Къ разсвѣту того же самаго утра Томъ Канти пробудился отъ тяжелаго сна. Было еще темно, когда мальчикъ раскрылъ глаза. Съ минутку онъ лежалъ молча, пытаясь разобраться въ пестрой путаницѣ наполнявшихъ его голову мыслей и впечатлѣній и пріискать имъ какой-нибудь смыслъ. По всѣмъ вѣроятіямъ, это ему удалось, такъ какъ онъ неожиданно воскликнулъ вполголоса, но съ выраженіемъ величайшаго восторга:
— Теперь я понялъ все, рѣшительно все! Ну, слава Богу, я окончательно проснулся. Прочь печаль и тоска. Будемъ радоваться. Эй, Аня и Лиза, прыгайте съ вашей соломы прямо сюда ко мнѣ! Я разскажу вамъ самый дикій и сумасшедшій сонъ, какой посылали когда-либо ночные духи человѣку, котораго хотѣли удивить! Вы просто не повѣрите своимъ ушамъ, какимъ образомъ все это могло мнѣ присниться. Гдѣ же вы, Аня и Лиза? Оглохли вы, что ли!..
Какая-то человѣческая фигура, очертанія которой нельзя было разглядѣть въ темнотѣ, подошла къ его постели и чей-то голосъ произнесъ:
— Благоугодно тебѣ что-нибудь повелѣть?..
— Увы, я узнаю этотъ голосъ! Скажи же мнѣ, кто я такой?
— Ты-то? Вчера еще ты былъ принцемъ Уэльскимъ, а сегодня ты, всемилостивѣйшій мой государь, Эдуардъ, король англійскій!
Уткнувшись головой въ подушки, Томъ жалобно проговорилъ:
— Ахъ, это, значитъ, былъ не сонъ! Ложитесь опять въ постель, дорогой графъ, и предоставьте меня моему горю!
Томъ снова заснулъ и по прошествіи нѣкотораго времени увидѣлъ очень пріятный сонъ. Ему снилось, будто онъ играетъ одинъ въ самый разгаръ лѣта на хорошенькой лужайкѣ, называвшейся «Полемъ добраго чародѣя». Вдругъ подходитъ къ нему маленькій карликъ вышиной всего въ полъ-аршина, съ длинными рыжими усами и большимъ горбомъ. Обласкавъ Тома, карликъ этотъ подалъ ему маленькую лопатку и сказалъ:
— Рой ямку возлѣ этого пня! Онъ послушался и сразу же нашелъ въ этой ямкѣ двѣнадцать совсѣмъ новенькихъ трехкопеечныхъ монетъ, составлявшихъ для него цѣлый капиталъ. Дѣло этимъ не ограничилось. Карликъ подошелъ опять къ Тому и сказалъ ему:
— Ты добрый, хорошій мальчикъ. Всѣ твои несчастья закончились, такъ какъ день награжденія ужъ наступилъ. Приходи сюда черезъ каждые семь дней. Ты найдешь подъ землею возлѣ этого самаго пня каждый разъ двѣнадцать новенькихъ трехкопеечниковъ. Не говори только объ этомъ никому и храни эту тайну.
Карликъ исчезъ, а Томъ сейчасъ же побѣжалъ съ деньгами на Мусорный дворъ, разсуждая самъ съ собою:
«Я буду каждый вечеръ отдавать отцу по трехкопеечнику. Онъ подумаетъ, что я выкляньчилъ эти деньги, обрадуется этому и не станетъ больше меня колотить! Доброму священнику, который меня училъ, я буду еженедѣльно приносить по трехкопеечнику, остальныя же четыре монеты стану отдавать матери, Анѣ и Лизѣ, имъ не придется больше ходить въ лохмотьяхъ и страдать отъ голода. Намъ незачѣмъ будетъ ежеминутно опасаться площадной брани и побоевъ. Тому казалось во снѣ, будто онъ, запыхавшись, съ глазами, сіявшими отъ радости и восторга, прибѣжалъ въ мерзостную свою конуру, бросилъ четыре трехкопеечныя монеты въ подолъ матери и воскликнулъ:
— Онѣ всѣ твои, рѣшительно всѣ! Возьми ихъ для себя, Ани и Лизы. Деньги эти добыты честнымъ путемъ: не попрошайничествомъ и не воровствомъ.
