Мы разстались съ Джономъ Канти какъ разъ въ ту минуту, когда онъ, сопровождаемый но пятамъ шумной и обрадованной толпою черни, тащилъ на Мусорный дворъ законнаго принца Уэльскаго. Всего лишь одинъ человѣкъ попытался сказать слово въ защиту бѣднаго мальчика, но слово это осталось какъ бы гласомъ вопіющаго въ пустынѣ. Среди шумной суматохи никто, вѣроятно, его и не услышалъ. Принцъ, внѣ себя отъ негодованія на грубое и дерзкое обращеніе, которое ему приходилось выносить, настойчиво пытался вырваться на свободу. Джонъ Канти, не обладавшій особенно большимъ запасомъ терпѣнія, совершенно утратилъ, наконецъ, таковое и, охваченный внезаннымъ порывомъ бѣшенства, размахнулся тяжелой своей дубиной. Онъ, безъ сомнѣнія, размозжилъ бы принцу голову, если бы тотъ самый человѣкъ, который вступался передъ тѣмъ за мальчика, не бросился впередъ, дабы удержать руку негодяя. Человѣкъ этотъ перехватилъ ударъ дубинки своею собственной рукою, но Канти, взбѣшенный донельзя этимъ вмѣшательствомъ, заревѣлъ:
— Чего ты суешь свой носъ, куда не спрашиваютъ! Вотъ тебѣ за это!
Дубина его со свистомъ опустилась на голову человѣка, осмѣлившагося вмѣшаться въ расправу его съ мальчикомъ. Послышался глухой стонъ, и человѣкъ, чертъ котораго нельзя было уже различить во мракѣ, упалъ на земь подъ ноги толпы, ломившейся во дворъ. Въ слѣдующее затѣмъ мгновеніе онъ остался лежать одинъ въ темнотѣ. Чернь, веселое настроеніе которой нисколько не было нарушено этимъ эпизодомъ, привѣтствовала громкимъ хохотомъ паденіе бѣдняги и, безъ сомнѣнія, нашла, что Канти далъ ему заслуженный урокъ. Тѣмъ временемъ принцъ оказался въ квартирѣ Джона Канти, дверь которой немедленно заперли, чтобы воспретить туда входъ постороннимъ. При слабомъ свѣтѣ сальнаго огарка, воткнутаго въ бутылку, мальчикъ могъ всетаки различить наиболѣе выдающіяся очертанія мерзостнаго вертепа, въ которомъ очутился. Онъ разглядѣлъ также обитателей этого вертепа. Двѣ дѣвочки-подростки, отъ которыхъ несло какимъ-то тяжелымъ, непріятнымъ запахомъ, и женщина среднихъ лѣтъ сидѣли, прижавшись къ стѣнѣ въ уголку, съ видомъ животныхъ, привыкшихъ къ побоямъ и съ робкой покорностью ожидавшихъ потасовки. Изъ другого угла тихонько подходила къ принцу изсохшая старуха съ злющими глазами и растрепанными сѣдыми волосами.
— Не хочешь ли послушать представленіе, ни дать, ни взять, какъ въ театрѣ? Смотри только сперва не мѣшай, а когда позабавишься вдоволь, можешь дать рукамъ волю и обработать комедіанта, какъ твоей душенькѣ будетъ угодно. Эй, ты, мальчуганъ, разскажи опять свою чепуху, если ты не предпочелъ теперь ее позабыть! Повѣдай намъ твое имя и объясни, кто ты такой?
Кровь снова бросилась въ лицо оскорбленному принцу. Устремивъ пристальный негодующій взоръ на Канти, онъ возразилъ:
— Только такіе неблаговоспитанные люди, какъ ты, могутъ обращаться ко мнѣ съ подобнымъ требованіемъ! Повторяю тебѣ опять, какъ говорилъ уже и передъ тѣмъ, что я никто иной, какъ Эдуардъ, принцъ Уэльскій.
