Ранние годы моей жизни (Фет)/1893 (ДО)/41
| ← Глава XL | Ранніе годы моей жизни — Глава XLI | Глава XLII → |
| Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Ранніе годы моей жизни. — Москва: Товарищество типографіи А. И. Мамонтова, 1893. — С. 341—350. |
Оглядываясь на свое прошлое, я не разъ вынужденъ былъ признаться, что мною въ большинствѣ случаевъ руководили внѣшнія условія, которыхъ я даже, по совершенной неопытности, не въ состояніи былъ взвѣсить.
Непочатая неопытность въ первые годы практической жизни представляется мнѣ въ настоящее время чѣмъ-то смѣшнымъ и жалкимъ и объяснить ее я могу только, говоря вульгарнымъ языкомъ, своею врожденною лѣнью приняться за какое либо новое дѣло.
Но вникая глубже въ сущность явленія, я давно убѣдился, что слово лѣнь слѣдуетъ замѣнить словомъ неспособность. Верховая лошадь лѣнится въ тяжеломъ возу, а возовикъ на легкихъ аллюрахъ. Но въ своемъ дѣлѣ каждая лошадь является ретивой.
Почему, не будучи въ состояніи справиться безъ репетитора съ лекціями въ университетѣ, я махнулъ на нихъ рукой, а черезъ 25 лѣтъ съ охотою занимался отдѣльными отраслями знанія, даже съ извѣстнымъ наслажденіемъ, такъ какъ, не заваливая мозговъ разнообразными предметами, совершенно ясно понималъ, надъ чѣмъ я тружусь. Гораздо легче механически дѣйствовать въ незнакомомъ дѣлѣ по чужому указанію, чѣмъ самому добираться, основательно или нѣтъ намъ указываютъ.
Старшій адъютантъ дивизіоннаго штаба, объясняя мнѣ, что я записанъ на службѣ вольноопредѣляющимся дѣйствительнымъ студентомъ изъ иностранцевъ, сказалъ, что мнѣ нужно, въ видахъ производства въ офицеры, принять присягу на русское подданство и исполнить это въ ближайшемъ комендантскомъ управленіи, т. е. въ Кіевѣ.
Получивши надлежащую бумагу къ коменданту генералу Пенхержевскому, я отправился въ Кіевъ и остановился уже не на квартирѣ зятя Матвѣева, а на Владимірской улицѣ въ собственномъ его домѣ. Тамъ же засталъ я и брата Василія, поступившаго въ университетъ и отчаянно предававшагося танцамъ на балахъ. Въ короткое время моего пребыванія въ городѣ я бывалъ на нѣсколькихъ интимныхъ балахъ въ ученомъ мірѣ, куда меня, какъ близкаго родственника профессора, любезно приглашали. Красивая Лина играла на этихъ пикникахъ не послѣднюю роль, но самъ Матвѣевъ болѣе пробавлялся за карточнымъ столомъ. Нерѣдко, отыскавъ въ курильной комнатѣ, онъ велъ меня въ танцовальную залу и говорилъ смѣясь: „посмотри, пожалуйста, на вальсирующаго Васеньку, — ну точно винты нарѣзаетъ“.
Дѣйствительно, высоко подымая локти, братъ весьма походилъ на слесаря, нарѣзающаго винты.
Хотя къ коменданту мнѣ отправляться приходилось черезъ весъ городъ, тѣмъ не менѣе я ѣхалъ туда, озираясь во всѣ стороны, чтобы тотчасъ же спрыгнуть съ извощичьихъ саней при видѣ офицерскаго, не говорю уже генеральскаго, мундира. Когда по причинѣ холодовъ и дальнихъ разстояній, я просилъ у коменданта разрѣшенія иногда проѣхать, то онъ спросилъ: „съ кѣмъ же это вы желаете кататься?“ — и видимо успокоился, когда я назвалъ Матвѣева.