Счастливая удивленная мать прижала его къ своей груди и воскликнула:
— Становится уже поздно. Не благоугодно ли вашему величеству проснуться?
Мальчикъ ожидалъ совсѣмъ иного отвѣта. Сонъ его мгновенно разсѣялся. Онъ пробудился.
Раскрывъ глаза, Томъ увидѣлъ стоявшаго на колѣняхъ передъ его кроватью лорда камергера въ великолѣпной полной парадной формѣ. Радостное чувство, вызванное лживымъ сномъ, быстро исчезло, и бѣдный мальчикъ съ горестью убѣдился, что остается попрежнему въ неволѣ и королемъ. Въ опочивальнѣ его толпились придворные въ мантіяхъ пурпурнаго цвѣта, считавшагося тогда траурнымъ. Въ рядахъ ихъ находились также и вельможи, прислуживавшіе монарху. Сидя въ постели, Томъ глядѣлъ изъ-за тяжелыхъ шелковыхъ занавѣсей на всѣхъ этихъ знатныхъ особъ.
Началось важное дѣло одѣванія его величества. Одинъ придворный за другимъ становился передъ королемъ на колѣни, привѣтствовалъ его величество и высказывалъ свое соболѣзнованіе по поводу понесенной королемъ тяжкой утраты. Тѣмъ временемъ одѣваніе шло своимъ чередомъ. Старшій дежурный шталмейстеръ, взявъ рубашку, передалъ ее лорду оберъ-егермейстеру, отъ него она перешла ко второму камеръ-юнкеру, который препроводилъ ее лорду смотрителю Виндзорскаго лѣса, отъ него она перешла послѣдовательно къ лорду доѣзжачему, къ королевскому канцлеру герцогства Ланкастерскаго, къ гардеробмейстеру, къ третьему изъ англійскихъ провинціальныхъ герольдовъ, къ полицмейстеру Лондонской башни, къ оберъ-гофмейстеру, къ великому наслѣдственному салфеткодержателю, къ лорду англійскому великому адмиралу и, наконецъ, къ лорду старшему камергеру, который, взявъ эту рубашку, успѣвшую порядкомъ поизмяться, надѣлъ ее на Тома. Бѣдняга мальчикъ съ изумленіемъ глядѣлъ на эту процедуру, напоминавшую ему передачу ведра съ водою изъ рукъ въ руки на пожарѣ.
Каждый предметъ одѣянія подвергался въ свою очередь той же самой медленной и торжественной процедурѣ. Неудивительно, если она сердечно надоѣла Тому, и что онъ ощутилъ приливъ неизреченной радости, когда подъ конецъ увидѣлъ, что длиные шелковые чулки тронулись уже въ путь. Онъ заключилъ отсюда, что одѣванье близится къ концу. Радость мальчика оказалась, однако, преждевременной. Старшій лордъ-камергеръ, принявъ чулки, собирался уже напялить ихъ Тому на ноги, но вдругъ лицо почтеннаго лорда покрылось густымъ румянцемъ, и онъ поспѣшно сунулъ чулки обратно архіепископу кентербэрійскому, прошептавъ съ изумленнымъ видомъ: «Потрудитесь взглянуть, милордъ»! при чемъ указалъ на обнаруженную имъ въ чулкѣ маленькую дырочку. Архіепископъ сперва поблѣднѣлъ, а потомъ покраснѣлъ и, передавъ чулокъ великому лорду адмиралу, шепнулъ: «Видите вы это, милордъ?» Отъ адмирала чулки перешли къ наслѣдственному великому салфеткодержателю, а затѣмъ прослѣдовали опять по порядку къ оберъ-гофмейстеру, полицмейстеру Лондонской башни, третьему герольду, гардеробмейстеру, канцлеру герцогства Ланкастерскаго, лорду доѣзжачему, виндзорскому старшему лѣсничему, второму камеръ-юнкеру и лорду оберъ-егермейстеру, сопровождаясь каждый разъ робкимъ и испуганнымъ возгласомъ: «Смотрите, смотрите», пока, наконецъ, попали въ руки дежурнаго лорда оберъ-шталмейстера. Поглядѣвъ съ мертвенно-блѣднымъ лицомъ на причину всего этого ужаса и отчаянія, онъ прошепталъ прерывающимся голосомъ:
— Боже мой, этого только еще недоставало. Тутъ, во время вязанья, спущена была петля!.. Сейчасъ же отправить старшаго смотрителя королевскихъ чулковъ въ Лондонскую башню!
