В 1856 году летом, гостя у своей матушки в Истровке близ села Чубкович, я поехал в Новгородсеверск посмотреть на живописное расположение города, покататься по Десне и проведать своего товарища по Гимназии Монжоса.
Матушка дала старую пролетку и пару лошадей доехать до Стародуба.
В Стародубе я взял почтовых лошадей и поехал в Новгородсеверск.
Мне попался старый ямщик, большой говорун и рассказчик, по прозванию Зозуля. На мой вопрос, откуда он, он не переставал болтать до конца дороги. — Я из Понуровки; я двадцать лет ямщиком и за эти двадцать лет, может быть, тысячу раз проехал от Стародуба до Понуровки и от Понуровки до Стародуба. Я каждый кустик, каждую кочку на этом расстоянии знаю прекрасно; и про места здесь всякие знаю предания.
Воспользовавшись гадкою дорогой на плотине, он слез с облучка перекладной, начал поправлять сбрую лошадей и, указывая кнутом на гадкую греблю с мостиком, сказал: а знаете ли вы, какая эта гребля?
Это Вербица, а прежде называлась Путятна. Мне рассказывал мой старый дед, что много сотен лет тому назад здесь был хутор Лупанец, принадлежавший Стародубскому воеводе Карамышеву. Эта речка была запружена большою плотиной, на которой стоял млынок. По другую сторону плотины, налево стоял большой будынок окруженный большим фруктовым садом. Много было вокруг хозяйственных построек, а на выезде с плотины стоял колодезь с журавлем, славившийся далеко в окрестности своей хорошей водой. Возле него часто останавливались прохожие и проезжие; богомольцы мыли здесь свои руки и лицо, снедали (закусывали) и отдыхали. В запруженном озере было много рыбы.
Этот хутор арендовал у воеводы не то молдаванин, не то цыган по одежде, высокий ражий детина, сажень в плечах и большой силы. Имея вкрадчивый голос, приветливый со всеми, он приобрел популярность в окрестности; вел успешно торговлю с окрестными деревнями, был хорошим бондарем и столяром, делал ведра, кадушки, ушаты, лопаты, скамьи, табуреты, бил конопляное масло, курил втайне водку, варил мед и пиво и все свои изделия променивал у соседних крестьян и казаков на просо, жито, коноплю, пеньку, мед, воск и т. п. Торговал, деньгу наживал и занимался еще ворожбой и колдовством и лечил от всех болезней настоем различных трав.
Звали его Алексей Кочум. На лице его было страдание и грустное выражение; он часто вздыхал и грустно задумчиво глядел вдаль. Видно имел он какое то горе, или, может быть, упреки совести не давали ему покоя. В его комнате на стенном ковре было развешано всевозможное оружие: сабли, ятаганы, кинжалы, луки, и стрелы; и всё в дорогих, усыпанных брильянтами и другими драгоценными камнями, жемчугом и в золотых оправах.
У Алексея была дочь Катерина красы не описанной: в отца вся смуглая, рослая, глаза были черные-черные, да такие пронзительные, что, как посмотрит на кого, так и приворожит и приколдует, и тот терял свою волю, беспрекословно подчинялся ей и исполнял все её требования.
Катерина с детского возраста любила помогать отцу; а как подросла она да сделалась пышной красавицей, то на этот хутор съезжалось множество народу; были тут и казаки — «лыцари» и богатые купцы, и ляхи, — богатые польские паны, — и евреи по торговым делам, и прочий люд. И всех их приманивала, кроме торговых дел, краса Катерина, которая всю эту толпу держала в должном почтении.
Торговля шла на славу, и Алексей Кочум должен был выстроить возле колодца большой постоялый двор, потому что многие пили, ели, бражничали, дневали и ночевали.
У воеводы Карамышева был один сын Петр, красивый статный парень со светлыми кудрями, служивший у Московского царя постельничьим.
Приехал он раз весной на побывку к отцу. Услыхав про красоту дочери Алексея Кочума и желая проверить справедливость славы и рассказов про Катерину, поехал он раз после полудня верхом проведать Кочума.
Не доезжая до хутора, он послышал в лесу пение: то девки пели веснянки; и между пением взвизгивали, весело хохотали. Затем через некоторое время толпа девушек высыпала на поляну, через которую должен был проезжать Петр; здесь они начали резвиться, бегать, перегонять друг друга, падали, визжали, хохотали. Всё это раскатами пошло по лесу, и эхо несколько раз повторило тоже самое.
Заметив всадника на прекрасной лошади в красивом стрелецком одеянии, девушки испугались, живо разбежались и исчезли. Осталась только одна Катерина, которая пристально посмотрела на него своими черными, лучезарными, фосфорическими глазами.
Петр, околдованный и очарованный её взглядом, слез с коня, сконфужено снял с себя стрелецкую шапку и объяснил ей, кто он такой. Она окинула его быстрым взором, видимо любуясь им, и предложила ему пройти к отцу пешком.
Дорогою она весело рассказывала, смеялась, одним словом, была очаровательно прелестна.