Послѣ формальной моей явки адъютантъ Пенхержевскаго Куманинъ пригласилъ меня въ гостиную и представилъ женѣ своей, прибавивъ: „не откажите отобѣдать съ нами послѣ завтра и передать отъ меня Александру Павловичу, что я жду его тоже, и что все будетъ какъ слѣдуетъ и будетъ подогрѣто“. Объяснивъ мнѣ, что подогрѣтъ будетъ лафитъ, Матвѣевъ въ назначенный день отправился со мною къ столу къ богачу Куманину, у котораго обѣдъ оказался чѣмъ-то вродѣ священнодѣйствія съ многократнымъ приглашеніемъ повара для замѣчанія о приготовленныхъ блюдахъ.
Такъ какъ высланные мнѣ пять тысячъ оказались билетомъ Кіевскаго банка, то я воспользовался случаемъ приготовить себѣ въ Кіевѣ новую офицерскую обмундировку со всѣми принадлежностями, за исключеніемъ втораго сюртука, который мнѣ передѣлали изъ студенческаго домашній портной, слуга брата, Афиногенъ. Вѣроятно, сличая мою солдатскую обмундировку со своимъ болѣе тонкимъ сюртукомъ, Афиногенъ пришелъ къ заключенію, что мое настоящее положеніе представляетъ тяжелый временный искусъ, почему однажды философствуя сказалъ, что на это надо себя обременить. При прощаніи даже Лина спросила: „скоро ли, наконецъ, изъ невзрачнаго червяка ты превратишься въ блестящаго мотылька?“
Вечеромъ наканунѣ отъѣзда я въ кабинетѣ сестры захотѣлъ закурить папироску, и потому, свернувъ бумажку, сталъ зажигать ее у лампы. Нагрѣвшаяся бумажка разомъ вспыхнула до самыхъ пальцевъ, такъ что я выронилъ ее въ лампу. Боясь бѣды, я схватилъ съ лампы стекло и нѣсколько секундъ раздумывалъ, куда его положить, не портя нарядной шерстяной салфетки.
— Брось, брось, кричала сестра, — что я исполнилъ, сильно обжегши руку. Сейчасъ же явился кувшинъ съ ледяною водою, и даже на другой день, не взирая на сильный морозъ, я облегчалъ боль въ рукѣ, выставляя послѣднюю безъ перчатки на холодъ. Напрасно спрашивалъ я, проголодавшись, чего либо съѣстнаго на станціи.
— У насъ ничего нѣтъ, былъ отвѣтъ, но на сдѣдующей станціи найдете что угодно. На слѣдующей отвѣтъ повторился буквально; тѣмъ не менѣе я рѣшился ожидать еще три часа. Но когда услыхалъ тотъ же отвѣтъ въ третій разъ, то послалъ слугу разыскать что бы то ни было. Оказалось, что можно добыть хлѣба и приготовить яичницу. Усѣвшись за столикъ каморки, прилегающей къ главной станціонной комнатѣ, я дождался своей яичницы, почему-то оказавшейся безбожно измаранной сажей; тѣмъ не менѣе я жадно принялся за невзрачное блюдо, сожалѣя лишь о недостаточномъ его количествѣ. Въ это время дверь изъ сѣней въ станціонную комнату отворилась, и вошедшій высокаго роста брюнетъ, пройдя по залѣ, заглянулъ въ дверь моей комнаты и, приподнявъ свою черную эриванку, спросилъ: „что это вы дѣлаете“?
— Какъ видите, глотаю грязную яичницу.
— Пообождите минутку, отвѣчалъ незнакомецъ, я очень радъ, что могу утолить вашъ голодъ болѣе снѣдомымъ. Пойдемте къ большому столу въ залѣ.
Слѣдуя за незнакомцемъ, я увидалъ у крыльца станціи въ направленіи къ Кіеву отложенныя желтыя крытыя сани на подобіе коляски, а черезъ минуту въ дверь вошелъ несомнѣнно панскій гайдукъ, какого въ первый и въ послѣдній разъ въ жизни удалось мнѣ видѣть. На немъ была мѣховая синяя чемарка и черная малороссійская шапка, изъ подъ которой сзади спускалась тщательно заплетенная коса, обошедшая по щекѣ лѣвое ухо, черезъ коротое перекидывалась спереди. Не было сомнѣнія, что это знаменитый оселедецъ.