Отдавъ это приказаніе, онъ оперся на плечо старшаго лорда егермейстера, чтобы собраться съ новыми силами въ ожиданіи, пока принесутъ его величеству новые чулки безъ всякихъ пороковъ и недостатковъ.
Вее здѣсь на землѣ имѣетъ начало и конецъ, а потому, съ теченіемъ времени, Тома Канти привели въ такое положеніе, что онъ могъ встать съ постели. Надлежащая высокопоставленная особа подала ему мыться, другая знатная особа дѣятельно пособляла производить эту операцію, третья стояла наготовѣ съ полотенцемъ и т. д., и т. д. Благополучно покончивъ съ церемоніаломъ омовенія, Томъ, съ высочайшаго своего разрѣшенія, переданъ былъ въ распоряженіе королевскаго лейбъ-парикмахера. Выйдя, наконецъ, изъ рукъ этого художника, онъ, въ своемъ плащѣ и брюкахъ изъ пурпуроваго атласа и въ шапочкѣ съ пурпуровыми перьями, казался столь же изящнымъ и красивымъ, какъ красная дѣвушка. Затѣмъ онъ торжественно прослѣдовалъ сквозь залы, наполненныя придворными, въ малую столовую для завтрака. Всюду на пути Тома знатные лорды и лэди въ великолѣпныхъ траурныхъ костюмахъ разступались, чтобы дать ему дорогу и падали передъ нимъ на колѣни. Послѣ завтрака Томъ въ сопровожденіи высшихъ государственныхъ чиновъ и стражи изъ пятидесяти лейбъ-гвардейцевъ благороднаго происхожденія, вооруженныхъ позолоченными боевыми сѣкирами, былъ отведенъ съ царственнымъ церемоніаломъ въ тронную залу, чтобы заниматься тамъ государственными дѣлами. Дядя короля, лордъ Гертфордъ, стоялъ возлѣ трона, чтобы пособлять юному монарху мудрыми совѣтами.
Знатные вельможи, назначенные покойнымъ королемъ душеприказчиками, явились, чтобы испросить одобренія Тома для нѣкоторыхъ сдѣланныхъ ими распоряженій. Нельзя сказать, чтобы это было съ ихъ стороны простою формальностью, такъ какъ регента не было еще назначено. Архіепископъ кентербэрійскій доложилъ Тому составленный душеприказчиками декретъ, касательно похоронъ его величества покойнаго короля, скрѣпленный подписями душеприказчиковъ, а именно, архіепископа кентербэрійскаго, англійскаго лорда-канцлера, Уильяма лорда Сентъ-Джона, Джона лорда Росселя, Эдварда графа Гертфорда, Джона виконта Лиля, Кудберта епископа дургэмскаго…
Томъ не слушалъ перечисленія этихъ именъ и титуловъ. Его приводилъ въ недоумѣніе одинъ изъ параграфовъ декрета. Обернувшись къ лорду Гертфорду, онъ спросилъ шепотомъ:
— Въ какой именно день назначены похороны?
— Шестнадцатаго числа будущаго мѣсяца, государь.
— Мнѣ, это кажется ужасно глупымъ. Развѣ онъ можетъ сохраниться такъ долго?
Бѣдняга еще не привыкъ къ царственнымъ обычаямъ и порядкамъ. Ему было какъ нельзя лучше извѣстно, что нищенствовавшее населеніе Мусорнаго двора не давало залеживаться своимъ покойникамъ, которыхъ спѣшило хоронить на другой, или же на третій день послѣ ихъ смерти. Лордъ Гертфордъ разсѣялъ безъ труда его опасенія.
Затѣмъ государственный секретарь доложилъ указъ верховнаго совѣта о назначеніи въ одиннадцать часовъ завтрашняго утра аудіенціи иностраннымъ посламъ и просилъ короля скрѣпить этотъ указъ высочайшимъ своимъ разрѣшеніемъ.
Томъ обратилъ испытующій взоръ на графа Гертфорда, который ему шепнулъ:
— Вашему величеству будетъ благоугодно изъявить свое согласіе… Послы ходатайствовали объ аудіенціи, чтобы выразить отъ лица своихъ государей соболѣзнованіе по поводу тяжкаго бѣдствія, постигшаго ваше величество и все англійское королевство.
