ВЕНЕЦІАНСКІЙ МАВРЪ.
ДѢЙСТВУЮЩІЕ.
правитьГерцогъ Венеціи.
Брабанціо, сенаторъ, отецъ Десдемоны.
Граціано, братъ Брабанціо.
Людовико, родственникъ его.
Отелло, Мавръ.
Кассіо, лейтенантъ его.
Яго, поручикъ его.
Родриго, венеціанскій дворянинъ.
Монтано, прежній правитель Кипра.
Шутъ, служитель Отелло.
Герольдъ.
Дссдсмона, дочь Брабанціо и жена Отелло.
Эмилія, жена Яго.
Біанка, венеціанская куртизана.
ДѢЙСТВІЕ I.
правитьСЦЕНА I.
правитьРодр. Нѣтъ, что ни говори, мнѣ все-таки больно, что ты, Яго, располагавшій моимъ кошелькомъ какъ своимъ собственнымъ, зналъ объ этомъ.
ЯГО. Да ты не хочешь выслушать меня. Еслибъ мнѣ когда-нибудь, хоть только приснилось что-либо подобное — презирай меня.
РОДР. Ты увѣрялъ, что ненавидишь его.
ЯГО. Гнушайся мною, если это не такъ. Три весьма важные сановника Венеціи, желавшіе доставить мнѣ мѣсто его лейтенанта, ухаживали за нимъ не мало; а я, клянусь честью, я знаю, чего я стою. Я вполнѣ заслуживалъ этого мѣста; но онъ, влюбленный въ свою гордыню, въ то, что разъ задумалъ, долго отыгрывался напыщеннымъ пустословіемъ, страшно напичканнымъ военными терминами, и наконецъ, отказалъ наотрѣзъ, сказавъ, что выбралъ уже лейтенанта. И кто жь этотъ избранный? великій ариѳметикъ, какой-то Микель Кассіо, Флорентинецъ, обрекшій уже себя на служеніе смазливой бабенкѣ, никогда не водившій эскадрона въ поле, знакомый съ боевымъ порядкомъ не болѣе какой-нибудь прядильщицы; книжная теорія, о которой и сенаторы въ тогахъ могутъ разсуждать не хуже его, болтовня безъ всякихъ практическихъ свѣдѣній — вотъ всѣ его воинскія доблести. И онъ избранъ; и я, показавшій уже себя на Родосѣ, на Кипрѣ и въ другихъ странахъ, какъ христіанскихъ, такъ и языческихъ — лишенъ вѣтра, обогнанъ счетчикомъ; цитирникъ лейтенантъ, а я — да поправитъ это Всевышній — остаюсь поручикомъ его мавританства.
РОДР. Клянусь, я бы лучше хотѣлъ быть палачемъ его.
ЯГО. Дѣлать тутъ нечего: такова ужь служба. Повышаютъ по ходатайству и особой милости, а не по старому порядку, по которому второй наслѣдовалъ первому. Теперь, суди самъ: обязываетъ ли меня хоть что-нибудь любить Мавра?
РОДР. Такъ я и не служилъ бы ему.
ЯГО. О, успокойся. И служу ему, чтобъ услужить себѣ. Не всѣмъ быть господами; не всѣмъ и господамъ имѣть вѣрныхъ служителей. Есть, конечно, не мало почтительныхъ, ползающихъ глупцовъ, которые, любя подлое рабство, работаютъ себѣ на своихъ господъ, какъ ослы, изъ одного только корма, и затѣмъ, когда состарѣются, выгоняются изъ дома. Въ палки этихъ честныхъ олуховъ. Но есть и такіе, которые, отличаясь нормами и манерами угодливости[1], ни на минуту не забываютъ о себѣ; которые, угождая господину кажущейся услужливостью, обдѣлываютъ свои собственныя дѣла и, устроивъ ихъ какъ слѣдуетъ, угождаютъ уже только себѣ. Вотъ въ этихъ есть толкъ; къ этимъ-то принадлежу и я. Да, любезный, будь я Мавръ — я не былъ бы Яго; это такъ вѣрно, какъ то, что ты Родриго. Служа ему — я служу только себѣ; любовью и долгомъ, видитъ небо, я только прикрываю мои собственныя цѣли, потому что обнаружить внѣшними дѣйствіями настоящую сущность моего сердца — значило бы выложить его на ладонь, да и отдать на расклеваніе галкамъ. Я не то, что я есть.