Отвѣтъ этотъ до того поразилъ старуху, что она словно окаменѣла и остановилась, разинувъ ротъ, какъ будто прикованная къ полу. Безсмысленное удивленіе, съ которымъ она таращила на принца глаза, показалось до такой степени забавнымъ негодяю ея сыну, что онъ разразился громкимъ хохотомъ. На мать и сестеръ Тома Канти отвѣтъ мальчика подѣйствовалъ совершенно иначе. Боязнь побоевъ для себя лично исчезла у нихъ мгновенно, смѣнившись опасеніемъ чего-то, несравненно болѣе худшаго. Съ выраженіемъ глубочайшей скорби и отчаянія на лицахъ, онѣ бросились къ принцу, восклицая:
— Ахъ, бѣдный, несчастный Томъ! Что съ тобою сталось?
Мать Тома упала передъ принцемъ на колѣни, положила руки ему на плечи и, глядя сквозь слезы прямо ему въ лицо, вскричала въ страстномъ порывѣ горести:
— Несчастный мой мальчикъ! Дурацкое чтеніе довело тебя, наконецъ, до бѣды и свело тебя съ ума! Сколько разъ я тебя предостерегала отъ этихъ проклятыхъ книгъ. Ты всетаки меня не слушался, и вотъ теперь сердце мое разрывается отъ печали!
Принцъ въ свою очередь взглянулъ ей тоже прямо въ лицо и ласково отвѣтилъ:
— Твой сынъ, почтенная женщина, совершенно здоровъ и находится въ полномъ разумѣ. Поэтому утѣшься и отведи меня во дворецъ. Ты его найдешь тамъ, и король, мой отецъ, не замедлитъ вернуть его тебѣ.
— Король, твой отецъ? Ахъ, дитя мое! Никогда не повторяй этихъ словъ, такъ какъ они угрожаютъ тебѣ самому смертью, а всѣмъ твоимъ близкимъ гибелью. Отгони отъ себя прочь эту безумную, несчастную мечту. Постарайся вернуть себѣ воспоминаніе о прежней жизни. Неужели память совсѣмъ тебѣ измѣнила? Взгляни на меня. Развѣ ты не узнаешь родную мать, которая любила и любитъ тебя такъ нѣжно?
Покачавъ головою, принцъ съ видимой неохотой возразилъ:
— Богу извѣстно, до какой степени мнѣ жаль опечалить твое сердце, но всетаки я долженъ сказать по всей правдѣ, что впервые лишь вижу тебя въ лицо.
Женщина безсильно опустилась на полъ, закрыла лицо руками и, сидя на полу, разрыдалась до того, что самъ принцъ, глядя на нее, чуть не заплакалъ.
— Пусть представленіе идетъ своимъ чередомъ! — кликнулъ Джонъ Канти. — Эй, вы, Аннушка и Лиза, что вы тамъ зазѣвались?.. Какія, подумаешь, неблаговоспитанныя дѣвки! Какъ вы смѣете стоять въ присутствіи принца? На колѣни передъ нимъ, нищенское вы отродье! Кланяйтесь же ему и припадайте къ его стопамъ!
Онъ снова залился грубымъ смѣхомъ, напоминавшимъ лошадиное ржаніе. Дѣвочки начали робко ходатайствовать за своего брата, при чемъ Аня сказала:
— Если бы ты, папаша, велѣлъ ему лечь въ постель, то сонъ и отдыхъ могли бы, пожалуй, вылечить его отъ сумасшествія. Будь такъ добръ, позволь ему уснуть…
— Да, папаша, позволь ему лечь, — поддержала ее Лиза. — Томъ, должно быть, усталъ сегодня болѣе обыкновеннаго. Завтра онъ, навѣрное, придетъ въ себя и будетъ усердно просить милостыни, такъ что вернется домой уже не съ пустыми руками.