Другой государственный секретарь принялся читать докладъ объ издержкахъ на содержаніе двора покойнаго короля Генриха VIII, при чемъ выяснилось, что за предшествовавшее полугодіе издержки эти простирались до 28.000 фун. стерлинговъ. Сумма эта показалась Тому Канти до такой степени громадной, что онъ разинулъ ротъ отъ изумленія. Оно еще болѣе возросло, когда докладчикъ объяснилъ, что изъ этой суммы 20.000 фун. стерлинговъ остаются еще въ долгу. Самое сильное впечатлѣніе произвело, однако, на Тома заявленіе государственнаго секретаря, что въ сундукахъ собственнаго королевскаго казначейства ровнехонько ничего нѣтъ и что тысяча двѣсти служителей, состоящихъ по штату при особѣ его величества, находятся въ очень стѣсненномъ положеніи, вслѣдствіе неуплаты имъ жалованья за прежнее время. Взволнованный не на шутку, Томъ энергически воскликнулъ:
— Да вѣдь мы такимъ образомъ вылетимъ, съ позволенія сказать, въ трубу! Надо по одежкѣ протягивать ножки, иными словами, сократить королевскій штатъ и отпустить лишнихъ служителей, тѣмъ болѣе что отъ нихъ нѣтъ ни малѣйшаго прока. Они заставляютъ лишь короля даромъ терять время и смущаютъ его ненужными услугами, которыя, утомляя умъ и позоря душу, приличествовали бы развѣ для куклы, не имѣющей ни мозговъ, ни рукъ, а потому неспособной ничего дѣлать. Я припоминаю маленькій домикъ близъ Билингскихъ воротъ, прямо напротивъ Рыбнаго рынка…
Графъ Гертфордъ въ это мгновеніе такъ крѣпко схватилъ Тома за руку, что мальчикъ внезапно покраснѣлъ и прекратилъ безразсудныя замѣчанія. На лицахъ присутствовавшихъ вельможъ нельзя было подмѣтить ни малѣйшаго признака того, чтобы эти неумѣстныя и странныя замѣчанія произвели сколько-нибудь неблагопріятное впечатлѣніе.
Государственный секретарь представилъ еще докладъ о томъ, что покойный король въ своемъ завѣщаніи предписалъ возвести графа Гертфорда въ герцогское достоинство, а его брата, сэра Томаса Сеймура, въ англійскіе пэры. Сынъ Гертфорда долженъ былъ получить графское достоинство, а прочимъ высшимъ придворнымъ чинамъ предназначались по завѣщанію разныя другія награды. Государственный совѣтъ постановилъ, въ виду всего этого, собраться 16 февраля для обсужденія и утвержденія означенныхъ наградъ. Принимая во вниманіе, что покойный король не соизволилъ назначить новопожалованнымъ титулованнымъ лицамъ соотвѣтственныхъ помѣстій, совѣтъ душеприказчиковъ, на основаніи словесныхъ заявленій его величества, признаетъ умѣстнымъ дать Сеймуру помѣстье съ доходомъ въ 500 фунтовъ стерлинговъ, а сыну Гертфорда другое помѣстье съ доходомъ въ 800 фун. съ тѣмъ, что къ нему будетъ прирѣзана часть епископскаго помѣстья съ доходомъ въ 300 фун. стерлинговъ, какъ только помѣстье это станетъ вакантнымъ. Безъ сомнѣнія, все это дѣлается съ разрѣшенія благополучно царствующаго короля. Томъ собирался было заявить, что слѣдовало сперва уплатить долги покойнаго короля, а потомъ уже выдавать награды вельможамъ, но догадливый Гертфордъ, своевременно схвативъ мальчика за руку, избавилъ его отъ этой еще худшей нескромности. Томъ безпрекословно далъ свое королевское согласіе, хотя подобная несвоевременная щедрость очень ему не нравилась. На минуту мальчикъ утѣшился, разсуждая о легкости, съ которою творятся такія необычайныя блестящія чудеса. Ему пришла въ голову счастливая мысль: отчего бы не сдѣлать его мать герцогиней Мусорнаго двора, наградивъ ее кстати приличнымъ помѣстьемъ? Въ слѣдующее затѣмъ мгновеніе онъ съ величайшимъ прискорбіемъ убѣдился въ неосуществимости этого проекта. Вѣдь онъ былъ королемъ только по имени, тогда какъ на самомъ дѣлѣ имъ помыкали важные государственные сановники и вельможи. Для нихъ его мать являлась только призрачнымъ созданіемъ больного воображенія. Томъ понималъ, что если бы онъ отдалъ приказъ возвести ее въ герцогское достоинство, его выслушали бы почтительнѣйшимъ образомъ и тотчасъ послали бы за докторомъ.