РОДР. Какъ будетъ счастливъ проклятый губанъ, если и это сойдетъ ему съ рукъ!
ЯГО. Зови, буди отца; гони его за нимъ, отравляй радость его, кричи на весь городъ, возбуждай родственниковъ. Пусть онъ живетъ въ благодатномъ климатѣ; мучь мухами; пусть онъ добился величайшаго счастія — тревожь всевозможными непріятностями, чтобы хоть чѣмъ-нибудь да омрачить его.
РОДР. Вотъ домъ отца. Я разбужу его.
ЯГО. Буди крикомъ такъ же громкимъ, такъ же страшнымъ, какъ тотъ, который поднимается при пожарѣ, вспыхнувшемъ въ беззаботное ночное время въ многолюдномъ городѣ.
РОДР. Брабанціо! синьоръ Брабанціо!
ЯГО. Проснись! проснись Брабанціо! Воры! воры! воры! Смотри за домомъ, за дочерью, за сундуками! Воры! воры!
БРАБ. Что значитъ этотъ страшный крикъ? Что такое?
РОДР. Синьоръ, всѣ ли ваши дома?
ЯГО. Заперты ль двери?
БРАБ. Къ чему эти вопросы?
ЯГО. Синьоръ, васъ обокрали; одѣньтесь скорѣе. Сердце ваше надорвано; вы лишены половины души вашей. Въ этотъ самый часъ, въ это самое мгновеніе старый, черный баранъ губитъ вашу бѣлую овечку. Спѣшите, спѣшите! разбудите набатомъ храпящихъ гражданъ — иначе сатана сдѣлаетъ васъ дѣдомъ. Спѣшите, говорятъ вамъ
БРАБ. Что вы, съ ума что ли сошли?
РОДР. Почтенный синьоръ, неужели вы не узнали меня по голосу?
БРАБ. Нѣтъ; кто ты?
РОДР. Родриго.
БРАБ. Негодяй, я запретилъ тебѣ шататься около моего дома, сказалъ на прямки, что дочь моя не для тебя — и ты, обезумѣвъ отъ ужина и одуряющихъ напитковъ, изъ глупаго храброванія являешься нарушать покой мой.
РОДР. Синьоръ, синьоръ —
БРАБ. Но ты увидишь, что, по сану и по вліянію, которымъ пользуюсь, мнѣ не трудно заставить тебя горько поплатиться за это.
РОДР. Выслушайте меня, почтенный синьоръ.
БРАБ. Что толкуешь ты о кражѣ, о ворахъ? вѣдь мы въ Венеціи; мой домъ не уединенная мыза.
РОДР. Повѣрьте, я пришолъ не съ злымъ умысломъ.
ЯГО. Синьоръ, видно вы изъ тѣхъ, которые не позадумаются отказаться и отъ Бога, если этого потребуетъ дьяволъ. Насъ привело сюда желаніе оказать вамъ услугу, и потому вы принимаете насъ за мошенниковъ; вамъ, вѣрно, хочется, чтобъ варварійскій жеребецъ случился съ вашей дочерью, чтобъ у васъ были ржущіе внуки, чтобъ иноходцы были вашими братьями, а рысаки племянниками.
БРАБ. Это что еще за нечестивецъ?
ЯГО. Человѣкъ, пришедшій къ вамъ съ вѣстью, что ваша дочь и Мавръ заняты теперь составленіемъ животнаго о двухъ спинахъ.
БРАБ. Бездѣльникъ!
ЯГО. Сенаторъ!
БРАБ. Ты отвѣтишь за это; тебя, Родриго, я знаю.
