Ранние годы моей жизни (Фет)/1893 (ДО)/38
| ← Глава XXXVII | Ранніе годы моей жизни — Глава XXXVIII | Глава XXXIX → |
| Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Ранніе годы моей жизни. — Москва: Товарищество типографіи А. И. Мамонтова, 1893. — С. 319—328. |
Захотѣлось мнѣ повидаться съ Борисовымъ, и у насъ изъ Крылова въ Кременчугъ лѣтомъ было самое дешевое и пріятное сообщеніе по Тясьмину и по Днѣпру.
Стоило только улучить минуту отправленія рыбачьей лодки въ Кременчугъ, и за двугривенный можно было подъ парусомъ совершить одинъ изъ тѣхъ переѣздовъ, которые я описалъ въ стихотвореніи „Днѣпръ въ половодье“.
Въ Кременчугѣ я нашелъ Борисова благодушествующимъ среди караульныхъ офицеровъ всѣхъ полковъ. Онъ открылъ какое-то необыкновенное бессарабское вино, которымъ угощалъ навѣщавшихъ его товарищей.
— Ты куда же отсюда? спросилъ меня Борисовъ.
— Да пробираюсь къ Бржесскимъ въ Березовку. Отсюда большой дорогой кажется 30 верстъ, и придется взять почтовыхъ.
— Возьми ты, братецъ мой, лучше мою тройку сѣрыхъ; на ней Краснобаевъ тебя въ два часа сомчитъ, тамъ переночуетъ, а завтра утромъ будетъ назадъ.
Сказано — сдѣлано. Продернувши длинный поводъ въ кольцо колокольчика, Михайла заставилъ послѣдній замолчать, обмотавъ поводъ вокругъ расписной дуги Весельчака. Я усѣлся на заднемъ переплетѣ телѣги, тогда какъ Михайла занялъ мѣсто кучера на переднемъ. Въ инспекторскомъ штабѣ даже курьеры подвязывали колокольчики.
Рысцой помаленьку выбрались мы изъ Кременчуга и переѣхали Днѣпръ по плашкоутному мосту, въ цѣлую версту длиною. Вотъ проѣхали песчаный Крюковъ и выбираемся изъ него между огородами по дорогѣ, на которой разливы мѣстами оставили свѣтлыя и глубокія лужи, широко перерѣзавшія путь. Когда Весельчакъ вошелъ въ одну изъ нихъ по колѣна, Михайла, желая повеселиться колокольчикомъ, котораго я, признаюсь, терпѣть не могу, рѣшился развязать ему языкъ. А чтобы не мочить ногъ, онъ прямо съ козелъ по оглоблямъ полѣзъ на Весельчака и верхомъ сѣлъ ему на спину около самой сѣделки. Размотавъ длинный поводъ съ дуги и освободивъ колокольчикъ, Краснобаевъ воскликнулъ, бесѣдуя самъ съ собою: „вотъ бы чудесно Весельчака попоить! “ Но Весельчакъ и по освобожденіи повода не склонялъ головы къ водѣ.
— Ищь! воскликнулъ Михайла, взнузданный-то пить не хочетъ; изволь, другъ: скопаю съ тебя узду.
Но получивъ и полную свободу, Весельчакъ не опускалъ къ водѣ обнаженной головы, а пошатавшись съ ноги на ногу, сталъ тихонько трогаться съ мѣста.
— Тпр... ободрать тебя! крикнулъ Михайла; но Весельчакъ съ каждой секундой прибавлялъ шагу, и выйдя изъ лужи, въ самомъ скоромъ времени изъ шага перешелъ въ рысь, а затѣмъ въ галопъ и карьеръ.
Я могъ только сдерживать пристяжныхъ; что же касается до Весельчака, то натянувъ вожжи, я бы только уздою, приходящейся въ грудь Михайлѣ, стащилъ его съ лошади, тогда какъ онъ, держась обѣими руками за скачущую дугу, былъ радъ, что не валится долой.
Дѣло вѣроятно обошлось бы проскачкою тройки на нанѣсколько верстъ по торной и песчаной дорогѣ.
Но Михайла и тутъ предался порыву негодованія и, нагнувшись по возможности впередъ, со всего розмаху ударилъ Весельчака по правой щекѣ съ восклицаніемъ: „ахъ, чтобъ ты сдохъ! и Весельчакъ, не ожидавшій такого конфуза, тотчасъ же съ дороги поворотилъ цѣликомъ влѣво, и мы помчались, куда глаза глядятъ.