Замѣчаніе это словно протрезвило отца семейства. Вмѣето того, чтобы потѣшаться надъ принцемъ, Джонъ Канти повернулся въ нему и сказалъ сердитымъ дѣловымъ тономъ:
— Завтра мы должны уплатить два пенса хозяину этой конуры. Понимаете вы всѣ, что это значитъ? Надо раздобыть цѣлыхъ два пенса, причитающіеся съ насъ за полугодичный срокъ, — Если деньги не будутъ внесены, намъ предложатъ убираться отсюда на всѣ четыре стороны. Покажи-ка, что ты собралъ, окаянный лѣнтяй!
— Не оскорбляй же меня и не говори со мной такимъ непристойнымъ образомъ. Повторяю тебѣ еще разъ, что я королевскій сынъ и наслѣдникъ англійскаго престола!
Звонкій ударъ широкой ладонью Канти заставилъ принца зашататься и упасть въ объятія матери Тома. Прижавъ мальчика къ груди, она защищала его собственнымъ тѣломъ отъ града предназначавшихся ему толчковъ и ударовъ. Испуганныя дѣвочки забились въ уголъ, но бабушка Тома съ величайшей готовностью бросилась помогать сыну. Принцъ, мужественно вырвавшись изъ объятій г-жи Канти, воскликнулъ:
— Тебѣ, сударыня, не слѣдуетъ страдать изъ-за меня. Пусть эти свиньи дѣлаютъ со мною, что имъ вздумается!
Слова эти привели «свиней» въ такое бѣшенство, что онѣ, не теряя времени, принялись за дѣло. Обработавъ вдвоемъ мальчика самымъ исправнымъ образомъ, онѣ отколотили порядкомъ также дѣвочекъ и мать Тома за сочувствіе къ несчастной жертвѣ, выказанное этими бѣдняжками.
— Теперь довольно! Ложитесь всѣ спать. Представленіе мнѣ уже надоѣло! — объявилъ Канти.
Свѣчу потушили, и вся семья расположилась на ночлегъ. Какъ только ея глава и старуха захрапѣли, наглядно доказывая, такимъ образомъ, что спятъ, обѣ дѣвочки тихонько подползли къ тому мѣсту, гдѣ лежалъ принцъ, и нѣжно укрыли его отъ холода соломой и разнымъ тряпьемъ. Ихъ мать тоже прокралась къ нему. Ласково разглаживая волосы мальчика, она плакала надъ нимъ, при чемъ все время шептала ему на ухо слова утѣшенія и состраданія. Она сберегла для него кусочекъ хлѣбца и мяса, но душевныя и тѣлесныя муки отняли у принца весь аппетитъ, по крайней мѣрѣ, къ черному хлѣбу и невкусно приготовленной говядинѣ послѣдняго сорта. Растроганный самоотверженіемъ, съ которымъ защищала его мать Тома, и состраданіемъ, которое она ему высказывала, принцъ поблагодарилъ эту женщину въ самыхъ изысканныхъ выраженіяхъ, свойственныхъ августѣйшему его происхожденію, и вмѣстѣ съ тѣмъ просилъ ее лечь спать, чтобы хоть во снѣ позабыть свое горе. Онъ присовокупилъ, что король, его отецъ, не оставитъ безъ награды вѣрноподанническую ея доброту и преданность. Это новое доказательство сумасшествія сына до такой степени огорчило мать Тома, что она, прижавъ еще нѣсколько разъ мальчика къ своей груди, наконецъ, ушла отъ него, заливаясь слезами, и легла въ постель.