Доклады по государственнымъ дѣламъ шли своимъ чередомъ. Они казались Тому до чрезвычайности скучными и надоѣдливыми. Ему пришлось выслушать чтеніе множества прошеній, заявленій, патентовъ и разныхъ другихъ дѣловыхъ документовъ, изложенныхъ самымъ убійственнымъ слогомъ со множествомъ излишнихъ повтореній и формальностей. Подъ конецъ Томъ грустно вздохнулъ и сказалъ самому себѣ:
— За какіе именно грѣхи Господь Богъ взялъ меня изъ прежней моей жизни, среди полей на чистомъ воздухѣ и солнечномъ свѣтѣ, чтобъ запереть здѣсь во дворцѣ, превратить въ короля и подвергнуть такой тяжкой мукѣ?
Бѣдная утомленная головка мальчика начала легонько кивать и, наконецъ, опустилась на плечо. Государственныя дѣла пріостановились за недостаткомъ августѣйшей власти, которая должна была скрѣплять ихъ своимъ утвержденіемъ. Вокругъ задремавшаго мальчика водворилось молчаніе, и мудрые государственные сановники прервали свои совѣщанія.
До полудня Тому, съ разрѣшенія его гувернеровъ, Гертфорда и Сентъ-Джона, можно было отдохнуть душою часочекъ въ обществѣ лэди Елизаветы и лэди Анны Грей, хотя настроеніе духа у обѣихъ принцессъ было подавлено тяжкимъ ударомъ, поразившимъ королевскую фамилію. Тотчасъ по ихъ уходѣ посѣтила Тома старшая принцесса, которая была потомъ извѣстна въ англійской исторіи подъ именемъ Маріи Кровавой. Несмотря на краткость, бывшую, по мнѣнію Тома, единственнымъ достоинствомъ этого свиданія, оно произвело на него тяжелое впечатлѣніе. Въ распоряженіи Тома оставалось всего лишь нѣсколько свободныхъ минутъ, когда къ нему вошелъ безъ доклада маленькій худощавый мальчикъ лѣтъ двѣнадцати, одѣтый весь въ черное, за исключеніемъ бѣлоснѣжнаго воротничка и кружевныхъ рукавчиковъ. На рукѣ у него не было траурной повязки. Мѣсто ея заступалъ бантъ изъ пурпуровой ленты на плечѣ. Онъ неувѣренно подошелъ къ Тому и, потупивъ голову, сталъ передъ нимъ на одно колѣно. Томъ продолжалъ спокойно сидѣть на креслѣ и, поглядѣвъ съ минутку на своего посѣтителя, сказалъ:
— Встань, мальчикъ! Кто ты такой? Что тебѣ надо?
Мальчикъ поднялся съ колѣнъ и стоялъ передъ Томомъ съ граціозной непринужденностью, но при этомъ на его лицѣ можно было подмѣтить тревожное опасеніе. Онъ отвѣтилъ:
— Ты навѣрное помнишь меня, милордъ. Я твой мальчикъ для порки.
— Мальчикъ для порки?
— Точно такъ, ваше величество, я вѣдь Гэмфри… Гэмфри Марлоу!
Томъ нашелъ, что гувернерамъ слѣдовало бы предупредить его о существованіи такого должностнаго лица. Положеніе казалось ему щекотливымъ. Какъ тутъ поступить: сдѣлать видъ, что узнаетъ мальчика, а затѣмъ выказывать каждымъ своимъ словомъ, что никогда прежде о немъ не слыхалъ? Нѣтъ, это не годится! Вмѣстѣ съ тѣмъ Тому пришло на мысль, что подобные казусы могутъ теперь случаться съ нимъ частенько, такъ какъ лорды Гертфордъ и Сентъ-Джонъ, въ качествѣ душеприказчиковъ покойнаго короля, должны участвовать въ совѣщаніяхъ и, слѣдовательно, оставлять его одного на произволъ судьбы. Надлежало выработать себѣ такой образъ дѣйствій, при посредствѣ котораго онъ самъ могъ бы выпутываться изъ затрудненій. Остановившись на столь мудрой идеѣ, Томъ рѣшилъ немедленно испытать ея пригодность на этомъ мальчикѣ и посмотрѣть, къ какимъ результатамъ она его приведетъ. Проведя раза два съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ по лбу, онъ сказалъ:
— Я тебя какъ будто припоминаю, но только туманно и неясно: глубокое горе словно омрачило мнѣ память.
