[268]V.
Господинъ Габріэль, уважаемый ученый, принявшій Петьку къ себѣ пансіонеромъ, лично встрѣтилъ мальчика на станціи. Это былъ худой, какъ скелетъ, господинъ, съ большими блестящими глазами на выкатѣ; когда онъ чихалъ, за нихъ просто страшно становилось: того и гляди выскочатъ. Господина Габріэля сопровождали трое маленькихъ сыновей его. Одинъ все спотыкался о свои собственныя ноги и падалъ, а двое другихъ наступили на ноги Петькѣ, чтобы получше разсмотрѣть его. Кромѣ того съ господиномъ Габріэлемъ пришли еще двое мальчиковъ; старшему, блѣдному, веснушчатому и прыщавому, было на видъ лѣтъ четырнадцать.—Это юный Массенъ, черезъ три года студентъ, если займется! А это Примусъ, сынъ пробста!—отрекомендовалъ ихъ господинъ Габріэль. Примусъ былъ похожъ на сдобную пышку.—Оба они мои пансіонеры! А это—домашній скарбъ!—закончилъ онъ, указывая на сыновей.—Трина, поставь чемоданъ вновь прибывшаго на тачку! Обѣдъ вамъ оставленъ дома!
— Фаршированная индѣйка!—закричали оба пансіонера.
— Фаршированная индѣйка!—подхватилъ «домашній скарбъ», и одинъ изъ нихъ опять растянулся, запнувшись о собственныя ноги.
— Цезарь, гляди себѣ подъ ноги!—изрекъ господинъ Габріэль, и всѣ пошли сначала въ городъ, а потомъ дальше за-городъ. У дороги стоялъ большой ветхій домъ, передъ которымъ красовалась бесѣдка изъ
[269]жасмина. Въ бесѣдкѣ поджидала мужа сама госпожа Габріэль съ остальнымъ «домашнимъ скарбомъ», двумя маленькими дѣвочками.—Вотъ новый ученикъ!—сказалъ господинъ Габріэль.—Добро пожаловать!—отозвалась его супруга, моложавая, полная, бѣлая, румяная и обильно напомаженная женщина, съ колечками изъ волосъ на вискахъ.—Господи, да вы совсѣмъ взрослый!—прибавила она.—Настоящій мужчина! А я думала, что вы вродѣ Примуса или Массена. Голубчикъ Габріэль, вѣдь, хорошо, что мы забили среднюю дверь. Ты знаешь мои взгляды!—Чепуха!—сказалъ господинъ Габріэль, и всѣ они вошли въ комнату. На столѣ лежалъ раскрытый романъ, а на немъ, поперекъ страницы, словно вмѣсто закладки, бутербродъ.
— Теперь позвольте мнѣ быть хозяйкой!—Съ этими словами госпожа Габріэль, въ сопровожденіи своихъ пятерыхъ ребятъ и двухъ пансіонеровъ, повела Петьку черезъ кухню и корридоръ въ маленькую комнатку съ окномъ въ садъ. Въ этой комнаткѣ Петька долженъ былъ спать и учиться; она примыкала къ комнатѣ госпожи Габріэль, гдѣ та спала вмѣстѣ съ дѣтьми, но дверь, соединявшая эту комнату съ Петькиной, была сегодня утромъ заколочена самимъ господиномъ Габріэлемъ; этого потребовала во избѣжаніе сплетенъ, «которыя никого не щадятъ», его супруга.—Здѣсь вы заживете, какъ у своихъ родителей! Театръ у насъ въ городѣ тоже есть. Аптекарь нашъ стоитъ во главѣ общества актеровъ-любителей; заѣзжаютъ къ намъ и настоящіе артисты. Но теперь пора вамъ приняться за свою индѣйку!—и хозяйка повела Петьку въ столовую, гдѣ сушилось на протянутыхъ веревкахъ мокрое бѣлье.—Это, вѣдь, никому не мѣшаетъ!—сказала она.—И дѣлается это только ради чистоты, а вы къ ней, конечно, привыкли.—Петька принялся за индѣйку, двое пансіонеровъ удалились, а дѣти хозяйки, ради удовольствія пріѣзжаго и своего собственнаго, стали давать драматическое представленіе.
Въ городѣ недавно играла заѣзжая труппа. Давали между прочимъ «Разбойниковъ» Шиллера. Двое старшихъ мальчиковъ до того увлеклись пьесой, что сейчасъ же разыграли ее дома всю цѣликомъ, хотя и запомнили изо всѣхъ ролей только слова: «сны зависятъ отъ желудка». Слова эти каждый изъ дѣтей повторялъ на свой ладъ и со всевозможными интонаціями. Амалія мечтательно подымала глаза къ небу и говорила: «сны зависятъ отъ желудка!», а затѣмъ закрывала лицо руками; Карлъ Мооръ выступалъ геройскими шагами и мужественно восклицалъ: «сны зависятъ отъ желудка!», затѣмъ вбѣгали всѣ пятеро дѣтей заразъ и принимались избивать другъ друга, въ качествѣ разбойниковъ, крича: «сны зависятъ отъ желудка!» Вотъ такъ было представленіе! Итакъ, вступленіе Петьки въ домъ господина Габріэля было ознаменовано фаршированною индѣйкою и представленіемъ «Разбойниковъ».