РОДР. Синьоръ, я отвѣчаю за все. Позвольте только спросить: по вашему распоряженію и мудрому согласію — которое я почти долженъ предполагать — отправилась ваша прекрасная дочь, въ эту глухую полночь, безъ всякой охраны, кромѣ подлаго наемнаго гондольера, въ грубыя объятія сладострастнаго Мавра? Если это извѣстно вамъ, сдѣлано съ вашего согласія — мы, разумѣется, нанесли вамъ не малое оскорбленіе; но если неизвѣстно, то и простой здравый смыслъ скажетъ, что вы негодуете на насъ несправедливо. Не думайте, чтобы я, забывъ всякое приличіе, сталъ шутить и издѣваться надъ вами такъ дерзко. Повторяю, ваша дочь — если тутъ нѣтъ вашего согласія — провинилась страшно, пожертвовавъ долгомъ, красотой, умомъ и богатствомъ льстивому, безпутному бродягѣ[2]. Убѣдитесь скорѣй собственными глазами; найдете ее въ ея комнатѣ, или въ вашемъ домѣ — предайте меня, за обманъ всей строгости законовъ Венеціи.
БРАБ. Огня! свѣчей! — разбудить всѣхъ служителей! — Все это такъ сходно съ моимъ сномъ; о, Боже! и одна уже мысль о возможности этого убиваетъ меня. — Огня, говорятъ вамъ! огня! (Удаляется отъ окна.)
ЯГО. Теперь, прощай. По мѣсту, которое я занимаю, мнѣ неприлично, да и невыгодно выступать свидѣтелемъ противъ Мавра, чего не миновать, если останусь. И знаю, что сенатъ, не имѣя возможности найти другаго, столь искуснаго предводителя для предстоящей войны за Кипръ — не пожертвуетъ имъ ни въ какомъ случаѣ: ограничится какимъ-нибудь выговоромъ; поэтому, несмотря на то, что я ненавижу его какъ муки ада, по настоящему положенію дѣлъ мнѣ нельзя еще не выбрасывать флага любви, разумѣется только кажущейся. Веди отца къ Стрѣлку[3]; тамъ вы навѣрное найдете его, и со мною. Прощай. (Уходить.)
БРАБ. Правда, правда; она бѣжала, и нѣтъ для меня въ грядущемъ ничего, кромѣ горя. — Гдѣ видѣлъ ты ее, Родриго? — О, несчастная! — Съ Мавромъ, говоришь ты? — Кто же захочетъ быть отцомъ? — Какъ узналъ ты ее? — О, какъ страшно обманула она меня! — Что сказала она тебѣ? — Еще факеловъ! будите всѣхъ моихъ родственниковъ! — И ты думаешь, что они обвѣнчались?
РОДР. Думаю, синьоръ.
БРАБ. О, Боже! — Какъ вышла она? — собственная кровь измѣнила! — Отцы, не вѣрьте отнынѣ лживому благонравію дочерей вашихъ! — Нѣтъ ли какихъ особенныхъ чаръ, которыми обманываютъ юность и дѣвственность? Скажи, Родриго, не читалъ ли ты чего подобнаго?
РОДР. Читалъ, синьоръ.
БРАБ. Позовите брата. — О, зачѣмъ я не отдалъ ее за тебя! — Раздѣлимся: одни сюда, другіе туда. — Но, можетъ быть, ты знаешь, гдѣ найти ее и Мавра?
РОДР. Знаю; пошлите за стражей.
БРАБ. Веди же, прошу тебя. Я вызову, вытребую въ случаѣ нужды, подкрѣпленіе изъ каждаго дома. — Давайте скорѣй оружіе; бѣгите за дозоромъ. — Идемъ, добрый Родриго; я вознагражу тебя за труды твои.
СЦЕНА 2.
правитьЯГО. На войнѣ я убивалъ, конечно, людей; но обдуманное убійство противно моей совѣсти. Иногда мнѣ недостаетъ даже и необходимаго жестокосердія. Разъ десять собирался я пырнуть его въ бокъ —
ОТЕЛ. И хорошо, что удержался.
ЯГО. Онъ хвасталъ, употреблялъ, говоря о васъ, такія оскорбительныя выраженія, что, при всемъ моемъ мягкосердіи, я едва сдержалъ себя. Но скажите, обвѣнчаны вы? Не забывайте, что старый маньифико[4] любимъ всѣми, что въ этомъ случаѣ голосъ его дважды такъ же могущественъ, какъ голосъ герцога; онъ разведетъ васъ, подвергнетъ любому изъ наказаній, которыя законъ, усиленный его вліяніемъ, предложитъ ему на выборъ.