Разумѣется, ей было не до сна. Тоскуя и размышляя, она мало-по-малу почувствовала, какъ у нея зарождается смутная мысль, будто въ этомъ мальчикѣ есть что-то такое, чего она никогда не замѣчала у Тома Канти и чѣмъ онъ не могъ обладать ни въ здравомъ умѣ, ни въ состояніи помѣшательства. Она не могла описать, въ чемъ именно это заключалось и была не въ состояніи выяснить даже самой себѣ сущность этого различія, но, тѣмъ не менѣе, материнскій ея инстинктъ какъ будто усматривалъ и замѣчалъ таковое. А что, если этотъ мальчикъ и въ самомъ дѣлѣ не ея сынъ? Ахъ, какая нелѣпость! Мать Тома, несмотря на свое горе и пережитыя ею непріятности, чуть было не разсмѣялась сама надъ собою, когда у нея явилась такая мысль. При всемъ томъ эта мысль оказалась удивительно настойчивой и продолжала неотступно ее преслѣдовать. Она никакъ не могла отогнать неотвязную мысль, которая ее мучила и томила. Убѣдившись, наконецъ, въ невозможности для себя успокоиться, мать Тома рѣшилась пріискать такое испытаніе, которое надежно и несомнѣнно выяснило бы, дѣйствительно ли этотъ мальчикъ ея сынъ, или нѣтъ. Она понимала, что только такимъ путемъ и можетъ разсѣять назойливо мучившее ее сомнѣніе. Подобное испытаніе дѣйствительно было бы желаннымъ выходомъ изъ затруднительнаго положенія, а потому мать Тома напрягала всѣ силы своего ума, чтобы его придумать. Поставить себѣ такую задачу оказалось, однако, не въ примѣръ легче, чѣмъ ее разрѣшить. Бѣдной женщинѣ приходило въ голову множество разнообразнѣйшихъ испытаній, но, по здравомъ размышленіи, она признала за лучшее отъ нихъ отказаться. Всѣ они представлялись ей недостаточно благонадежными и убѣдительными. Она не могла поэтому ни однимъ изъ нихъ удовлетвориться. Ей казалось уже, что она тщетно ломаетъ себѣ голову и должна будетъ отказаться отъ всякой надежды разъяснить свое сомнѣніе. Въ то время, когда эта безотрадная мысль терзала мать Тома, ухо ея уловило правильное дыханіе мальчика, свидѣтельствовавшее, что онъ крѣпко заснулъ. Пока она прислушивалась, это мѣрное дыханіе было прервано неожиданнымъ легкимъ крикомъ, дозволявшимъ заключить, что сонъ бѣдняжки былъ тревожный. Это случайное обстоятельство дозволило матери Тома мгновенно составить себѣ планъ, который по своей практичности и удобоисполнительности могъ съ лихвою замѣнить всю совокупность придуманныхъ ею испытаній. Въ лихорадочномъ волненіи, но безъ всякаго шума, она принялась зажигать свѣчу, разсуждая шепотомъ сама съ собою:
— Если бы я только видѣла его въ это мгновенье, то сейчасъ же узнала бы все. Съ того самаго дня, когда, въ раннемъ дѣтствѣ, пороховая вспышка чуть не опалила Тому лицо, онъ закрываетъ глаза рукою каждый разъ, какъ только что-пибудь заставляетъ его внезапно пробудиться отъ сна, или глубокой думы. При этомъ онъ всегда держитъ руку ладонью наружу, а не во внутрь, какъ дѣлаютъ это другіе. Я видѣла у него многія сотни разъ этотъ жестъ, и всегда онъ повторялъ его безъ малѣйшаго измѣненія. Да, теперь я безотлагательно узнаю, дѣйствительно ли это мой сынъ, или нѣтъ.
Она ползкомъ пробралась къ мальчику, тщательно заслоняя отъ него рукою пламя зажженной свѣчи. Едва дыша отъ волненія, которое съ трудомъ лишь удавалось подавить, она осторожно нагнулась надъ спавшимъ и, внезапно отнявъ отъ свѣчи руку, заставила свѣтъ упасть ему на лицо. Въ то же мгновенье она стукнула возлѣ самаго его уха кулакомъ по полу. Глаза спавшаго тотчасъ широко раскрылись. Онъ изумленно осмотрѣлся кругомъ, но не сдѣлалъ руками никакого необычайнаго движенія.