Глядѣли же мои глаза на одинъ изъ столѣтнихъ дубовъ, разбросанныхъ по песчаной равнинѣ, и я къ ужасу увидалъ, что наша колесница во весь духъ несется на эту роковую мету. Но и въ этомъ случаѣ я остался вѣрнымъ правилу не выскакивать на ѣздѣ. Оставалось нѣсколько скачковъ до роковаго дуба; но въ минуту, когда Весельчаку приходилось на всемъ скаку удариться лбомъ въ дерево, онъ свернулъ настолько вправо, что пронесся мимо, предоставляя лѣвой пристяжной встрѣтиться съ дубомъ.
Но и пристяжной такая перспектива не понравилась и, осадивши на всемъ скаку, она была не только постромками опрокинута навзничь, но и оторвана отъ телѣги.
Этотъ внезапный и сильный ударъ образумилъ Весельчака, и тотъ всталъ какъ вкопанный.
Оглянувшись налѣво назадъ, я ожидалъ, что увижу пристяжную если не убитой, то искалѣченной. Каково же было мое удивленіе, когда оторвавшаяся лошадь поднялась съ песку, въ который зарылась спиною, встряхнулась и, почувствовавъ себя на свободѣ, пустилась бѣжать.
А такъ какъ уцѣлѣвшій въ постромкахъ валекъ сталъ попадать ей по заднимъ ногамъ, то она понеслась по полю, вскидывая задомъ и отбивая валекъ.
Едва могъ я уговорить Мйхайлу воспользоваться смущеніемъ Весельчака, чтобы взнуздать его снова. Успокоенный на этотъ счетъ, я болѣе получаса слѣдилъ за быстрыми вольтами пристяжной, не удалявшейся, слава Богу, слишкомъ далеко отъ сѣрыхъ сотоварищей. Наконецъ съ помощью какого то прохожаго была поймана и игривая пристяжная, но этимъ приключеніе не кончилось. Оставалось Михайлѣ, привязавъ поводъ пристяжной къ лѣвому гужу, сѣсть на козлы. Но какъ оставить виновнаго безъ возмездія! и съ восклицаніемъ: „ахъ ты проклятый!“ — Краснобаевъ изо всѣхъ силъ ударилъ кнутовищемъ Весельчака по переносью. Послѣдній, какъ свѣча поднявшись на дыбы, повернулъ нѣсколько влѣво, такъ что, опускаясь на землю, переломилъ попавшую ему на спину правую оглоблю. Пришлось искать гдѣ либо въ изгороди подходящаго кола, чтобы подвязать переломленную оглоблю. Наконецъ, худо ли хорошо ли, все было связано и закрѣплено, и мы, выбравшись изъ Днѣпровскаго прибрежья въ гору на степной уровень, проворно покатили по дорогѣ въ Александрію.
Солнце закатилось, и золотистый вечеръ царилъ надъ необъятною степью. Новая и ладная телѣга слабо погромыхивала по мягкой накатанной дорогѣ. Среди степнаго безмолвія ясны были удары бѣгущей тройки, и минутные басовые звуки проносившихся по зарѣ жуковъ.
— О... о... о! вдругъ вскрикнулъ Михайло, хватаясь за правый глазъ: — батюшки, смерть моя! окривилъ, разбойникъ! вопилъ онъ, казня кнутовищемъ упавшаго къ нему на колѣни навознаго жука. — Вотъ тебѣ, вотъ тебѣ, анаѳема! восклицалъ Краснобаевъ: что жь тебѣ бѣлый свѣтъ малъ что ли былъ, и только тебѣ и дороги, что прямо мнѣ въ глазъ!
Явно, въ этотъ вечеръ Михайлѣ не везло.
У милѣйшихъ Бржесскихъ я засталъ какого-то весьма приличнаго молодаго человѣка, кажется, кандидата Кіевскаго университета. Хозяйка угостила насъ прекраснымъ ужиномъ, орошеннымъ бутылкой рейнвейна; а въ 11 час. она сказала: „вы, господа, съ дороги, да и сама я устала; а потому позвольте пожелать вамъ покойной ночи. Вамъ, какъ всегда, прибавила она мнѣ, постель приготовлена въ кабинетѣ Алексиса; а васъ, обратилась она къ кандидату, мальчикъ проводить во флигель“.
Но только что кандидатъ исчезъ за дверью, какъ Александра Львовна сказала вполголоса: „я знаю, вамъ нужно перетолковать по душѣ, и я спровадила лишняго гостя; ступайте въ кабинетъ и вамъ сейчасъ подадутъ замороженнаго редерера“.