ОТЕЛ. Пусть даетъ полную волю своей ярости. Услуги, оказанныя мною республикѣ, перекричатъ всѣ жалобы его. Узнаютъ — если увижу, что хвастанье даетъ почетъ, — что я царскаго происхожденія, что я и безъ сенаторской шапки могу имѣть притязаніе на счастье даже и такъ великое, какъ То, котораго достигъ. О, Яго, не люби я Десдемоны, я и за всѣ сокровища моря не разстался бы съ вольной холостой жизнью. — Что это за огни спѣшатъ сюда?
ЯГО. Это раздраженный отецъ съ родственниками. Лучше, еслибъ вы удалились.
ОТЕЛ. Нѣтъ, не намѣренъ я скрываться; мои заслуги, мое званіе, моя безукоризненная совѣсть оправдаютъ меня вполнѣ. — Они?
ЯГО. Нѣтъ, клянусь Янусомъ, не они кажется.
ОТЕЛ. Это служители герцога и мои лейтенантъ. Доброй ночи, друзья! что новаго?
КАСС. Герцогъ кланяется вамъ и проситъ пожаловать къ нему какъ можно скорѣе, сію же минуту.
ОТЕЛ. Не знаете для чего?
КАСС. Получены, если не ошибаюсь, вѣсти съ Кипра и, судя по всему, весьма важныя. Съ галеръ прибыли въ эту ночь, одинъ за другимъ, покрайней мѣрѣ съ дюжину вѣстниковъ; многіе изъ сенаторовъ разбужены и собрались уже у герцога. И за вами былъ тотчасъ же отправленъ нарочный, но онъ не нашолъ васъ дома; узнавъ объ этомъ, они разослали искать васъ по всему городу.
ОТЕЛ. Хорошо, что вы встрѣтили меня. Я только скажу нѣсколько словъ въ этомъ домѣ, и сейчасъ же отправлюсь съ вами. (Уходитъ.)
КАСС. Что у него за дѣла тутъ?
ЯГО. Въ эту ночь онъ взялъ на абордажъ прекраснѣйшую сухопутную галеру; признаютъ призъ его законнымъ — счастіе его составлено.
КАСС. Я не понимаю тебя.
ЯГО. Онъ женился.
КАСС. На комъ?
ЯГО. На —
Что жь, идете, генералъ?
ОТЕЛ. Идемъ.
КАСС. Вотъ и еще послы за вами.
ЯГО. Это Брабанціо. — Берегитесь, генералъ; онъ не съ добрымъ умысломъ.
ОТЕЛ. Эй вы, стойте!
РОДР. Синьоръ, это Мавръ.
БРАБ. Схватите разбойника! (Съ обѣихъ сторонъ обнажаютъ мечи.)
ЯГО. Это ты, Родриго! милости просимъ, я къ твоимъ услугамъ.
ОТЕЛ. Вложите свѣтлые мечи ваши — вѣдь они заржавѣютъ отъ росы. — Почтенный синьоръ, вы больше выиграете вашими сѣдинами, чѣмъ оружіемъ.
БРАБ. О, подлый воръ, куда спряталъ ты дочь мою? Проклятый, ты околдовалъ ее, потому что — ссылаюсь на все одаренное смысломъ — есть ли какая возможность, чтобъ дѣвушка столь скромная, прекрасная и счастливая, чувствовавшая столь сильное отвращеніе къ замужству, что отказала первымъ красавцамъ нашей республики, чтобы такая дѣвушка — еслибъ не было тутъ колдовства — рѣшилась подвергнуть себя всеобщему посмѣянію, бѣжать изъ родительскаго дома въ закоптѣлыя объятія чудища, способнаго внушать не любовь, а ужасъ? Суди меня весь міръ, если не ясно, какъ день, что ты дѣйствовалъ на нее гнусными чарами, что ты восторжествовалъ надъ ея неопытной юностью снадобьями, ослабляющими разумъ. — Я хочу, чтобъ это было изслѣдовано; оно правдоподобно, осязательно для разумѣнія, а потому я и беру, задерживаю тебя, какъ всесвѣтнаго обманщика, какъ человѣка занимающагося непозволительнымъ, запрещеннымъ законами чернокнижіемъ. Возьмите его! не щадите, если будетъ противиться.