— Ахъ, какъ это прискорбно, ваше величество! — съ чувствомъ воскликнулъ мальчикъ для порки. Одновременно съ этимъ, онъ присовокупилъ про себя: — А вѣдь правду говорили, что онъ помѣшался. И въ самомъ дѣлѣ жаль бѣдняжку! Хорошо, что никто насъ не слышалъ, а то бы мнѣ, безъ сомнѣнія, досталось порядкомъ на орѣхи. Я совсѣмъ забылъ приказаніе держать себя такъ, словно вовсе не замѣчалъ, что съ нимъ творится неладное.
— Удивительно, какъ это память измѣняетъ мнѣ за послѣдніе нѣсколько дней, — продолжалъ Томъ. — Впрочемъ, тутъ нѣть ничего серьезнаго. Мнѣ становится теперь уже лучше. Зачастую достаточно для меня легкаго намека, чтобы вспомнить опять имена и вещи, о которыхъ я, казалось, совсѣмъ уже забылъ (надѣюсь доказать этому мальчику, что я могу такимъ путемъ вспомнить даже то, о чемъ никогда прежде не слыхивалъ). Ну, разсказывай теперь, что тебѣ надо!
— Дѣло это, государь, ничтожное, но, съ разрѣшенія вашего величества, я всетаки осмѣлюсь его изложить. Два дня тому назадъ, когда ваше величество изволили сдѣлать три ошибки въ греческомъ сочиненіи… помните, еще во время утренняго урока?
— Н-да, кажется, помню (положимъ, я теперь лгу, но это несущественно, такъ какъ, еслибъ я вздумалъ писать по гречески, то сдѣлалъ бы, разумѣется, не три, а тридцать три ошибки)… да, я припоминаю; продолжай.
— Учитель, разсердившись на работу вашего величества, назвалъ ее небрежной и дурацкой и обѣщалъ задать мнѣ за нее добрую порку…
— Тебѣ порку? — повторилъ Томъ, изумленный до того, что невольно вышелъ изъ своей роли. — Съ какой же стати пороть тебя за сдѣланныя мною ошибки?
— Память опять измѣнила вашему величеству. Учителъ поретъ меня каждый разъ, когда вы плохо приготовляете свои уроки.
— Да и въ самомъ дѣлѣ, я совершенно позабылъ объ этомъ. Ты вѣдь повторяешь эти уроки со мною и, если я плохо ихъ знаю, то онъ заключаетъ, что ты не исполнилъ какъ слѣдуетъ своихъ обязанностей и…
— Ахъ, государь, что вы говорите! Развѣ осмѣлюсь я, смиреннѣйшій изъ твоихъ слугъ, учить тебя чему-нибудь?
— За что же тогда тебя порятъ? Это для меня какая-то загадка. Ужь не сошелъ ли я и впрямь съ ума? Или, быть можетъ, ты помѣшался? Потрудись объяснить мнѣ, въ чемъ дѣло.
— Ваше величество, тутъ нечего даже и объяснять. Никто не дерзаетъ оскорбить ударами священную особу принца Уэльскаго. Поэтому за его провинности приходилось расплачиваться мнѣ. Это было совершенно умѣстно и правильно, такъ какъ составляло прямую мою обязанность по службѣ, за которую я получалъ до сихъ поръ жалованье.
Томъ пристально глядѣлъ на мальчика, совершенно спокойнымъ тономъ докладывавшаго ему все это, и разсуждалъ самъ съ собою: «Вотъ такъ штука! Признаться, я ничего подобнаго не ожидалъ. Странная, удивительная должность. Какъ это они не догадались нанять мальчика, который позволилъ бы себя чесать и одѣвать вмѣсто меня? Ахъ, какъ я былъ бы радъ, еслибъ они это сдѣлали. Я въ такомъ случаѣ согласился бы ужь, чтобъ меня пороли лично за мои провинности и сталъ бы благодарить Бога за такую перемѣну». Затѣмъ онъ громко спросилъ:
— И что же, тебя и въ самомъ дѣлѣ теперь выпороли?
