Часовъ въ пять пополудни Генрихъ VIII, пробудившись отъ сна, который не принесъ ему никакого успокоенія, пробормоталъ сквозь зубы:
— Какіе дурные, тревожные сны! Они служатъ предвѣстниками того, что мой конецъ близокъ. Это же подтверждаетъ и все большая слабость моего пульса.
Глаза монарха внезапно вспыхнули зловѣщими огоньками, и онъ добавилъ:
— А всетаки я передъ смертью отправлю его еще на тотъ свѣтъ!
Дежурившіе при королѣ придворные замѣтили, что онъ проснулся. Одинъ изъ нихъ освѣдомился, каковы будутъ приказанія его величества относительно лорда-канцлера, который ждетъ у дверей опочивальни.
— Впустить его сюда, впустить сейчасъ же! — съ горячностью воскликнулъ король.
Лордъ канцлеръ вошелъ и, преклонивъ колѣна предъ королевскимъ ложемъ, сказалъ:
— Я отдалъ необходимыя распоряженія, чтобъ выполнить повелѣнія вашего величества. Пэры королевства, въ парадныхъ своихъ облаченіяхъ, стоятъ теперь въ палатѣ общинъ передъ рѣшеткой и, утвердивъ приговоръ, постановленный надъ герцогомъ Норфолькомъ, смиренно ожидаютъ тамъ дальнѣйшаго благоусмотрѣнія вашего величества.
Лицо Генриха VIII вспыхнуло свирѣпой радостью, и онъ сказалъ:
— Поднимите меня! Я хочу лично предстать предъ моимъ парламентомъ и собственноручно скрѣпить приговоръ, освобождающій меня отъ…
Голосъ ему измѣнилъ. Румянецъ, которымъ вспыхнули было щеки, смѣнился какой-то землисто-сѣрой блѣдностью. Дежурные камергеры, уложивъ короля на подушки, поспѣшно подали ему подкрѣпляющія лекаретва. Принявъ ихъ, онъ грустно проговорилъ:
— Какъ долго ждалъ я этого сладостнаго часа и, увы, онъ наступаетъ для меня слишомъ поздно! Судьба похитила отъ меня счастье, которое я себѣ сулилъ. Спѣшите же, по крайней мѣрѣ, вы. Не теряйте времени. Пусть хоть другіе выполнятъ то, что не удалось свершить мнѣ. Передаю большую мою печать коммиссіи. Назначь самъ лордовъ, которые должны войти въ ея составъ, и безотлагательно примись вмѣстѣ съ ними за дѣло. Смотри только поторопись. Прежде чѣмъ солнце успѣетъ встать и снова закатиться, принеси мнѣ его голову, чтобы я могъ еще на нее поглядѣть.
— Повелѣніе вашего величества будетъ исполнено. Не благоугодно ли вашему величеству приказать, чтобы печать была возвращена мнѣ, дабы я могъ немедленно же употребить ее въ дѣло.
— Печать? Да вѣдь она должна храниться у тебя!
— Ваше величество изволили взять ее отъ меня сами, два дня тому назадъ, объявивъ, что она не должна быть въ употребленіи до тѣхъ поръ, пока собственная ваша августѣйшая рука не приложитъ ее къ смертному приговору герцога Норфолькскаго.
— Да, я и въ самомъ дѣлѣ ее взялъ. Я теперь это припоминаю… Что же я съ нею сдѣлалъ?.. Право, не упомшо. За послѣдніе дни память мнѣ стала что-то ужь очень измѣнять… Странно, очень странно!
Король принялся бормотать что-то такое, чего нельзя было хорошенько разслышать, покачивая отъ времени до времени потихоньку сѣдой своей головой и, очевидно, стараясь припомнить, что именно онъ сдѣлалъ съ печатью. Подъ конецъ графъ Гертфордъ взялъ на cебя смѣлость преклонить передъ нимъ колѣни и объявить:
— Ваше величество, я и многіе другіе изъ присутствующихъ здѣсь лордовъ, съ позволенія вашего, явственно припоминаемъ, что вы передали большую государственную печать въ руки его высочества принца Уэльскаго, дабы хранить ее до тѣхъ поръ, пока…
— Вѣрно, совершенно вѣрно! Принеси же ее. Спѣши, время уходитъ!
Лордъ Гертфордъ бѣгомъ устремился въ аппартаменты Тома, но, вскорѣ вернувшись къ королю, смущенный и съ пустыми руками, объяснилъ:
— Мнѣ очень прискорбно, милордъ-король, сообщать столь грустныя и тяжелыя вѣсти, но Богу угодно, чтобы болѣзнь принца все еще длилась. Онъ не можетъ припомнить себѣ фактъ полученія отъ васъ государственной печати. Я поспѣшилъ доложить объ этомъ, такъ какъ нахожу, что было бы совершенно безцѣльной и ни къ чему не ведущей тратой времени производить теперь обыскъ въ длинномъ ряду комнатъ и залъ, принадлежащихъ къ аппартаментамъ его королевскаго высочества…
Стонъ, вырвавшійся изъ груди короля, заставилъ графа Гертфорда замолчать. Минуту спустя Генрихъ VIII проговорилъ съ глубокою грустью:
— Не безпокойте этого бѣднаго ребенка. Рука Господня отяготѣла надъ нимъ. Сердце мое переполнено любящимъ къ нему состраданіемъ и печалью о томъ, что я не могу поднять его бремя на свои собственныя ромена, удрученныя годами и заботами. Съ какою радостью вернулъ бы я ему миръ и спокойствіе!
Король закрылъ глаза, принялся опять что-то бормотать и, наконецъ, замолчалъ. По прошествіи нѣкотораго времени онъ снова раскрылъ глаза и съ недоумѣніемъ осматривался кругомъ до тѣхъ поръ, пока взоръ его не остановился на лордѣ-канцлерѣ, все еще продолжавшемъ стоять на колѣняхъ. Лицо Генриха VIII тотчасъ же вспыхнуло гнѣвомъ:
— Какъ, ты все еще здѣсь? Клянусь Всемогущимъ Богомъ, что, если ты не займешься сейчасъ же дѣломъ объ этомъ измѣнникѣ, твоя шапка останется завтра безъ употребленія, за отсутствіемъ головы, на которую ее можно было бы надоѣдать.
Государственный канцлеръ, трепеща отъ страха, отвѣтилъ:
— Всемилостивѣйшій государь, прошу пощады и помилованія у вашего величества! Я до сихъ поръ ждалъ печати.
— Въ своемъ ли ты умѣ, милордъ? Малая государственная печать, которую я обыкновенно бралъ съ собою во время поѣздокъ, лежитъ теперь въ казначействѣ. Если большая печать пропала безъ вѣсти, понятно, что слѣдуетъ употребить въ дѣло малую. Удивительно, какъ ты не могъ этого сообразить! Уходи же теперь скорѣе, да смотри, не смѣй ко мнѣ возвращаться безъ его головы!
Злополучный государственный канцлеръ, разумѣется, поспѣшилъ удалиться изъ такого опаснаго сосѣдства. Назначенная имъ коммиссія, не теряя времени, скрѣпила королевскимъ утвержденіемъ приговоръ, постановленный раболѣпнымъ парламентомъ, и назначила слѣдующій же день для совершенія казни отрубленіемъ головы надъ старшимъ изъ англійскихъ пэровъ, злополучнымъ герцогомъ Норфолькомъ.