[278]VIII.
Дни тихо шли за днями, мѣсяцы за мѣсяцами. Петька проживалъ у господина Габріэль уже второй годъ. Учитель съ строгою послѣдовательностью, называемою госпожею Габріэль упрямствомъ, не позволялъ больше Петькѣ появляться на сценѣ. Самъ Петька получилъ отъ своего бывшаго учителя пѣнія, который ежемѣсячно платилъ за его ученіе и содержаніе, строгій наказъ не думать о сценѣ, пока находится въ школѣ. Петька не желалъ ослушаться, но мысли его сами собою обращались къ
[279]театру въ столицѣ. Тамъ, вѣдь, онъ надѣялся когда-нибудь выступить уже знаменитымъ пѣвцомъ. Но увы! голосъ его все еще не возвращался, и это сильно огорчало Петьку. Кто могъ утѣшить его? Ни господинъ Габріэль и ни его супруга; одинъ Господь Богъ. Онъ ниспосылаетъ людямъ утѣшеніе по разному; Петькѣ оно было ниспослано во снѣ; не даромъ же онъ былъ счастливцемъ!
Однажды ночью ему приснилось, что настала Троица и что онъ гуляетъ въ чудесномъ зеленомъ лѣсу; сквозь листву деревьевъ свѣтитъ солнышко; на землѣ коверъ изъ анемоновъ и скороспѣлокъ. Вотъ закуковала кукушка. «Сколько лѣтъ мнѣ жить?» спросилъ Петька. Это всегда спрашиваютъ, когда въ первый разъ услышатъ кукушку весною. «Ку-ку!» прокуковала птичка и смолкла. «Что же это, мнѣ осталось жить одинъ годъ?» сказалъ Петька. «Маловато! Не угодно-ли начать снова?» И кукушка принялась куковать безъ счета! Кончилось тѣмъ, что закуковалъ съ нею и Петька, да такъ хорошо, словно и впрямь былъ кукушкой, только его «ку-ку» звучали еще громче, еще чище. Запѣли птички; Петька сталъ подражать и птичкамъ, и перещеголялъ и ихъ. Его звонкій дѣтскій голосокъ вернулся къ нему, и онъ ликовалъ. Проснувшись, Петька себя не вспомнилъ отъ радости: теперь онъ былъ увѣренъ, что голосъ его не пропалъ, что въ одно прекрасное весеннее утро онъ вернется къ нему такой же свѣжій, чистый, какъ и прежде! И Петька, убаюканный этою радостною надеждою, заснулъ опять. Голосъ, однако, не вернулся къ нему ни на слѣдующій день, ни черезъ недѣлю, ни черезъ мѣсяцъ. Въ ожиданіи, Петька жилъ вѣсточками о театрѣ родного города. Онѣ были для него манной небесной, духовнымъ хлѣбомъ; «крошки, вѣдь, тотъ же хлѣбъ», и Петька радъ былъ и крошкамъ—самымъ пустяшнымъ извѣстіямъ.
У господина Габріэля былъ сосѣдъ—мелочной торговецъ. Жена его, почтенная, живая и веселая женщина, но полнѣйшая невѣжда въ искусствѣ, побывала въ первый разъ въ столицѣ и вернулась оттуда въ полномъ восторгѣ отъ всего видѣннаго, даже отъ людей. Они, по ея разсказамъ, смѣялись каждому ея слову; въ этомъ, впрочемъ, не было ничего невѣроятнаго.
— А были-ли вы въ театрѣ?—спросилъ ее Петька.
— Какъ же!—отвѣтила она.—И упарилась же я тамъ! Поглядѣли бы вы на меня! Потъ лилъ градомъ!
— А что̀ же вы видѣли? Какую пьесу?
— Сейчасъ разскажу все! Я была тамъ два раза. Въ первый разъ представленіе было съ разговорами. Сначала пришла принцесса и давай тараторить: «та-та-та! та-та-та!» Потомъ явился мужчина, и оба затараторили наперебой: «та-та-та! та-та-та!» Послѣ того барыня шлепнулась! Она въ этотъ вечеръ цѣлыхъ пять разъ шлепалась. Въ другой разъ я попала на
[280]пѣніе. Ну, пропѣли: «тра-ла-ла, тра-ла-ла!» и барыня тоже шлепнулась. Рядомъ со мной сидѣла приличная женщина, провинціалка. Она сроду не бывала въ театрѣ и думала, что тутъ и конецъ всему, ну а я-то ужъ знала, въ чемъ дѣло, и объяснила ей, что въ послѣдній разъ, какъ я была въ театрѣ, барыня шлепалась цѣлыхъ пять разъ. Въ этотъ вечеръ она, впрочемъ, шлепнулась всего три раза. Да, такъ вотъ что̀ я видѣла!
Что̀ же это за пьесы видѣла лавочница? Не попала-ли она въ трагедію, что барыня все шлепалась? И вдругъ Петьку осѣнило: на театральномъ занавѣсѣ была изображена большая женская фигура—муза съ двумя масками, трагической и комической. Занавѣсъ, разумѣется, падалъ въ антрактахъ, вотъ вамъ и барыня, которая все шлепалась! И это-то шлепанье больше всего и занимало почтенную лавочницу, все же, что говорили и пѣли артисты, было для нея только «та-та-та, тра-ла-ла!» Тѣмъ не менѣе она осталась вполнѣ довольна, да и Петька съ госпожею Габріэль были довольны не меньше ея. Госпожа Габріэль слушала ея повѣствованіе съ выраженіемъ изумленія и умственнаго превосходства на лицѣ; еще бы! она, вѣдь, по словамъ аптекаря, вынесла, въ роли кормилицы, на своихъ плечахъ всю Шекспировскую трагедію! Выраженіе «барыня шлепнулась», объясненное Петькой, скоро сдѣлалось въ домѣ Габріэль ходячею остротою: стоило упасть ребенку, полоскательной чашкѣ, или какой-нибудь мебели, сейчасъ раздавалось: «барыня шлепнулась!» «Такъ-то создаются пословицы и поговорки!» сказалъ господинъ Габріэль, который на все смотрѣлъ съ научной точки зрѣнія. Въ вечеръ подъ Новый Годъ вся семья Габріэль стояла со стаканами пунша въ рукахъ; это былъ единственный стаканъ, выпиваемый въ году господиномъ Габріэлемъ,—пуншъ былъ вреденъ для его желудка. Вотъ часы начали бить, всѣ выпили въ честь наступающаго Новаго Года, сосчитали удары часовъ и послѣ двѣнадцатаго весело прокричали: «барыня шлепнулась!» Затѣмъ опять пошли дни за днями. На Троицѣ Петькиному пребыванію въ домѣ Габріэль должно было исполниться два года.
Г. Х. Андерсенъ. Собраніе сочиненій Андерсена въ четырехъ томахъ. Томъ третій. Изданіе второе — С.-Петербургъ: Акціон. Общ. «Издатель», 1899, С.255—312