Вначалѣ августа пришлось и мнѣ съ полкомъ отправляться на тѣсныя квартиры въ Новую Прагу по случаю дивизіоннаго кампамента. Въ отведенной мнѣ горницѣ у простаго хохла было весьма недурно по причинѣ опрятнаго содержанія горницы его расторопною дочерью. При ничтожности моей тогдашней служебной роли, не умѣю ничего сказать объ этомъ времени. Не вступая въ новыя знакомства, я и здѣсь на тѣсныхъ квартирахъ продолжалъ бывать у своихъ же однополчанъ и, между прочимъ, у любезной и домовитой Ол. Ник. Гайли.
— Я нарочно, сказала она мнѣ смѣясь, выслала сюда за двѣ недѣли впередъ до своего пріѣзда кухарку съ коровой; я и не предполагала, что Крюднеръ, собирая вечеромъ офицеровъ на преферансъ и на чай, будетъ ежедневно посылать за сливками къ моей кухаркѣ, которая на вопросъ, слѣдуетъ ли давать сливокъ, услыхала возгласъ Эд. Иван.: „какой вздоръ! разумѣется, давать“; а когда я пріѣхала сюда, кухарка повалилась мнѣ въ ноги, со словами: „матушка, ни масла, ни сметаны не собрала; Крендель все попилъ!“
Но августъ кончился, и мы потянулись походомъ въ Елизаветградъ. Здѣсь вся дивизія стала въ лагерныхъ баракахъ, выстроенныхъ любимымъ способомъ Дмитрія Ерофеевича изъ сыраго кирпича, подъ камышевой крышей. Замѣчательно, что военные лагери до сихъ поръ строго хранятъ римскій планъ, времени Цезаря и Ювенала, съ офицерскими бараками или палатками на средней линейкѣ. Въ одномъ изъ домиковъ мнѣ пришлось занимать комнату какъ нарочно съ наименѣе для меня симпатичнымъ корнетомъ Краевскимъ. Болѣе всего не нравилось мнѣ въ немъ какое то безсердечное козыряніе. Такъ, напримѣръ, ему прислуживалъ крѣпостной его дворовый мальчикъ, торопливо исполнявший разнообразныя требованія господина босикомъ и большею частію безъ шапки. При этомъ несчастный порѣзалъ себѣ стклянкой подошву и довольно сильно нахрамывалъ. Иногда Краевскій, пославши его куда нибудь, прикрикивалъ: „не хромать“! и видно было, какого самообладанія требовало исполненіе такого приказанія. Къ моему удовольствію мой сожитель, расхаживая по всѣмъ четыремъ полкамъ дивизіи, рѣдко оставался дома.
Однажды дверь отворилась, и на порогѣ явился молодой офицеръ съ быстрыми глазами и орлинымъ носомъ.
— Мнѣ сказали, проговорилъ онъ, что здѣсь живетъ юнкеръ Фетъ.
— Къ вашими услугами, отвѣчалъ я.
— Позвольте рекомендоваться, поручикъ Громека, усердный вашъ поклонникъ; я полковой адъютантъ полковника Трубникова, который въ свою очередь жаждетъ съ вами познакомиться; надѣюсь, вы будете такъ любезны и позволите похитить себя прямо въ нашъ пѣхотный лагерь.
— Помилуйте, возможно ли это, отвѣчалъ я: нижнимъ чинамъ всякая ѣзда запрещена.
— Вы только заявите согласіе, и я перенесу васъ на коврѣ-самолетѣ.
Это запрещеніе напоминаетъ мнѣ порядочную муку, испытанную мною въ Елизаветградѣ. Находясь въ 2-хъ верстномъ разстояніи отъ города, я долженъ былъ явиться къ корпусному командиру поблагодарить за неоднократно выраженное ко мнѣ вниманіе. Слѣдуетъ принять въ разсчетъ, что для подобной явки въ невыносимый зной необходимо пройти двѣ версты въ толстыхъ, подбитыхъ кожей, рейтузахъ, въ бѣломъ колетѣ изъ солдатскаго сукна, въ перчаткахъ съ каляными раструбами, съ 8-ми фунтовымъ палашомъ у бедра и 10-ти фунтовой мѣдной каской на головѣ. Во всемъ этомъ надо стараться пройти, не запыливъ безукоризненно бѣлаго мундира. Какъ бы то ни было, добравшись до помѣщенія знакомыхъ мнѣ трехъ сыновей Сакена, я по возможности оправился и просилъ ихъ доложить отцу о моемъ приходѣ. Желая сохранить заслуженное у корпуснаго командира мнѣніе обо мнѣ, какъ о служакѣ, я, войдя въ залу со столомъ, накрытымъ на множество кувертовъ, вытянулся у притолки по всѣмъ правиламъ выправки, подаваясь на носки до крайней возможности. Говорившій большею частію полушепотомъ Дм. Ероф., оставивши въ гостиной многочисленныхъ генераловъ, прибывшихъ передъ пріѣздомъ государя, что то проворчалъ; а я, догадавшись, что онъ сказалъ: „здравствуйте, Фетъ“, правильно отчеканить: „здравія желаю ваше в—пр—о“.