— Нѣтъ еще, ваше величество! Наказаніе было назначено на сегодняшній день. Быть можетъ, его и отмѣнятъ, какъ несоотвѣтствующее установленному теперь придворному трауру. Во всякомъ случаѣ, я осмѣлился явиться сюда и напомнить вашему величеству о милостивомъ обѣщаніи ходатайствовать за меня.
— Передъ учителемъ, чтобы спасти тебя отъ порки?
— Ахъ, ваше величество, вы вспоминаете?
— Какъ видишь, память у меня улучшается. Успокойся, спина твоя на этотъ разъ не пострадаетъ. Я объ этомъ похлопочу!
— Благодарю васъ, государь, — воскликнулъ мальчикъ, снова падая передъ Томомъ на колѣни. — Быть можетъ, мнѣ слѣдовало бы этимъ и ограничиться, но…
Видя, что Гэмфри колеблется, Томъ ободрилъ его продолжать, объяснивъ, что чувствуетъ себя въ особенно благодушномъ настроеніи.
— Тогда я осмѣлюсь высказать вашему величеству еще одну всепокорнѣйшую просьбу. Ты, государь, теперь уже не принцъ Уэльскій, а король и можешь устраивать все такъ, какъ тебѣ вздумается, при чемъ никто не посмѣетъ тебѣ противорѣчить. Тебѣ нѣтъ поэтому ни малѣйшей надобности корпѣть надъ книжками. Ты, безъ сомнѣнія, ихъ сожжешь и станешь заниматься чѣмъ-нибудь менѣе скучнымъ и противнымъ. Въ такомъ случаѣ, я и мои сиротки сестры пропадемъ, какъ говорится, ни за грошъ.
— Отчего же вы пропадете, скажи на милость?
— Просто-на-просто оттого, что моя спина заработываетъ намъ всѣмъ кусокъ хлѣба. Ахъ, государь, если она останется безъ дѣла, мы всѣ умремъ съ голоду. Какъ только ты перестанешь учиться, моя должность будетъ упразднена, такъ какъ ты не будешь больше нуждаться въ мальчикѣ для порки. Умоляю тебя, государь, не прогоняй меня со службы!
Томъ былъ до глубины души растроганъ искреннимъ глубокимъ горемъ мальчика и сказалъ въ настоящемъ царственномъ порывѣ великодушія:
— Не печалься болѣе, мой милый, твоя должность останется на вѣчныя времена за тобой и твоимъ потомствомъ. — Затѣмъ, слегка ударивъ мальчика по плечу плашмя своимъ августѣйшимъ мечомъ, онъ воскликнулъ: — Встань, Гэмфри Марлоу, наслѣдственный великій мальчикъ для порки при королевскомъ англійскомъ домѣ! Не печалься понапрасну. Я снова примусь за книги и стану такъ гадко учиться, что твои должностныя занятія очень увеличатся. Можетъ быть, въ виду этого обстоятельства найдутъ нужнымъ утроить тебѣ жалованье.
Обрадованный Гэмфри восторженно отвѣтилъ:
— Благодарю, ваше величество! Благодарю васъ отъ всего сердца! Августѣйшія ваши милости превысили своею щедростью самыя смѣлыя мои мечты. Теперь счастье обезпечено на всю жизнь не только мнѣ, но и всему благородному роду Марлоу. Томъ обладалъ достаточной догадливостью, чтобы сообразить, что этотъ мальчикъ можетъ оказаться ему полезнымъ. Онъ обласкалъ Гэмфри такъ, чтобы заставить его разговориться, и достигъ предположенной цѣли. Гэмфри радовался отъ всего сердца, думая, что помогаетъ исцѣленію Тома. Каждый разъ, послѣ того какъ мальчикъ напоминалъ его величеству разныя подробности чего либо происходившаго въ августѣйшей классной комнатѣ или вообще во дворцѣ, онъ съ наивнымъ восхищеніемъ убѣждался, что Томъ вѣдь и въ самомъ дѣлѣ совершенно явственно припоминаетъ себѣ эти факты. Память у его величества начала замѣтно улучшаться. По прошествіи какого-нибудь часа Томъ скопилъ себѣ порядочный запасъ весьма цѣнныхъ свѣдѣній относительно лицъ и порядковъ при его королевскомъ дворѣ, а потому рѣшилъ ежедневно почерпать новыя свѣдѣнія изъ этого источника. Въ виду этого онъ повелѣлъ немедленно впускать Гэмфри въ королевскій кабинетъ, когда онъ придетъ, если только король не будетъ занятъ въ это время другими дѣлами. Теперь же, по уходѣ великаго наслѣдственнаго мальчика для порки, явился въ кабинетъ его величества графъ Гертфордъ съ извѣстіемъ, на этотъ разъ очень непріятнымъ для Тома.