[270]Затѣмъ Петька отправился въ свою комнатку; окошко съ выжженными солнцемъ стеклами было обращено въ садъ. Петька подсѣлъ къ окну и сталъ смотрѣть въ него. По саду разгуливалъ господинъ Габріэль, углубленный въ чтеніе какой-то книги. Вдругъ онъ подошелъ къ окну и, казалось, пристально посмотрѣлъ на Петьку. Мальчикъ почтительно поклонился, а господинъ Габріэль широко разинулъ ротъ, высунулъ языкъ и сталъ повертывать имъ во всѣ стороны прямо передъ носомъ перепуганнаго Петьки. Мальчикъ въ толкъ не могъ взять, за что такъ съ нимъ обращаются. Наконецъ, господинъ Габріэль отошелъ было, но затѣмъ опять вернулся къ окну и опять высунулъ языкъ. Зачѣмъ онъ это продѣлывалъ? Да онъ и не думалъ дразнить Петьку, а еще меньше думалъ о томъ, что стекла прозрачны; онъ только пользовался тѣмъ, что они отражаютъ, какъ зеркало, и старался разсмотрѣть свой языкъ; господинъ Габріэль страдалъ желудкомъ. Петька же ничего этого не зналъ.
Господинъ Габріэль рано вернулся въ свою комнату. Петька сидѣлъ въ своей. Вотъ ужъ и поздній вечеръ. Вдругъ онъ услышалъ въ комнатѣ госпожи Габріэль женскую перебранку.
— Я пойду и скажу господину Габріэлю, какія вы дуры!
— А мы пойдемъ и скажемъ ему, какова сама барыня!
— Ахъ, со мной истерика сдѣлается!
— Кому охота поглядѣть на барынину истерику? Четыре гроша за входъ!
Тонъ хозяйки понизился, но слова стали раздаваться явственнѣе:—И что подумаетъ о нашемъ домѣ молодой человѣкъ? Этакая неотесанность!—И перебранка стихла, но затѣмъ опять возобновилась.—Punctum funalis!—закричала хозяйка.—Ступайте готовить пуншъ! Худой миръ лучше доброй ссоры!—Все смолкло; хлопнула дверь; дѣвушки ушли, а хозяйка постучала въ дверь къ Петькѣ.—Молодой человѣкъ! Теперь вы имѣете понятіе о томъ, каково быть хозяйкой! Благодарите Бога, что вы не держите прислуги. Я желаю мира и спокойствія и вотъ угощаю ихъ пуншемъ! Я бы съ удовольствіемъ угостила и васъ,—послѣ этого такъ хорошо спится! Но позже десяти часовъ никто не смѣетъ ходить по коридору; такъ желаетъ Габріэль. Ну да пуншъ-то вы всетаки получите! Въ двери большая заткнутая дырка; я ототкну ее и просуну въ нее конецъ воронки, вы подставите подъ него свой стаканъ, и я налью вамъ пунша. Но это надо держать въ строгомъ секретѣ даже отъ Габріэля, его нельзя будировать домашними дрязгами.—И Петька угостился пуншемъ; въ комнатѣ хозяйки водворилась тишина, во всемъ домѣ тоже. Петька улегся, вспомнилъ про мать и бабушку, прочелъ вечернюю молитву и заснулъ.
[271]
Бабушка говорила, что первый сонъ на новомъ мѣстѣ имѣетъ особенное значеніе, а Петькѣ снилось, что онъ взялъ свое янтарное сердечко, которое все еще носилъ на груди, посадилъ его въ цвѣточный горшокъ, и изъ него выросло высокое дерево, которое затѣмъ проросло черезъ потолокъ и черезъ крышу. На немъ росли тысячи золотыхъ и серебряныхъ сердецъ. Наконецъ, горшокъ лопнулъ, и въ немъ уже не оказалось никакого сердечка,—одна земля, прахъ. Тутъ Петька проснулся. Сердечко попрежнему висѣло у него на груди, такое тепленькое-тепленькое, согрѣтое теплотою его собственнаго сердца.
Г. Х. Андерсенъ. Собраніе сочиненій Андерсена въ четырехъ томахъ. Томъ третій. Изданіе второе — С.-Петербургъ: Акціон. Общ. «Издатель», 1899, С.255—312