Въ девять часовъ вечера весь обширный фасадъ дворца, выходившій на рѣку, сверкалъ огнями. Сама рѣка, сколько можно было охватить ее глазомъ но направленію къ городу, была покрыта яликами и большими парадными лодками, разукрашенными разноцвѣтными фонарями. Тихонько колыхаясь отъ волненія, фонари эти казались громаднымъ сверкающимъ цвѣтникомъ, по которому пробѣгалъ легкій лѣтній вѣтерокъ. Интересное зрѣлище представляла также и громадная каменная терраса, спускавшаяся ступеньками къ рѣкѣ и достаточно обширная для того, чтобы на ней могла выстроиться цѣлая армія какого-нибудь германскаго княжества. Теперь на этой терассѣ стояла стройными рядами вооруженная бердышами дворцовая стража въ блестящихъ стальныхъ латахъ. Цѣлыя толпы придворныхъ слугъ, въ великолѣпныхъ костюмахъ, сновали взадъ и впередъ по ступенькамъ лѣстницы, спѣша закончить, безъ сомнѣнія, очень важныя приготовленія.
Но вотъ раздалось громкое приказаніе, и въ одно мгновеніе ока на ступенькахъ рѣшительно никого не осталось. Въ воздухѣ словно нависло томительное ожиданіе. Поскольку можно было окинуть рѣку взглядомъ, взоръ вездѣ останавливался на десяткахъ тысячъ людей, которые вставали со своихъ сидѣній въ лодкахъ и пристально смотрѣли по направленію къ дворцу, защищая глаза руками отъ свѣта факеловъ и фонарей. Къ лѣстницѣ, спускавшейся на рѣку, подплыла вереница изъ сорока или пятидесяти парадныхъ барокъ. Всѣ онѣ были богато вызолочены, а высокіе ихъ носы и кормы — украшены великолѣпной рѣзьбой. Многія барки щеголяли знаменами и флагами изъ драгоцѣнныхъ тканей, штофа и парчи съ вышитыми на нихъ гербами. Къ нѣкоторымъ изъ флаговъ было прикрѣплено множество маленькихъ серебряныхъ колокольчиковъ, весело звенѣвшихъ въ вѣяніи вѣтерка. Другіе флаги и штандарты обнаруживали еще большія притязанія, такъ какъ развѣвались на баржахъ, принадлежавшихъ вельможамъ, непосредственно состоявшимъ па службѣ у принца Уэльскаго. Борта этихъ баржъ были живописно изукрашены щитами съ разными геральдическими эмблемами. Каждую парадную баржу велъ на буксирѣ большой баркасъ, на которомъ, кромѣ гребцовъ, находился хоръ музыкантовъ и нѣсколько воиновъ въ блестящихъ стальныхъ шлемахъ и латахъ.
Первые ряды процессіи, появленія которой ожидали съ такимъ нетерпѣніемъ, показались, наконецъ, изъ главныхъ дворцовыхъ воротъ. Это былъ взводъ дворцовой стражи, вооруженной бердышами. Гвардейцы, служившіе въ этой стражѣ, носили коричневыя брюки съ черными полосками, бархатныя тапочки, украшенныя съ обѣихъ сторонъ серебряными розетками, и кафтаны изъ темно-краснаго сукна съ синими отворотами, на которыхъ спереди и сзади вышиты были золотомъ три пера, включенныя въ гербъ принца. Древки аллебардъ, обтянутыя алымъ бархатомъ, прикрѣпленнымъ вызолоченными гвоздиками, украшались золотыми кистями. Развернувшись направо и налѣво, гвардейцы выстроились въ два длинныхъ кордона, тянувшихся отъ дворцовыхъ воротъ до нижнихъ ступенекъ спуска на рѣку. Въ промежуткѣ между двумя рядами гвардейцевъ, лакеи, въ красныхъ съ золотомъ ливреяхъ наслѣднаго принца, раскинули и уложили пышный полосатый коверъ. Вслѣдъ затѣмъ изъ-за дворцовой ограды послышался сигналъ, поданный