Ранние годы моей жизни (Фет)/1893 (ДО)/39
| ← Глава XXXVIII | Ранніе годы моей жизни — Глава XXXIX | Глава XL → |
| Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Ранніе годы моей жизни. — Москва: Товарищество типографіи А. И. Мамонтова, 1893. — С. 328—332. |
Между тѣмъ государь Николай Павловичъ прибылъ къ назначенному дню въ Елизаветградъ и остановился въ домѣ, занимаемомъ въ обычное время корпуснымъ командиромъ, а во время пребыванія государя носившемъ названіе дворца. Успѣвши познакомиться съ благодушнымъ и талантливымъ капельмейстромъ Пейрекомъ, я передалъ ему мою кантату, которая была напечатана въ корпусной типографіи и разучена кантонистскимъ хоромъ, но кажется не удостоилась быть выслушанной государемъ. За давностью времени помню только первый куплетъ:
Поднялася пыль степная,
Солнышко взошло,
Всюду сбруя боевая
Блещетъ какъ стекло.
Въ числѣ прочихъ ученій не забывались и пѣшіе по конному, производящіеся въ видахъ обученія офицеровъ и унтеръ-офицеровъ, причемъ взводы замѣнялись тремя рядами пѣшихъ людей, отчего и самыя ученія назывались трехрядными. Но чѣмъ менѣе были представляемыя части, тѣмъ яснѣе становились ошибки отдѣльныхъ командировъ. Если я твердо зналъ предстоящіе повороты въ конномъ строю, то объ эскадронномъ, дивизіонномъ и полковомъ ученіяхъ не имѣлъ еще ни малѣйшаго понятія. Назначено было пѣшее по конному, и я всталъ на унтеръ-офицерское мѣсто, надѣясь на суфлерство моего Лисицкаго. Оказалось, что офицеръ передъ первымъ взводомъ заболѣлъ. Мелкій дождикъ сталъ накрапывать. „Юнкеръ Фетъ! крикнулъ Ростишевскій: — извольте встать передъ взводъ“. Снявши по формѣ фуражку и вытянувшись въ струнку, я воскликнулъ: „ваше бл—діе, я ничего въ этомъ ученіи командовать не могу, такъ какъ ничего не знаю и не понимаю!“ — „На службѣ нѣтъ отговорокъ, извольте встать передъ взводъ“. Въ смущеніи я не помню, подъѣхалъ ли начальникъ дивизіи и кто командовалъ первое построеніе. Къ счастію, дождикъ полилъ какъ изъ ведра, и кто то скомандовалъ: „домой!“ — причемъ я все таки успѣлъ доказать свое знаніе, очутившись со взводомъ не только въ другомъ эскадронѣ, но даже въ другомъ полку, что и нарочно весьма трудно исполнить.
Назначенъ былъ день для одного изъ громаднѣйшихъ царскихъ смотровъ.
Полная луна стояла въ 12 час. ночи надъ передней линіей нашихъ бараковъ, когда выпивъ обычный стаканъ кофею съ булкой, я въ полномъ вооруженіи прошелъ туда къ нашему эскадрону и, сѣвъ на своего коня, ожидалъ на ряду со всѣми пріѣзда начальника дивизіи. Добрѣйшій Ант. Ант. не замедлилъ показаться передъ фронтомъ и воспользовался случаемъ сказать поощрительную рѣчь, до какихъ онъ былъ большой охотникъ.
— Ну ребятки, теперь мы будемъ идти на страшный судъ. Какъ государь насъ найдетъ, такими мы и останемся, и всѣ наши труды пропадутъ. Поэтому, ребята, каждый изъ васъ долженъ помнить пословицу: „солдатъ долженъ землю на небо хватать“. Нѣтъ, громко поправилъ онъ себя, — это будетъ не такъ: „солдатъ долженъ звѣзды на землю хватать“. Нѣтъ, и это не такъ, и не помню добился ли наконецъ Ант. Ант. того, что долженъ дѣлать солдатъ.
Намъ пришлось идти въ степи, верстъ за 6 за городъ въ противоположномъ отъ нашего лагеря направленіи. Конечно, подвигаясь медленно, мы пришли на мѣсто не раньше четырехъ часовъ утра, а смотръ назначенъ былъ въ 6 часовъ. Тутъ появились копытныя и всякаго другаго рода щетки, и конечно, употреблены были всевозможныя средства представиться государю въ самомъ блестящемъ видѣ.
Заключенный въ тѣсныя рамки нижняго чина, лишеннаго даже возможности передвиженія съ мѣста на мѣсто, я ни чего не могу на этотъ разъ лично сообщить о царскомъ смотрѣ. Помню только, что государь передъ нашими бараками смотрѣлъ кавалерійскихъ юнкеровъ, представляемыхъ къ производству въ офицеры. Какъ разъ къ нашимъ взводнымъ баракамъ прибыли два гусарскихъ юнкера на сѣрой и рыжей лошадяхъ со своими дядьками солдатиками. Что за трогательныя группы представляли обѣ пары со своими лошадьми! Надо было видѣть, какъ щегольски одѣты были молодые гусары въ свои мундиры изъ грубаго сукна. Прелестныя ихъ лошади были подстрижены, подщипаны и вычищены до послѣдняго совершенства.
— Сударь, обратился ко мнѣ Клясцицькій солдатикъ, убиравшій сѣрую лошадь, прикажите вашему дядькѣ одолжить на минуту чистой щётки. Вѣдь тоже шли сюда, неравно гдѣ пылинка позадержалась. Ну, крикнулъ онъ своему юнкеру, когда тотъ, сѣвши верхомъ, подобралъ своего молодецкаго сѣраго въ яблокахъ: — распеките ее, чтобы она орломъ ходила.