Бѣдная женщина была почти внѣ себя отъ изумленія и горя, но ей удалось скрыть эти чувства и, приласкавъ мальчика, добиться того, чтобъ онъ опять уснулъ. Вернувшись на свою соломенную подстилку, она съ отчаяніемъ обсуждала отрицательный результатъ произведеннаго ею испытанія и пыталась себя увѣрить, что помѣшательство Тома заставило его позабыть обычный жестъ. Ей это, однако, не удавалось. «Нѣтъ, — говорила она, — помѣшательство не распространилось же у него на руки. Онѣ не могутъ въ такое короткое время отучиться отъ давнишней привычки. Ахъ, какой это для меня тяжелый, томительный день!»
Надежда оказывалась, однако, теперь столь же упорной, какъ прежде сомнѣніе. Мать Тома чувствовала себя не въ силахъ примириться съ приговоромъ опыта, придуманнаго ею самою, и рѣшила, что отрицательный результатъ получился только случайно и что поэтому надо повторить испытаніе. Поэтому она еще два раза неожиданно будила мальчика, но результаты получились тѣ же, какъ и при первомъ испытаніи. Наконецъ, она потихоньку вернулась на свою постель и, погрузившись въ грустныя думы, уснула. Засыпая, она твердила шепотомъ:
«Я всетаки не могу отъ него отказаться. Нѣтъ, не могу… ото непремѣнно мой мальчикъ!»
Послѣ того, какъ несчастная мать прекратила свои опыты надъ принцемъ, онъ уснулъ тѣмъ крѣпче, что боль отъ побоевъ постепенно ослабѣвала. Усталость взяла свое, и сонъ принца сталъ глубокимъ и совершенно спокойнымъ. Часъ проходилъ за часомъ, а принцъ продолжалъ спать, какъ мертвый. Лишь спустя четыре или пять часовъ усыпленіе начало какъ будто проходить, и принцъ въ полусонномъ еще состояніи пробормоталъ:
— Сэръ Уильямъ!
Мгновеніе спустя онъ добавилъ:
— Знаешь что, сэръ Уильямъ Гербертъ? Подойди-ка сюда и послушай, какой странный сонъ я тебѣ разскажу… Слышишь ты, сэръ Уильямъ? Представь себѣ, мнѣ снилось, будто я сдѣлался мальчишкой-нищенкой и… Что же никто сюда не идетъ? Эй, вы, гвардейцы! Кликните сюда сэра Уильяма! Какъ, здѣсь нѣтъ даже дежурнаго камеръ-юнкера? Ну, ужь это такое упущеніе, что я положительно не могу себѣ его объяснить!..
— Что съ тобой? — спросилъ послышавшійся возлѣ него шепотъ. — Кого ты зовешь?
— Сэра Уильяма Герберта. А ты кто?
— Я-то? Разумѣется, твоя сестра Аня. Ахъ, Томъ, я совсѣмъ вѣдь позабыла… Ты, бѣдный мальчикъ, теперь сумасшедшій, совсѣмъ сумасшедшій! Лучше было бы мнѣ не просыпаться и умереть… тогда бы я, по крайней мѣрѣ, не знала больше о твоемъ несчастьѣ. Пожалуйста только держи языкъ за зубами, а то и тебя самого и насъ всѣхъ изобьютъ до смерти!
Изумленный принцъ приподнялся было въ постели, но острая боль, которую причинило его тѣлу это усиліе, заставила его придти въ себя. Опустившись опять на полусгнившую солому, онъ со стономъ воскликнулъ:
— Увы, это значитъ былъ не сонъ?
