, а мнѣ налѣво, на улицу, ведущую къ канцеляріи и упирающуюся въ тотъ береговой кряжъ, на которомъ раслоложенъ былъ казенный садъ и мастерскія. При поворотѣ на эту улицу еврей догналъ меня. Въ нѣкоторомъ отдаленіи передъ нами въ сумракѣ ночи горѣли огни въ мастерскихъ, расположенныхъ террасами надъ уровнемъ плоской улицы. Еврей не захотѣлъ упустить случая блеснуть ученостью.
— Вонъ люди, сказалъ онъ, живутъ на толстотѣ земли.
— Что такое? спросилъ я, не понявъ выраженія.
Протягивая руку по направленію къ огнямъ, онъ объяснилъ:
— На толстотѣ географіи.
Я понялъ, и понялъ окончательно, что успѣхъ принадлежитъ подобнымъ мыслителямъ.
Хотя общество наше мало интересовалось астрономическими явленіями, но черезъ газеты дошли и до насъ свѣдѣнія о предстоявшемъ такого то числа солнечномъ затменіи. Въ лѣвомъ углу города находилась на рѣкѣ Тясьминѣ городская водяная мельница, подъ колесами которой былъ великолѣпный бассейнъ для купанья. Не умѣвшіе плавать пользовались отлогими песчаными и мелкими на нѣкоторомъ разстояніи берегами, за которыми начинался уже глубокій омутъ, доступный только для пловцовъ. Послѣдніе, напримѣръ Крюднеръ, переплывали гладкую поверхность бассейна и побѣдоносно садились на слань подъ мельничную струю, падавшую съ колесъ на голову купающагося. Такъ какъ это прекрасное купанье отстояло отъ моей квартиры не менѣе версты, то я ѣздилъ купаться всегда парою въ нетычанкѣ. Однажды не успѣлъ я доѣхать до полковой канцеляріи, какъ день, не смотря на 10 час. утра, сталъ постепенно темнѣть, такъ что заставилъ меня, посмотрѣть на солнце, отъ котораго остался небольшой блестящій отрѣзъ. Наконецъ исчезъ и послѣдній, и пѣтухи запѣли по всему городу. Скромныя лошади мой зафыркали и, не смотря на усилія Каленика, подхватили и несли до тѣхъ поръ, пока свѣтъ дневной сталъ проявляться снова.
Я забылъ сказать, что замѣчаніе полк. командира насчетъ неумѣстности попоекъ въ городскомъ саду не мѣшало выпивкамъ во время кампамента у того иди другаго офицера на квартирѣ.
Въ подобные дни силачъ Кази, разгибавшій подковы и рвавшій колоду картъ, и вдавливавшій большимъ пальцемъ въ деревянную стѣну желѣзный костыль, зная, что въ пьяномъ видѣ можетъ сдѣлаться опасно буйнымъ, постоянно просилъ товарищей не давать ему шампанскаго. Но если вопреки предосторожностямъ онъ выпивалъ лишнее, то не знали что съ нимъ дѣлать.
Былъ, между прочимъ, въ 6-мъ эскадронѣ громадный офицеръ, корнетъ Вас. П. Пилипенко, обладавшій не меньшею противъ Кази физическою силой. Можно даже сказать, что молодой Голіафъ этотъ превосходилъ въ этомъ отношеніи коренастаго штабъ-ротмистра. Пилипенко былъ охотникъ покупать дикихъ табунныхъ лошадей и выѣзжалъ онъ ихъ со своимъ пріятелемъ Кази довольно оригинально. Ухватя заарканенную лошадь за ухо, онъ дѣлалъ ее тѣмъ самымъ вполнѣ неподвижною и, обращаясь къ Кази, говорилъ: „теперь, Алек. Андр., надѣвайте на нее уздечку и хомутъ, она ужь никуда не тронется.
Къ этому хомуту съ обѣихъ сторонъ привязывались веревки, за которыя брался Кази, изображавшій собою возъ, тогда какъ Пилипенко, взявшись за арканъ, обучалъ лошадь подаваться впередъ. Оставаться на мѣстѣ лошадь не могла подъ давленіемъ аркана Пилипенки, а наскочить на него разомъ не давали постромки Кази. Когда лошадь уже достаточно привыкала ложиться въ хомутъ, Пилипенко говорилъ:
— Вы, Алекс. Андр., потяжелѣ дѣлайте возъ то, да только не больно тяжелый, а то вѣдь я тутъ пожалуй ей голову то оторву.