Онъ сообщилъ, что лорды государственнаго совѣта, опасаясь, чтобы преувеличенные слухи о душевной болѣзни короля не распространились въ народѣ и не произвели дурного впечатлѣнія, призналъ наиболѣе умѣстнымъ и благоразумнымъ для его величества завтракать и обѣдать публично, съ соблюденіемъ надлежащаго въ такихъ случаяхъ церемоніала. Къ этому надлежитъ приступить съ завтрашняго, или послѣзавтрашняго дня. Государственный совѣтъ полагалъ, что здоровый цвѣтъ лица и бодрая походка его величества, совмѣстно съ изящными манерами и непринужденной граціей обращенія, несравненно вѣрнѣе успокоятъ общественное мнѣніе, въ случаѣ если бы непріятные слухи и въ самомъ дѣдѣ распространились, чѣмъ всякія иныя мѣры, какія можно было бы примѣнить при существующихъ условіяхъ.
Графъ началъ тогда самымъ деликатнымъ образомъ знакомить Тома съ тѣмъ, какъ надлежитъ королю держаться при парадныхъ обѣдахъ. При этомъ онъ дѣлалъ видъ, будто напоминаетъ то, что, безъ сомнѣнія, должно быть хорошо извѣстно его племяннику. Къ величайшей радости графа, выяснилось, что Томъ почти не нуждается по этому предмету въ его инструкціяхъ. Его величество сумѣлъ искусно воспользоваться свѣдѣніями, которыя выудилъ у Гэмфри, когда мальчикъ для порки разсказалъ ему, между прочимъ, что королю придется вскорѣ обѣдать публично. Легкокрылая придворная молва довела этотъ слухъ до его свѣдѣнія. Томъ не счелъ нужнымъ, однако, объяснять графу Гэтфорду, по какой именно причинѣ такъ хорошо припоминаетъ, какъ надо вести себя за параднымъ обѣдомъ.
Видя, что королевская память до такой степени улучшилась, графъ позволилъ себѣ подвергнуть ее, какъ бы случайно, маленькому испытанію, чтобы убѣдиться, насколько именно подвинулось это улучшеніе. Результаты оказались очень благопріятными, но память у короля возстановилась, очевидно, только отчасти по нѣкоторымъ предметамъ (по тѣмъ именно, о которыхъ онъ бесѣдовалъ съ Гэмфри). При всемъ томъ лордъ Гертфордъ не на шутку обрадовался и началъ ласкать себя самыми оптимистическими надеждами. Онъ оказался даже не въ силахъ скрыть эти надежды и сказалъ увѣреннымъ тономъ:
— Я убѣжденъ теперь, что если ваше величество соблаговолите сдѣлать маленькое усиліе надъ своею памятью, то намъ удастся разрѣшить загадку исчезновенія большой государственной печати. Утрата этой печати была не далѣе какъ вчера очень существенной, но теперь не имѣетъ уже серьезнаго значенія, такъ какъ срокъ службы большой печати закончился вмѣстѣ съ жизнью покойнаго короля. Не соблаговолите ли ваше величество сдѣлать такую попытку?
Томъ положительно недоумѣвалъ, такъ какъ не имѣлъ ни малѣйшаго представленія о большой государственной печати. Послѣ минутнаго колебанія онъ наивно взглянулъ на графа Гертфорда и спросилъ:
— Что это за штука, милордъ? Какова она на видъ.
Графъ невольно вздрогнулъ и пробормоталъ про себя: «Увы, онъ еще совсѣмъ помѣшанный! Съ моей стороны было неблагоразумно заставлять его до такой степени напрягать свою память». Тщательно скрывая отъ короля свое волненіе, онъ ловко перевелъ разговоръ на другую тему, чтобы изгладить у Тома всякую мысль о злополучной печати, и безъ труда достигъ этой цѣли.