— Неси сюда погребецъ, сказалъ незнакомецъ.
— Я графъ Браницкій и былъ у сестры моей Потоцкой, сказалъ мой амфитріонъ въ то время, какъ гайдукъ разставлялъ передъ нами всякаго рода паштеты и другія закуски, не успѣвшія еще окончательно замерзнуть. Не забыто было и превосходное венгерское. Справедливость требуетъ сказать, что я несравненно былъ усерднѣйшимъ цѣнителемъ завтрака, чѣмъ самъ хозяинъ. Прощаясь со мною, онъ почти силою навязалъ мнѣ пару благовонныхъ сигаръ. Я горячо поблагодарилъ графа за его любезность и потомъ уже не встрѣчался съ нимъ.
Въ нашей дивизіонной юнкерской командѣ въ мое отсутствіе произошла перемѣна. Критъ ушелъ въ свой полкъ, а командиромъ нашими назначенъ былъ поручикъ принца Альберта полка Быльчинскій. Этотъ хотя въ свою очередь былъ съ юнкерами весьма вѣжливъ, тѣмъ не менѣе никого не звалъ къ себѣ обѣдать и у юнкеровъ не обѣдалъ. Но у него, что тогда случалось довольно рѣдко, была явная наклонность и сочувствіе къ изящной словесности, и мы не разъ вмѣстѣ читали и восхищались его національнымъ поэтомъ Мицкевичемъ.
Въ то время, къ полному его удовольствію, я перевелъ размѣромъ подлинника „Воеводу;“ но нѣкоторыя подробности котораго въ позднѣйшее время показались мнѣ дотого неудачными, что я исключилъ этотъ переводъ изъ собранія 63 года.
Каждую недѣлю намъ приходилось являться утромъ къ начальнику дивизіи попарно на ординарцахъ, причемъ являвшійся за рядоваго былъ съ ружьемъ, а за унтеръ-офицера съ палашомъ.
Такъ какъ о калошахъ не могло быть и рѣчи, а подошвы по снѣгу набирались влаги, то дядькамъ солдатикамъ приходилось тщательно вытирать сапоги ординарцевъ, чтобы устранить паденіе на навощеномъ паркетѣ. Тѣмъ не менѣе, бывало, подходишь мѣрнымъ шагомъ и въ душѣ поминаешь царя Давида и кротость его. Одѣвали ординарцевъ дядьки въ казармѣ, а такъ какъ зеркала не было, то и приходилось поневолѣ довѣряться добросовѣстности дядекъ, застегивавшихъ портупею на пряжку, обнимая ординарца сзади по таліи.
Однажды, къ величайшему моему прискорбію, Ант. Ант., выслушавъ на свое: „здравствуйте“ — мое формальное: „здравія желаю ваше пр—ство“, — сказалъ: „ваша пряжка на портупеѣ нечищена, и вы съ грязной являетесь къ начальнику дивизіи“.
На слѣдующій разъ, какъ нарочно, то же замѣчаніе было сдѣлано о пуговицахъ, причемъ Ант. Ант. прибавилъ: „взыщите съ вашего слуги, такъ какъ я во второй разъ вынужденъ вамъ сдѣлать замѣчаніе; а на слѣдующій я вынужденъ буду отправить васъ на гауптвахту“.
Конечно, я не дозволялъ уже надѣть на себя амуниціи, не осмотрѣвъ ее предварительно. Но видно, гдѣ тонко, тамъ и рвется.
На слѣдующій разъ генералъ замѣтилъ, что у меня не форменные сапоги и приказалъ сдѣлать форменные съ прямо отрубленными носками, шириною въ три пальца. Какъ ни тяжко было мнѣ, въ виду скораго производства, тратиться на ненужные солдатскіе сапоги, я не безъ гордости явился въ слѣдующій разъ на ординарцы въ новыхъ сапогахъ.