Въ одно мгновенье ока вернулись къ нему горе и отчаяніе, позабытыя было во снѣ. Ему совершенно явственно представилось, что онъ уже не принцъ, за которымъ съ такой любовью ухаживаютъ во дворцѣ и на котораго съ обожаніемъ устремлены глаза всего народа. Онъ оказывался теперь несчастнымъ проходимцемъ-иищенкой, одѣтымъ въ лохмотья и заключеннымъ въ логовище, пригодное скорѣе для звѣрей, чѣмъ для людей. Ему приходилось жить въ этомъ мерзостномъ вертепѣ съ какими-то нищими и ворами.
Занятый этими грустными мыслями, принцъ всетаки услышалъ хохотъ и насмѣшливые возгласы, раздававшіеся непосредственно за стѣной. Въ слѣдующее затѣмъ мгновеніе послышался сильный стукъ въ двери. Джонъ Канти пересталъ храпѣть и спросилъ:
— Кто тамъ стучитъ? Что тебѣ надо?
Голосъ изъ-за двери отвѣтилъ:
— Знаешь ли, кого ты угостилъ вчера дубинкой?
— Не знаю, да и знать не хочу!
— Надѣюсь, что ты запоешь скоро въ другомъ тонѣ! Если хочешь спасти свою шею отъ петли, потрудись безотлагательно павострить лыжи. Человѣкъ, котораго ты ударилъ, испускаетъ какъ разъ теперь духъ. Это священникъ, патеръ Эндрю.
— Ахъ, ты, Господи, этого только недоставало! — воскликнулъ Канти.
Разбудивъ семью, онъ сурово отдалъ ей приказаніе:
— Сейчасъ же вставайте и улепетывайте! Если останетесь здѣсь, то пропадете ни за грошъ.
Минутъ пять спустя, вся семья Канти была уже на улицѣ и бѣжала со всевозможною поспѣшностью. Джонъ Канти держалъ принца за руку и тащилъ его сквозь мракъ за собою, отдавая вполголоса слѣдующую инструкцію:
— Ты хоть дуракъ и сумасшедшій, а всетаки смотри хорошенько за своимъ языкомъ и не смѣй произносить нашего имени. Я долженъ буду безотлагательно выбрать себѣ другую фамилію, чтобы сбить съ толку проклятыхъ судей, которые непремѣнно пошлютъ за мною въ погоню своихъ ищеекъ. Такъ помни же, что я велѣлъ тебѣ держать языкъ за зубами!
Обратившись затѣмъ къ остальнымъ членамъ семьи, онъ сурово присовокупилъ:
— Если насъ что-пибудь разлучитъ, то пусть каждый спѣшитъ къ Лондонскому мосту. Дойдя до послѣдней полотняной лавки на мосту, онъ долженъ обождать возлѣ нея всѣхъ остальныхъ. Потомъ уже мы отправимся всѣ вмѣстѣ дальше, въ Зюйдверкъ.
Въ это мгновенье вся семья Канти неожиданно попала изъ мрака въ свѣтъ и сразу очутилась въ густой толпѣ народа, который, собравшись на набережной, забавлялся тамъ пѣніемъ, пляской и кричалъ во все горло: «Ура наслѣдному принцу!» Всюду, куда только достигалъ взоръ, вверхъ и внизъ по теченію Темзы, горѣли вдоль берега праздничные костры. Лондонскій и Зюйдверкскій мосты были иллюминованы. Вся рѣка свѣтилась и сверкала отблесками разноцвѣтныхъ фонарей. Ракеты фейерверковъ поминутно взлетали вверхъ изящными огненными дугами, которыя, взаимно пересѣкая на небѣ другъ друга и ниспадая частымъ дождемъ блестящихъ ослѣпительныхъ искръ, почти превращали ночь въ день. Весь Лондонъ, казалось, ликовалъ. Всюду близъ берега виднѣлись толпы веселящагося люда.