ОТЕЛ. Сдержите руки, какъ вы, преданные, такъ и вы, враждебные мнѣ! Будь моей ролью ратованіе, я сыгралъ бы ее и безъ суфлера. — Куда хотите вы, чтобъ я шолъ къ отвѣту за то, въ чемъ обвиняете меня?
БРАБ. Въ тюрьму, пока не потребуютъ къ законному суду.
ОТЕЛ. Исполнивъ ваше желаніе, мудрено было бы мнѣ исполнить желаніе герцога, который прислалъ за мной своихъ служителей по дѣлу, касающемуся республики.
1 сл. Да, почтенный синьоръ, герцогъ собралъ совѣтъ; я увѣренъ, посылали и за вами.
БРАБ. Какъ! совѣтъ въ такую пору? Ведите жь его туда. И мое дѣло не бездѣльное; самъ герцогъ и всѣ мои товарищи не могутъ не вступиться за меня, какъ за себя; будемъ спускать и такія дѣла — рабы и язычники сдѣлаются нашими властелинами.
СЦЕНА 3.
правитьГЕРЦ. Въ этихъ извѣстіяхъ есть однакожь разногласіе, заставляющее сомнѣваться въ совершенной достовѣрности ихъ.
1 сен. Дѣйствительно они не совсѣмъ согласны. Мнѣ пишутъ о ста семи галерахъ.
ГЕРЦ. Мнѣ о ста сорока.
2 сен. А мнѣ о двухъ стахъ; но, разноглася въ числѣ, въ которомъ при такихъ донесеніяхъ[5] часто ошибаются, всѣ они говорятъ однакожъ, что флотъ турецкій и что онъ идетъ на Кипръ.
ГЕРЦ. Дѣло очень возможное; я и не убаюкиваю себя разногласіемъ въ числѣ — вѣрю, напротивъ, главному и потому опасаюсь.
МАТРОСЪ (За сценой). Эй, вы! ведите меня прямо къ нимъ!
ОФИЦ. Посланный съ галеръ.
ГЕРЦ. Что новаго?
МАТР. Синьоръ Анджело приказалъ передать Сенату, что турецкій флотъ идетъ на Родосъ.
ГЕРЦ. Что скажете объ этой перемѣнѣ?
1 сен. Что это вздоръ, что это противно здравому смыслу; это штуки, чтобъ сбить насъ съ толку. Возьмите только въ разсчетъ, что Кипръ для Турокъ гораздо важнѣе Родоса, что завоеваніе его гораздо легче, потому что не укрѣпленъ, почти совсѣмъ лишонъ средствъ къ оборонѣ, которыми Родосъ, напротивъ, такъ богатъ, и вы поймете, что Турки не будутъ такъ глупы, чтобъ промѣняли главное на второстепенное, чтобы, пренебрегши предпріятіемъ легкимъ и выгоднымъ, пустились на опасное, не представляющее никакихъ выгодъ.
ГЕРЦ. Да, не можетъ быть, чтобъ онъ шолъ на Родосъ.
ОФИЦ. Вотъ и еще вѣстникъ.
ВѢСТ. Почтенные и благородные синьоры, Оттоманы, плывшіе къ Родосу, соединились, въ недальнемъ отъ него разстояніи, съ другимъ флотомъ.
1 сен. Такъ я и думалъ. — А не знаешь, какъ великъ этотъ другой флотъ?
ВѢСТ. Кораблей въ тридцать; за тѣмъ они повернули назадъ и поплыли прямо уже на Кипръ. — Синьоръ Монтано, вашъ вѣрный и доблестный служитель, посылаетъ вамъ эту вѣсть и вмѣстѣ съ тѣмъ проситъ дать ей полную вѣру.
ГЕРЦ. Итакъ несомнѣнно, что они собрались на Кипръ. — Не въ городѣ ли Маркъ Лючезе?