— Это не форменные сапоги, воскликнулъ Ант. Ант., взглянувъ мнѣ на ноги; это опойковые, а нужно простые выростковые, личные.
Позвавъ сапожника, я ему буквально передалъ слова генерала, и онъ сшилъ мнѣ форменные сапоги личные, т. е. черною юхтовою клѣтчаткой наружу. Конечно, и эти сапоги были забракованы, и только въ третій разъ его пр—о воскликнулъ: „вотъ это настоящіе сапоги“.
Мирное и формальное теченіе нашей жизни въ командѣ было однажды возмущено слѣдующимъ событіемъ.
Еще при Критѣ не довольно хорошо державшіе посадку наказывались при слѣдующемъ изреченіи, обращенномъ къ старшему унтеръ-офицеру команды: „по окончаніи ученія отгонять такого-то на кордѣ безъ сѣдла на Принцѣ“.
Помню я этого проклятаго воронаго Принца, на которомъ и мнѣ раза два пришлось отмучиться на кордѣ. Не говорю о невыносимой тряскости этой лошади: молодому всаднику тряскость нипочемъ; но губительна была у Принца невѣроятная подвижность кожи, которая на рыси при каждомъ шагѣ правой передней ноги со спины съѣзжала направо, а затѣмъ оттуда съ противоположными движеніемъ лошади во мгновеніе ока съѣзжала настолько же налѣво, и если бы вы сильными толчками лошади не отдѣлялись отъ ея спины, то навѣрное были бы сброшены въ ту или другую сторону. Чаще всего оставаться для корды на Принцѣ приходилось бѣдному Кулаковскому. Но и это не помогало.
— Кулаковскій! воскликнулъ однажды Быльчинскій въ манежѣ: вы только понапрасну мучаете бѣдную лошадь, которая не знаетъ, чего вы отъ нея требуете. А это потому, что вы сами не знаете тѣхъ слѣдовъ, которыми исполняется отдѣльная команда, ни соотвѣтственнаго движенію лошади положенія рукъ. Поэтому извольте слѣзть и, занявши свое мѣсто въ смѣнѣ, исполнять пѣшкомъ, чего не умѣете исполнить верхомъ.
Кулаковскій слѣзъ съ лошади, но несмотря ни на какія убѣжденія командира, не сталъ на указанное мѣсто, такъ что Быльчинскій приказалъ ему отойти на середину и, окончивъ ученіе, сказалъ собравшимся юнкерамъ: „открытое нарушеніе дисциплины со стороны г. Кулаковскаго превышаетъ мѣру предоставленнаго мнѣ взысканія, и я долженъ представить его рапортомъ начальнику дивизіи, прося объ отдачѣ его подъ судъ“.
Съ этимъ Быльчинскій ушелъ изъ манежа. Мы окружили Кулаковскаго съ вопросами, почему ему вдругъ пришло въ голову такое сопротивленіе?
— Я не лошадь, отвѣчалъ онъ, чтобы поспѣвать за верховою смѣной. Если бы онъ скомандовалъ галопъ, стало быть и я долженъ бы былъ поспѣвать за лошадьми?
Напрасно разъясняли мы ему, что въ пѣшемъ по конному мы изображаемъ конный строй безъ всякаго ущерба нашему достоинству; съ упорствомъ норовистой лошади онъ повторялъ: „я не лошадь“.
Къ вечеру того же дня мы узнали, что Быльчинскій приготовилъ рапортъ для подачи его на утро въ дивизіонный штабъ, и, переговоривъ еще разъ между собою отправились къ поручику съ просьбой не подавать рапорта, слѣдствіемъ котораго было бы разжалованіе Кулаковскаго въ вѣчные рядовые, и неблагопріятная тѣнь, наброшенная на нашу юнкерскую команду.