Джонъ Канти, облегчивъ свое сердце бѣшенымъ проклятіемъ, тотчасъ скомандовалъ отступить, но приказаніе это было отдано слишкомъ поздно. Онъ самъ и его присные были мгновенно поглощены густымъ роемъ веселившагося люда и тотчасъ же потеряли другъ друга изъ виду. Это не относилось, впрочемъ, до принца, котораго Канти продолжалъ крѣпко держать за руку. Сердечко мальчика стало теперь усиленно биться надеждой на освобожденіе. Здоровенный, задорный лодочникъ, порядкомъ уже подвыпившій, обидѣвшись тѣмъ, что его толкнулъ Канти, который пытался пробраться сквозь толпу, положилъ увѣсистую свою руку на его плечо и сказалъ:
— Нѣтъ, стой, пріятель! Куда ты такъ спѣшишь? Для всѣхъ честныхъ людей и вѣрноподданныхъ теперь праздникъ, а ты, какъ ни въ чемъ не бывало, промышляешь подлыми своими дѣлишками!
— Мои дѣла до тебя не касаются, — грубо возразилъ Канти, — убери прочь руку и дай мнѣ пройти!
— Ну, ужь извини! Ты не пройдешь, пока не выпьешь за здоровье принца Уэльскаго. Вотъ тебѣ и весь сказъ! — объявилъ рѣшительнымъ тономъ лодочникъ, загораживая ему дорогу.
— Передай мнѣ тогда чарку, да только поторопись и не задерживай меня!
Товарищи лодочника, заинтересованные этимъ столкновеніемъ, вскричали:
— Подайте сюда большой почетный кубокъ. Пусть-ка этотъ угрюмый молодчикъ осушитъ его до дна, а то мы скормимъ его самого рыбамъ!
Принесли громадный почетный кубокъ. Лодочникъ, схвативъ его за одну изъ ручекъ и придерживаясь другой рукой за кончикъ воображаемой скатерти, подалъ этотъ кубокъ съ соблюденіемъ всѣхъ установленныхъ формальностей Джону Канти, которому надлежало взяться одной рукой за противоположную ручку кубка, а другою приподнять крышку. Благодаря этому установленному съ незапамятныхъ временъ церемоніалу, рука принца оказалась на мгновеніе свободной. Онъ не тратилъ времени по пустому и тотчасъ нырнулъ въ окружавшій его лѣсъ человѣческихъ ногъ. Въ слѣдующее затѣмъ мгновеніе онъ затерялся въ колыхавшихся волнахъ живого моря, гдѣ было бы такъ же трудно его разыскать, какъ десятикопѣечную монету въ волнахъ Атлантическаго океана.
Мальчикъ не замедлилъ уяснить себѣ это и тотчасъ занялся собственными дѣлами, не помышляя уже болѣе о Джонѣ Канти. Онъ очень скоро уяснилъ себѣ также и нѣчто другое, а именно, что лондонское Сити угощаетъ вмѣсто него самозваннаго принца Уэльскаго. Отсюда настоящій принцъ безъ труда заключилъ, что нищенка-мальчикъ, Томъ Канти, умышленно воспользовался столь неожиданно представившимся ему случаемъ и сдѣлался самозванцемъ.
При такихъ обстоятельствахъ принцу не оставалось ничего иного, какъ проникнуть во что бы ни стало въ Гильдейскую залу, объявить тамъ свой санъ и уличить обманщика. Онъ рѣшилъ вмѣстѣ съ тѣмъ, что Тому надо предоставить извѣстное время, для подготовленія къ смерти надлежащимъ раскаяніемъ въ грѣхахъ, а затѣмъ поступить съ нимъ по закону. Принцъ зналъ, что въ тогдашнія времена Тома должны были присудить къ повѣшенію и четвертованію за государственную измѣну, при чемъ его трупъ предварительно надлежало протащить по всѣмъ главнымъ городскимъ улицамъ.