Алексей Кочум радостно встретил Петра, тотчас распорядился приготовить что-нибудь ему поесть, а сам поставил перед ним добрую кружку хорошего холодного пива, которое Петр выпил за здоровье Алексея и его дочери Катерины.
После ужина Катерина предложила воеводскому сыну пройтись с нею по саду и покататься при лунном свете на лодке по озеру.
Сколько они там катались и что они там говорили между собою — я этого не знаю, но вернулся Петр на хутор совершенно приворожен и околдован Катериною: позабыв о Москве, о Стародубе, об отце и матери, к которым приехал на побывку, застрял он в хуторе.
Живет он день, два, неделю, другую, третью… Кочум стал недружелюбно посматривать на Петра и на Катерину, ворчал, бесился, кидался, ломал вещи…
Раз в отсутствии Петра, Катерина гордо, с достоинством спросила отца:
— Что ты злишься, ворчишь, ломаешь вещи? Ты не доволен, что я сдружилась с Петром?… Ах тато-таточка, неужели ты не видишь, что я его люблю и он меня любит? Ты знаешь меня хорошо, что я не сделаю ничего такого, что ославило бы и меня и тебя. Мы гуляем с ним, бегаем взапуски, катаемся в лодке, поем песни и дали слово любить друг друга и никого больше.
На вопрос отца: «Разве может он, сын воеводы, на тебе жениться. Отец его никогда ему не позволит этого» — она отвечала: — Он меня любит и я его люблю; мы убежим на твою родину и там обвенчаемся. Неправда ли, таточка, ты нам поможешь в этом? Он отвернулся от неё, злобно сверкнул глазами и прошептал: — Никогда!
На другой день воеводский сын проснулся в своей горенке в Стародубе, ослабевший, с тяжелой головой, весь в поту и с недоумением осматривался кругом.
— Наконец то, ты очнулся, Петя — сказал воевода, — три недели ты горел и был без памяти; у тебя была огневица (горячка): никакие шептуны и ворожейки не могли помочь тебе, ты во всё время болезни бредил, кричал, хохотал, метался по постели и только сегодня очнулся, а я и мать твоя так и думали, что ты умираешь. А тут из Москвы требуют тебя свет-надежда государь.
Ты ему нужен, поправляйся скорее да поезжай на службу.
Когда сын оправился от болезни и отправился в Москву, воевода отписал своим родственникам и друзьям, чтобы они женили Петра в Москве, что они и исполнили.
Проживши года два с женой своею в Москве, Петр Карамышев загрустил, закручинился: ни днем ни ночью от тоски не знает покоя; всё ему кажется, что он сделал что-то нехорошее, преступное; начал он бормотать что-то, задумываться. Испугалась молодая жена его и просила совета у царских врачей. Они, осмотревши его, посоветовали ему поскорее ехать домой и там отдохнуть и подышать свежим воздухом.
В первых числах Марта они выехали из Москвы и приехали в Стародуб на Благовещение.
В этот год была снежная зима, а затем ранняя весна: После 25-го снег живо стаял, и быстро начала прибывать вода в речках, озерах и запрудах.
Третьего Апреля Петр как будто очнулся и ум его просветлел. Он сказал жене и родным, что поедет прокататься. Выехав за город, лошадь прибавила шагу, а он задумался. Ничего не видя ни направо ни налево, Петр незаметно проехал восемь верст. Уже вечерело. Выплыла полная луна, озаряя всё матовым голубоватым светом.
Лошадь вдруг стала. Петр очнулся: видит плотину; озеро вскрылось, вода всё более и более прибывает, а от воды идет пар, который всё сгущается и туманом покрывает всю воду и мельницу; а на мосточке он видит светлое очертание любимой девушки, которая манит его рукой. Он вскрикивает, слезает с лошади, бежит к ней — и слышит со стороны её нежный голосок:
— Ты покинул меня, ты не исполнил данного слова, разлюбил меня и женился на другой, меня же из своей головы выкинул; а я осталась тебе верна и утопилась с горя. Не оправдывайся Петруня: я знаю, кто виновник этого — это мой отец; он нами мстит моей матери, которую он зарезал за то, что она полюбила другого и изменила ему. Он околдовал тебя, отшиб твою память, оттого ты и позабыл меня:
— О горе мне! Вскрикнул с отчаянием Петр. — Будь проклят твой отец и все те люди которые сделали меня несчастным! Я никого не любил и не хочу любить другую, кроме тебя; я был тебе верен, я несчастный погубленный человек… Мне не хочется жить… И зачем жить? Я хочу быть с тобою и лишу себя жизни, чтобы быть с тобою вечно. В это время что-то загремело, загрохотало; поднялась буря с громом и молнией со стороны запруды; вода хлынула на плотину и они исчезли…
Старый же Кочум после того исчез, и его нигде не было видно.
И теперь в наши дни, раннею весной; когда едешь обратно из Понуровки в Стародуб, тут, на мокром болотистом месте при лунном свете в клубках тумана представляется, как будто вид девушки и парня, скользящих по земле. И слышен свист и хохот…