1 сен. Онъ уѣхалъ во Флоренцію.
ГЕРЦ. Напишите ему отъ насъ, и не откладывая, чтобы онъ возвратился какъ можно скорѣе.
1 сен. Вотъ и Брабанціо съ доблестнымъ Мавромъ.
ГЕРЦ. Храбрый Отелло, намъ необходимо отправить тебя сейчасъ же противъ нашихъ общихъ враговъ, Оттомановъ. — (Брабанціо) Я и не замѣтилъ васъ — здравствуйте, почтенный синьоръ; намъ такъ нуженъ вашъ совѣтъ, ваша помощь.
БРАБ. А мнѣ ваша. Простите старику, благородный герцогъ — не долгъ и не вѣсть о важныхъ государственныхъ событіяхъ подняли его съ постели; заботы объ интересахъ республики не трогаютъ меня, потому что мое собственное горе такъ сильно и неукротимо, что поглощаетъ всѣ другія, нисколько не ослабѣвая отъ этого.
ГЕРЦ. Что съ вами?
БРАБ. Моя дочь! О, дочь моя!
ГЕРЦ. Умерла?
БРАБ. Для меня; она обезчещена, похищена, обольщена чарами, снадобьями гнусныхъ знахарей; потому что, не бывши ни уродомъ, ни слѣпой, ни безсмысленной, безъ колдовства она не могла впасть въ такое чудовищное заблужденіе.
ГЕРЦ. Кто бы ни былъ, лишившій такими гнусными средствами вашу дочь разума, а васъ — дочери, я открою кровавую книгу закона, и вы сами, по вашему разумѣнію, выберете строжайшее наказаніе; не пощажу даже и роднаго сына моего.
БРАБ. Благодарю. Виновный здѣсь — это Мавръ, котораго, какъ вижу, вы потребовали сюда по государственному дѣлу.
ГЕРЦОГЪ И СЕНАТОРЫ. Какъ это жалко!
ГЕРЦ. (Мавру). Что скажешь ты?
БРАБ. Ничего, или, что все сказанное мною справедливо.
ОТЕЛ. Доблестные и почтенные сенаторы, добрые и благородные повелители мои, что я увезъ дочь этого старика — это справедливо; справедливо и то, что я женился на ней; но только этимъ и ограничивается вина моя. Я не краснобай, не мастеръ составлять витіеватыя фразы мира, потому что эти руки, съ семи лѣтъ до настоящаго мгновенія, если исключить послѣдніе девять мѣсяцевъ праздности, работали только на поляхъ покрытыхъ шатрами. Изъ всего, что происходитъ въ этомъ мірѣ, я могу говорить развѣ только о войнахъ и битвахъ, и отъ того, говоря за себя самъ, едва ли съумѣю скрасить свое дѣло. Какъ бы то ни было, съ вашего позволенія, я разскажу вамъ просто, безъ всякихъ прикрасъ, весь ходъ любви моей: какими снадобьями, какими наговорами, какими чарами — вѣдь меня обвиняютъ и въ этомъ — привлекъ я къ себѣ дочь его.
БРАБ. Дѣвушка такъ робкая, до того скромная и тихая, что краснѣла при каждомъ движеніи, и она — на перекоръ природѣ, лѣтамъ, отечеству, состоянію, всему — влюбилась въ то, на что даже и взглянуть боялась. Допустить, что такимъ образомъ и совершенство можетъ заблуждаться на перекоръ всѣмъ законамъ природы, — можетъ только поврежденный или вполнѣ обезумѣвшій; это объяснимо только чарами хитраго ада. И потому еще разъ утверждаю, что онъ дѣйствовалъ на нее снадобьями, воспламеняющими кровь, или питьями, наколдованными для той же цѣли.
ГЕРЦ. Утвержденіе не есть еще доказательство. Подкрѣпите ваше обвиненіе свидѣтельствомъ по положительнѣе, по опредѣленнѣе этихъ жалкихъ догадокъ, этихъ призрачныхъ вѣроятій.