трубачами. Музыканты съ баркасовъ тотчасъ же подхватили этотъ сигналъ и начали исполнять оживленную, веселую прелюдію. Тѣмъ временемъ, двое церемоніймейстеровъ съ бѣлыми жезлами вышли медленнымъ, величественнымъ шагомъ изъ дворцовыхъ воротъ. За ними слѣдовали оруженосцы лондонскаго лорда мэра: одинъ съ булавою, а другой съ мечомъ, нѣсколько сержантовъ городской гвардіи въ полной парадной формѣ, съ шевронами на рукавахъ, герольдъ ордена Подвязки въ парадномъ своемъ облаченіи, нѣсколько командоровъ ордена Бани, съ бѣлыми кружевами на рукавахъ, кавалеры этого же ордена, судьи въ красныхъ своихъ плащахъ и шапкахъ, лордъ верховный англійскій канцлеръ, въ красномъ плащѣ, открытомъ спереди и подбитомъ горностаемъ, депутація эльдермеповъ, тоже въ краспыхъ плащахъ, и старосты разныхъ лондонскихъ гильдій и цеховъ въ парадныхъ одѣяніяхъ. За ними шли двѣнадцать французскихъ дворянъ въ великолѣпныхъ костюмахъ, а именно: курткахъ изъ бѣлаго штофа съ золотыми полосами, епанчахъ изъ алаго бархата, подбитыхъ фіолетовой тафтой, и бархатныхъ же короткихъ брюкахъ тѣльнаго цвѣта. Дворяне эти принадлежали къ свитѣ французскаго посла. Потомъ начали спускаться съ лѣстницы двѣнадцать кавалеровъ испанскаго посла въ костюмахъ изъ чернаго бархата безъ всякихъ украшеній. Позади нихъ шли нѣсколько знатныхъ англійскихъ вельможъ съ дворянами своей свиты.
Трубачи въ оградѣ дворца начали играть почетную встрѣчу. Дядя принца Уэльскаго, получившій впослѣдствіи титулъ герцога Сомерсета, вышелъ изъ воротъ въ черномъ камзолѣ, шитомъ золотомъ, сверхъ котораго накинутъ былъ плащъ изъ алаго атласа съ золотыми цвѣтами и серебряными полосками, образовавшими въ совокупности какъ бы сѣтку. Пройдя нѣсколько шаговъ, онъ обернулся лицомъ къ дворцу, снялъ свою шляпу со страусовыми перьями, отвѣсилъ низкій поклонъ и принялся идти задомъ напередъ, кланяясь на каждомъ шагу. Снова зазвучали трубы и раздалась громкая команда: «Дорогу высокому и могущественному лорду Эдуарду, принцу Уэльскому!» Длинная линія красныхъ огненныхъ языковъ съ грохотомъ вырвалась изъ бойницъ, прорѣзанныхъ въ верхней части дворцовыхъ стѣнъ. Съ лодокъ, запрудившихъ собою всю рѣку, отвѣтила имъ цѣлая буря привѣтственныхъ возгласовъ, и Томъ Канти, герой и первопричина всего торжества, выйдя на террасу, слегка наклонилъ августѣйшую свою голову.
Онъ былъ въ великолѣпномъ камзолѣ изъ бѣлаго атласа съ нашитымъ на груди дублетомъ изъ пунцоваго бархата, осыпаннаго брилліантами и отороченнаго горностаемъ. Сверхъ камзола накидывался плащъ изъ бѣлаго съ золотомъ штофа на голубой атласной подкладкѣ. На плащѣ были вышиты золотомъ же три эмблематическихъ пера. Онъ былъ осыпанъ жемчугами, драгоцѣнными каменьями и застегивался брилліантовой пряжкой. На шеѣ у Тома красовались: орденъ Подвязки и нѣсколько царственныхъ иностранныхъ орденовъ. Драгоцѣнные каменья, которыми онъ былъ осыпанъ, ярко сверкали въ отвѣтъ на каждый лучъ падавшаго на нихъ свѣта. Томъ Канти, родившійся въ конурѣ, и выросшій въ грязи водосточныхъ канавъ на лондонскихъ улицахъ, одѣвавшійся незадолго еще передъ тѣмъ лишь въ лохмотья нищеты, представлялъ собою теперь поистинѣ великолѣпное зрѣлище.