— Тишину, вполголоса буркнулъ генералъ.
Не смѣя переспросить, что ему угодно, я пустился въ догадки: кажется, подумалъ я, я едва дышу, и нѣмъ, какъ рыба, а онъ требуетъ какую то тишину. Пристально и почтительно глядя ему въ глаза, я еще болѣе подался на носки.
— Вышину, сказалъ генералъ и повернулся лицомъ къ гостиной.
Рискуя повалиться впередъ, я еще разъ надвинулъ корпусъ на носки, и тогда только разслушалъ слова: „vous resterez chez nous“.
Никогда не забуду я этого обѣда между корпусными командирами съ несгибающейся кожей, съ лядункой, цѣпляющейся за стулъ, и съ палашомъ, прицѣпленнымъ по пѣшему и не дающимъ возможности усѣсться. Не взирая на множество гостей, за кофеемъ Дм. Ер. нашелъ время попросить меня написать стихи для торжественнаго гимна, на которые искренно любимый имъ талантливый корпусный капельмейстеръ богемецъ Пейрекъ напишетъ музыку для вокальнаго хора кантонистовъ.
Въ бараки пришлось возвращаться вечеркомъ и не такъ мучительно озабоченными донести свою окопировку въ безукоризненномъ видѣ.
Изъ полковой канцеляріи на другой день увѣдомили меня о полученіи заказнаго письма на мое имя со вложеніемъ пяти тысячнаго документа. Слухъ этотъ обошелъ всѣхъ карточныхъ игроковъ, и одинъ изъ самыхъ задорнѣйшихъ, князь Кудашевъ спросилъ меня, неужели эта сумма представляетъ мой доходъ, а не основной капиталъ?
Это дѣйствительно былъ вексель на мое имя, которымъ отецъ вздумалъ навсегда обезпечить получаемыхъ мною изъ дому 300 р.
Игроки успокоились, но мнѣ слѣдовало, заручившись удостовѣреніемъ изъ полковой канцеляріи, отправиться лично въ Елизаветградъ на почту, и любезный эскадронный командиръ Ростишевскій приказалъ осѣдлать параднымъ вьюкомъ лошадь изъ втораго взвода, и самъ я долженъ былъ отправляться на почту въ полной парадной формѣ, за исключеніемъ кирасъ. Если я еще не умѣлъ тонко проѣхать на собственно подготовленной лошади, то освоился уже съ верховой ѣздой настолько, что не думалъ о безпокойствѣ и непрестанномъ ржаніи лошади, которая, очутившись въ полѣ совершенно одинокой, пришла въ сильное волненіе. Почтовый домъ, принадлежавшій чуть ли не самому почтмейстеру Громекѣ, отцу знакомаго мнѣ адъютанта, имѣлъ съ обѣихъ сторонъ ворота. Разспросивъ кого то о почтовомъ домѣ, я повернулъ въ первыя ворота и въѣхалъ на довольно просторный дворъ. На дворѣ не оказалось никого, кого бы я могъ разспросить о подробностяхъ, а потому, слѣзши съ лошади, я подвелъ ее къ столбамъ какихъ то амбаровъ и старался привязать закинутыми напередъ поводками, оставя мундштучные поводья на лукѣ. Въ это время съ открытой веранды, окружавшей, домъ со двора, я услыхалъ женскій голосъ, исходивший, какъ я убѣдился, изъ устъ брюнетки, среднихъ лѣтъ, одѣтой въ полосатое шелковое платье: „солдатъ, солдатъ, здѣсь нельзя привязывать лошадь“.
— Сударыня, мнѣ нужно на почту.
— Тутъ никакой почты нѣтъ, въ почтовую контору надо отправляться въ тѣ ворота, что съ лѣвой стороны дома.
Я сѣлъ на лошадь и переѣхалъ на указанный дворъ. Здѣсь почтовая контора оказалась не въ домѣ, а въ особомъ флигелѣ направо отъ воротъ. Лошадь привязать было окончательно не къ чему. На дворѣ въ парадной, но облегченной лѣтней формѣ были два или три пѣхотныхъ солдатика, вѣроятно, по сходнымъ со мною надобностямъ.