Послѣ долгихъ колебаній Быльчинскій согласился не подавать рапорта съ тѣмъ, чтобы Кулаковскій на слѣдующій день попросилъ у него извиненія въ манежѣ передъ всей командой, а затѣмъ, ставши на свое конное мѣсто, исполнилъ по командѣ всѣ движенія пѣшкомъ.
Такъ и случилось.
Давно уже, какъ мы освѣдомились изъ корпуснаго штаба, пошло наше представленіе въ Петербургъ, но государь въ это время находился въ Палермо, и никто не могъ разсчитать срока нашего производства.
Будущему офицеру Военнаго Ордена полка слѣдовало запастись прежде всего хорошей гнѣдой лошадью.
Сравнивая тогдашнія цѣны вообше съ теперешними, поймешь ихъ громадную разницу.
Однажды начальникъ дивизіи предложилъ мнѣ купить за 200 руб. изъ подъ его сѣдла гнѣдаго красавца Камрада, которымъ мы всѣ любовались.
Немедля ни минуты, я написали отцу объ этомъ предложеніи, и черезъ мѣсяцъ получилъ съ почты требуемыя деньги.
Вспоминаю и теперь съ нѣкоторымъ восторгомъ о красавцѣ и умницѣ Камрадѣ. Не умѣю прибрать болѣе вѣрнаго и лестнаго для него сравненія, чѣмъ уподобивъ его съ трепещущей жизнью танцевщицей, съ легкостью пера повинующейся малѣйшему движенію танцора. Сила и игривость лошади равнялись только ея кротости. Бывало, на плацу передъ конюшней, давши пошалить Камраду на выводкѣ, мы окончательно снимали съ него недоуздокъ и пускали на волю. Видя его своевольные и высокіе прыжки, можно было ожидать, что онъ, заносчиво налетѣвъ на какую-либо преграду, изувѣчится; но достаточно было крикнуть: „въ свое“, чтобы онъ тотчасъ же пріостановился и со всѣхъ ногъ бросился въ стойло.
Однажды, когда я утромъ, лежа въ постели, услыхалъ стукъ открывавшагося ставня и ждалъ слугу съ кофеемъ, послѣдній на подносѣ съ кофеемъ принесъ и казенный конвертъ, на которомъ я съ восторгомъ прочелъ: „его благородію корнету Фету“.
Только вновь произведенные нижніе чины способны понять восторгъ, который въ жизни уже не повторяется. Всѣ дальнѣйшіе чины и почести ничто въ сравненіи съ первыми эполетами.
По вскрытіи пакета я прочелъ слѣдующее:
„Дежурный штабъ-офицеръ проситъ васъ отвѣтить, для докладу его пр—у начальнику штаба, согласны ли вы быть прикомандированнымъ къ корпусному штабу“.
Во мгновеніе ока я уже былъ одѣтъ въ форменный сюртукъ съ эполетами, съ бѣлой фуражкой съ чернымъ околышемъ на головѣ и, захвативши штабную бумагу, побѣжалъ къ поручику Быльчинскому. Принявши его радушное поздравленіе съ производствомъ, я признался въ совершенномъ невѣдѣніи служебной карьеры и просилъ совѣта насчетъ того, что отвѣчать.
— Тутъ не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія, отвѣчалъ Быльчинскій: если вы хоть малость разсчитываете на карьеру, то офицеръ можетъ на нее надѣяться только въ штабѣ, а не во фронтѣ, гдѣ при нашемъ тугомъ производствѣ и майора надо ожидать до сѣдыхъ волосъ. У васъ, безъ сомнѣнія, готова полная форма, а потому мой совѣтъ, надѣвайте ее, явитесь поблагодарить Ант. Ант. и немедля отвѣчайте дежурному штабъ-офицеру о вашемъ согласіи на прикомандированіе.
Узнавъ, что бумага о нашемъ производствѣ пришла въ дивизіонный штабъ, я въ тотъ же день въ полной парадной формѣ явился въ квартиру начальника дивизіи и просилъ доложить о себѣ генералу.