Такимъ образомъ въ два-три дня дикая лошадь становилась шелковою.
Однажды во время полковаго сбора офицеры, выпивши шампанскаго, отправились освѣжиться купаньемъ подъ мельницей, не обративши должнаго вниманія на то, что Кази случайно превзошелъ дозволенную ему мѣру вина. Между купающимися былъ хорошо плававшій Пилипенко. Каково же было изумленіе всѣхъ, когда подошедшій къ берегу въ форменномъ сюртукѣ Кази, не умѣвшій плавать, громко крикнулъ: „и я пойду купаться“. И съ этимъ словомъ, вступая одѣтый въ рѣчку, смѣло направился къ омуту. Къ счастію, недалеко въ рѣкѣ находился Пилипенко. Не говоря худаго слова, онъ зашелъ сзади Кази и, прижавши его мускулистыя руки своимъ обхватомъ къ тѣлу, поднялъ богатыря и понесъ на песчаный берегъ, приговаривая: „вамъ, Алекс. Андр., надо отдохнуть“.
— Вишь, что выдумалъ! ворчалъ Кази, шпоря нагаго Пилипенку по голенями.
Увидавъ струями текущую изъ ногъ Вас. Петр. кровь, и другіе бросились къ нему на помощь и, связавъ общими силами богатыря полотенцами и простынями, отправили на отдыхъ.
— Вѣдь я жь вамъ, чудаки, говорилъ, прихихикивая упрекалъ товарищей выспавшійся Кази: не давайте мнѣ шампанскаго, а вы все свое: выпей, да выпей! Когда нибудь я васъ всѣхъ переколочу.
Этого, однако, не случилось.
Не держа собственнаго стола, я отправлялъ приносимыхъ мною съ Реевскаго болота дупелей къ Бюлеровскому Петру; и появлявшаяся за обѣдомъ дичина возбудила охоту и въ баронѣ пострѣлять вмѣстѣ со мною дупелей. „Жаль, что у меня нѣтъ собаки“, говорилъ баронъ. Но я успѣлъ убѣдить его, что мой, хотя и не блистательный Трезоръ доставитъ намъ обоимъ возможность поохотиться. Дупелей нашлось довольно, и когда Трезоръ дѣлалъ стойку, я подзывалъ полковника и стрѣлялъ только въ случаѣ двухъ его промаховъ. Полковникъ видимо остался доволенъ.
Излишне говорить, что въ свободное въ теченіи травянаго продовольствія время я отправлялся въ Березовку къ Бржесскимъ; и тутъ я узналъ, что нашъ Вейнбергъ, успѣвшій завести пару бракованныхъ и нетычанку, сдѣлался любимымъ гостемъ во всѣхъ домахъ съ невѣстами.
Мы видѣли, что Карлъ Ѳед. не особенно благосклонно смотрѣлъ на его размашистый тонъ, тѣмъ не менѣе признавалъ въ немъ принесенное изъ гвардіи умѣнье щегольски одѣться. Кто помнитъ хотя бы въ хорошей фотографіи красивую статую Ватиканскаго Нила, можетъ сказать, что, за исключеніемъ бороды, видѣлъ портретъ Вейнберга. Бржесскіе были отъ него въ восторгѣ, и какъ я ни давалъ чувствовать, что не раздѣляю это, они продолжали называть его прелестью и цыганкой Матреной въ штабъ-офицерскихъ эполетахъ, такъ какъ онъ съ большимъ увлеченіемъ подпѣвалъ подъ фортопьяно:
Эхъ, ну поди прочь, поди проьч,
Берегись.
Скинь-ка шапку, скинь-ка шапку
Да пониже поклонись.
Оказалось, что Вейнбергъ не только успѣлъ понравиться Бржесскимъ, но очутился и за Елизаветградомъ у матери Бржесской, Добровольской.
Такъ какъ имя Бржесскихъ было на устахъ всего края, и Карлъ Ѳедор. слышалъ отъ меня о прекрасномъ верховомъ заводѣ Бржесскаго, то въ слѣдующій разъ отправился со мною, прогостилъ въ Березовкѣ два дня, купилъ три лошади, въ томъ числѣ одну трубаческую сѣрую и вернулся очарованный любезностью хозяевъ.
Впослѣдствіи, когда я отпрашивался въ Березовку, онъ объявлялъ за столомъ:
— Аѳ. Аѳ. ѣдетъ въ рай.