— Братъ, сдѣлай милость, сказалъ я, обращаясь къ одному изъ нихъ: — подержи мою лошадку, покуда я сбѣгаю на почту. Она смирная, а станетъ баловаться, поводи ее вокругъ двора.
Прошло, быть можетъ, минутъ пять или болѣе, пока дошла очередь до моего документа. Но сердце мое трепетало за моего импровизованнаго конюха, а взглянувши въ окно, я увидалъ, что бѣлые штаны все чаще мелькаютъ по причинѣ усилившейся бѣготни съ лошадью вокругъ двора. Въ предчувствіи бѣды я со всѣхъ ногъ бросился на дворъ, но не успѣлъ перехватить бѣжавшихъ взапуски. Вмѣсто того, чтобы взять лошадь подъ самыя уздцы, солдатикъ держалъ ее за самый кончикъ трензельныхъ поводковъ и, наконецъ, испугавшись, чтобы она не поддала его задомъ, выпустилъ поводокъ изъ рукъ. Могучая лошадь бросилась со всѣхъ ногъ на улицу, а затѣмъ и по песчаному спуску къ рѣкѣ Ингулу, Если бы даже въ настоящую минуту мнѣ пришлось переживать то же самое, то я никакъ не сумѣлъ бы рѣшить, какая предосторожность была мною упущена, и какъ бы я долженъ былъ поступить иначе. Тѣмъ не менѣе, положеніе было весьма некрасиво. Все городское начальство увидало бы лошадь Орденскаго полка безъ сѣдока мчащеюся по улицамъ и портящею не только свои поводья, но, вѣроятно, и ротъ, отрабатывать который мучились цѣлый годъ. И какъ вернусь я въ полкъ, потерявши лошадь? Но вотъ навстрѣчу моему коню изъ подъ горы показался съ десятокъ уланъ, возвращавшихся пѣшкомъ, вероятно, отъ временныхъ кухонь.
— Братцы, воскликнулъ я отчаяннымъ голосомъ, переймите моего коня!
И въ то же мгновеніе привычная рука малютки улана ухватила моего разыгравшагося носорога за поводъ. Уланъ подержали мнѣ и лошадь, покуда я ходилъ за своимъ пакетомъ въ контору, а потомъ, когда я снова умостился верхомъ, мы разстались на самомъ дружескомъ привѣтствіи, по крайней мѣрѣ съ моей стороны.
На другой или третій день послѣ этого, въ баракъ ко мнѣ вошелъ въ тонкомъ юнкерскомъ одѣяніи молодой человѣкъ и развязнымъ тономъ спросилъ: „вы меня не узнаете? я вашъ товарищъ юнкеръ Жуковъ, который сопровождалъ васъ на взводное ученіе“.
— Очень радъ васъ видѣть, сказалъ я, но какъ странно, что до сихъ поръ о васъ нѣтъ приказа ни по дивизіи, ни по полку, и удивляюсь, что при всемъ томъ вы рѣшаетесь въ запрещенномъ тонкомъ платьѣ появляться въ баракахъ.
— Что жь такое?
— Да то, что васъ только одинъ лѣнивый не арестуетъ.
— Я пріѣхалъ въ каретѣ.
— Ну смотрите, это ваше дѣло.
Черезъ день опасенія мои сбылись. Такъ какъ тогда на всѣхъ городскихъ заставахъ становился караулъ, обязанный въ лицѣ своего унтеръ-офицера соблюдать извѣстныя формальности по отношенію къ Августѣйшимъ Особами, то начальникъ нашей дивизіи Ант. Ант. Эссенъ производилъ репетицію подобной встрѣчи со спускомъ и поднятіемъ шлагбаума по командѣ: „бомъ высь“. При этомъ ѣхавшіе по шоссе въ городъ и изъ города экипажи принуждены были останавливаться въ ожиданіи поднятія шлагбаума.
Заглянувъ случайно въ стекло стоявшей кареты, Ант. Ант. къ немалому изумленію увидалъ юнкера въ формѣ изъ тонкаго сукна. Выманивъ знакомъ сидящаго въ каретѣ, онъ на вопросъ: „кто такое?“ услыхалъ отвѣтъ: „Жуковъ, юнкеръ Военнаго Ордена полка“.
— Это неправда, сказалъ Эссенъ; — я хорошо знаю всѣхъ Орденскихъ юнкеровъ, а это, самозванецъ и проходимецъ. Взять его подъ арестъ и снять съ него самозванческій мундиръ.
На другой день заявившій себя пензенскимъ гимназистомъ Жуковъ былъ отправленъ по этапу на мѣсто жительства.