Въ залѣ, гдѣ я такъ часто бывалъ на ординарцахъ, Ант. Ант. встрѣтилъ меня въ сюртукѣ безъ эполетъ, повторяя многократно: „поздравляю, отъ души поздравляю“.
Когда я нѣсколько сконфуженный высказалъ генералу мою чистосердечную признательность за его всегдашнее вниманіе и наставленія, онъ остановилъ меня словами: „и не говорите, и не благодарите“. Тутъ, къ крайнему моему смущенію, онъ высказалъ мнѣ похвалы, которыхъ я, не взирая на давно минувшее, повторять не рѣшаюсь.
— Не вы меня, а я васъ долженъ благодарить, сказалъ онъ въ заключеніе, — за примѣръ, который вы подавали всей командѣ, и я васъ покорнѣйше благодарю.
При этомъ добрѣйшій Ант. Ант. троекратно низко поклонился мнѣ въ поясъ.
Соображая, что задачу быть хорошимъ ѣздокомъ на красивой лошади передъ фронтомъ я мѣняю на роль столоначальника, отъ котораго только въ исключительномъ случаѣ могутъ потребовать быть при корпусномъ сборѣ верхомъ за своимъ генераломъ, я разсчиталъ, что мнѣ даже нѣкогда будетъ заниматься такой доброѣзжей лошадью какъ Камрадъ, а потому купилъ у одного юнкера за 60 руб. бракованнаго гнѣдаго коня, еще весьма бодраго и красиваго, и продалъ Камрада вновь произведенному однополчанину своему за 300 рублей.
Дня черезъ два я уже былъ въ Елисаветградѣ и отъявился у всего начальства, начиная съ добродушнаго дежурнаго штабъ-офицера и кончая Дм. Ероф. Сакеномъ. Послѣдній принялъ меня необыкновенно любезно, прибавляя, что просьба, выраженная къ нему въ письмѣ Цурикова[1], наконецъ сбылась.
— Я вамъ могу показать письмо, въ которомъ Цуриковъ пишетъ:
“Monsieur Fet
A une réputation faite
D’un home de tête
Et d’un poète.
Accordez a monsieur Fet
Le rang de cornétte.
— Нина, прибавилъ Дм. Ероф., обращаясь къ женѣ, ты не можешь себѣ представить, какой Фетъ служака. Мнѣ жаловалась Софи Золотницкая, что онъ на деревенскихъ балахъ чуть не въ кровь изодралъ ей руки солдатскимъ сукномъ своего мундира.
Живо помню, что при этихъ словахъ кровь бросилась мнѣ въ лицо, конечно, не за себя, а за милую дѣвушку, знавшую чѣмъ отрекомендовать меня въ глазахъ такого формалиста, какъ Дм. Ероф., и выдумавшую такую небывальщину.
— Приходите къ намъ обѣдать по воскресеньями, сказалъ генералъ.
— И пожалуйста всегда, когда вы будете свободны, прибавила Анна Ивановна, заходите къ намъ во всякое время, вы найдете свой приборъ на столѣ.
Не менѣе любезно былъ я принять и въ семействѣ моего непосредственнаго начальника генерала фонъ-деръ-Л., состоявшаго изъ весьма красивой блондинки его жены и дѣвицы-свояченицы баронессы Б.
Такъ какъ я сталъ получать 300 руб. жалованья, то жить мнѣ стало вдвое легче.
Сначала платя какую-то бездѣлицу за небольшую квартиру, я, попрежнему держалъ собственную кухню, но потомъ убѣдился, что игра не стоить свѣчъ, и сталъ нанимать квартиру со столомъ для себя и даже, когда позднѣе обзавелся экипажемъ, для двухъ людей за 20 руб. въ мѣсяцъ. Кормили меня превосходно и въ этомъ отношеніи желать было нечего.
- ↑ Знакомый Сакену орловскій помѣщикъ.