И дѣйствительно, можно было любоваться этими двумя юнкерами. Великое дѣло воинская красота; недаромъ она такъ цѣнится женщинами.
Дня черезъ два около 6 часовъ вечера въ баракъ ко мнѣ вошелъ торопливо знакомый уже адъютантъ С. С. Громека.
— Я пріѣхалъ просить васъ сдержать любезное обѣщаніе. Полковннкъ Трубниковъ со всѣмъ штабомъ ожидаетъ васъ въ пѣхотномъ лагерѣ, и коляска ждетъ васъ у средней линейки. Надѣвайте фуражку и пойдемте.
— Какъ! воскликнулъ я: — нижній чинъ, я въ солдатскомъ мундирѣ поѣду съ вами по дорогѣ, кишащей генералами, да еще мимо императорскаго дворца.
— Предоставьте мнѣ, отвѣчалъ Громека, заботиться о вашей безопасности, съ которой въ данномъ случаѣ связана и моя собственная. Въ коляскѣ для васъ приготовлена дамская накидка и шляпка съ густымъ вуалемъ. Никто не можетъ разобрать, ѣду ли я съ моей женой или матерью.
Черезъ минуту я уже сидѣлъ въ дамскомъ нарядѣ рядомъ съ Громекою, который, при встрѣчахъ съ генералами, видя мою попытку юркнуть подъ фартукъ, не переставалъ шептать: „сидите, несчастный; если въ дамскомъ нарядѣ вы полѣзете подъ фартукъ, то мы пропали“.
Изъ остановившейся, невдалекѣ отъ палатки полковника Трубникова, коляски я вышелъ вслѣдъ за Громекою въ видѣ кирасирскаго унтеръ-офицера, въ толстомъ мундирѣ. У самаго входа въ палатку два стройныхъ парныхъ часовыхъ щегольски отдали честь проходившему Громекѣ.
Не стану описывать радушнаго пріема, оказаннаго мнѣ любезными полковымъ командиромъ. Угощеніе ограничилось чаемъ съ лимономъ и сухарями. Зато желаніе показать весь запасъ лагерныхъ развлеченій было совершенно искренно какъ у самого полковника, такъ и у его немногочисленныхъ гостей, пожелавшихъ со мною познакомиться.
— Право, не знаю, чѣмъ угостить васъ на первое знакомство, сказалъ Трубниковъ.
— Полковникъ, сказалъ я, если вамъ угодно непремѣнно услыхать мою просьбу, то я признаюсь, что меня отчасти смущаютъ ваши ласки при сознаніи, что мои сотоварищи юнкера послѣ денной службы поставлены въ наказаніе на часы у вашей палатки. Мнѣ кажется, что моя признательность вамъ стала бы еще безусловнѣе, если бы вы соблаговолили простить моихъ сверстниковъ по чину.
— Очень радъ сдѣлать вамъ угодное, отвѣчалъ Трубниковъ, хотя истинно для ихъ же блага хлопочешь.
— Эй, кто тамъ, крикнулъ онъ къ выходу палатки: — отпустить юнкеровъ.
Это было мое первое и послѣднее свиданіе съ полковникомъ Трубниковыми. Но отъ Громеки я узналъ, что дама, кричавшая мнѣ съ веранды почтоваго дома: „солдатъ, солдатъ, здѣсь нельзя привязывать лошади“, — была занимавшая половину дома — жена полковника.
Не помню въ настоящее время, по какому поводу попалъ я снова въ домъ родителей Громеки, но скажу нѣсколько словъ о томъ, что меня въ то время очень поразило. Я сидѣлъ въ довольно просторной комнатѣ съ сухощавой пожилой женщиной, матерью Громеки, которой онъ же, вѣроятно, меня и представилъ. Затѣмъ, помнится, пронесся его торопливый шепотъ: „Подалинскій пріѣхалъ“.
— Гдѣ же онъ? спросила его мать.
— Онъ прошелъ въ контору, былъ отвѣтъ.
— Кто такое Подалинскій? спросилъ я.
— Одесскій почтъ-директоръ, былъ отвѣтъ. — Какъ же вы не знаете Подалинскаго?! поэта? автора поэмы „Дивъ и пери?“.
Люди нашего поколѣнія, не исключая и Тургенева, говорятъ объ особенномъ чувствѣ не то изумленія, не то уваженія, которыми мы наполнялись при встрѣчѣ воочію съ поэтомъ. Когда дверная ручка слегка задвигалась, то и безъ восклицанія m-me Громеки, „это Подалинскій“, я бы инстинктивно догадался, что онъ идетъ. M-me Громека, вставши, прошла нѣсколько шаговъ какъ бы навстрѣчу гостю, а я впился глазами въ довольно плотнаго брюнета, лѣтъ 45-ти, въ мундирномъ фракѣ. Не успѣлъ онъ сдѣлать двухъ шаговъ, войдя въ комнату, какъ стоявшая противъ него m-me Громека, какъ подрубленное деревцо, навзничь грянулась на полъ. Голова несчастной женщины гулко ударилась въ половицу.
— Боже мой, что такое? воскликнулъ, очевидно, смутившійся Подалинскій: —воды! воды!
Инстинктивно и я послѣдовалъ этому возгласу, за которымъ появились домашніе со стаканомъ воды. Не желая быть лишнимъ, я удалился и по сей день не знаю ни причины, ни значенія этой сцены.