1 сен. Говори же, Отелло. Справедливо, что ты отравилъ и подчинилъ себѣ чувства этой дѣвушки тайными, непозволительными средствами, или это произошло, напротивъ, вслѣдствіе исканій и убѣжденій, естественнымъ образомъ соединяющихъ души?
ОТЕЛ. Прошу васъ послать за нею къ Стрѣлку; пусть она сама разскажетъ все въ присутствіи отца. Увидите изъ рѣчей ея, что я виновенъ — лишите меня не только довѣрія и сана, который даровали мнѣ, но и самой жизни.
ГЕРЦ. Привесть сюда Десдемону.
ОТЕЛ. Яго, проводи ихъ; ты знаешь, гдѣ она. (Яго уходитъ съ нѣсколькими изъ Офицеровъ.) А между тѣмъ, я разскажу вамъ такъ же откровенно, какъ бы исповѣдывалъ грѣхи мои Богу, какъ я пріобрѣлъ ея любовь и какъ самъ полюбилъ ее.
ГЕРЦ. Разскажи, Отелло.
ОТЕЛ. Отецъ ея любилъ меня; часто приглашалъ къ себѣ, часто заставлялъ разсказывать исторію моей жизни, годъ за годъ: осады, битвы, приключенія пережитыя мною, и я разсказывалъ все со дней дѣтства до мгновенія, въ которое онъ пожелалъ этого. Тутъ, разумѣется, приходилось говорить объ опасностяхъ, о несчастіяхъ, которымъ подвергался на моряхъ и на сушѣ: какъ въ проломѣ ускользнулъ отъ смерти, бывшей отъ меня на волосокъ, — какъ былъ взятъ въ плѣнъ жестокимъ непріятелемъ и проданъ въ неволю, и какъ за тѣмъ освободился; — о томъ, что видѣлъ въ моихъ странствованіяхъ: о громадныхъ пещерахъ, о безплодныхъ пустыняхъ, о страшныхъ пропастяхъ, объ утесахъ и горахъ возвышавшихся до неба, о Канибалахъ пожирающихъ другъ друга, объ Антропофагахъ, о людяхъ, у которыхъ головы ниже плечь[6]. Разсказы эти очевидно нравились Десдемонѣ, потому что всякій разъ, когда домашнія занятія отзывали ее — что случалось нерѣдко — она кончала ихъ на-скоро, тотчасъ же возвращалась, и съ жадностью внимала рѣчамъ моимъ. Замѣтивъ это, я улучилъ благопріятную минуту и искусно далъ ей возможность попросить меня разсказать ей всѣ мои странствованія, которыя она слышала только урывками, безъ всякой связи. Я согласился, и не разъ, когда передавалъ какое-нибудь бѣдственное событіе моей юности, глаза ея орошались слезами. Когда я кончилъ, она наградила меня за трудъ мой цѣлымъ міромъ вздоховъ; клялась, что это странно, удивительно странно и вмѣстѣ трогательно, невыразимо трогательно, — что желала бы лучше не слыхать этого и, несмотря на то, хотѣла бы, чтобъ небо создало ее такимъ человѣкомъ. Она благодарила и просила меня, если у меня есть другъ и этотъ другъ влюбленъ въ нее — научить его только такимъ разсказамъ о себѣ: что этого будетъ уже достаточно, чтобъ пріобрѣсти любовь ея. Воспользовавшись этимъ намекомъ, я объяснился. Она полюбила меня за то, что я перенесъ столько опасностей; я полюбилъ ее за участіе. Вотъ всѣ мои чары. Но вотъ и она; пусть она сама засвидѣтельствуетъ это.
ГЕРЦ. Такой разсказъ, я думаю, увлекъ бы и мою дочь. Добрый Брабанціо, что дѣлать, примиритесь съ тѣмъ, чего уже не поправишь. Вѣдь и изломаннымъ мечемъ все-таки лучше дѣйствовать, чѣмъ кулаками.
БРАБ. Прошу васъ, выслушайте ее. Скажетъ, что хоть на половину содѣйствовала этому сближенію — да отяготѣетъ надъ головой моей проклятіе, если скажу что-нибудь въ укоръ этому человѣку. — Подойдите, синьора. Знаете ли, кому изъ всего этого благороднаго собранія обязаны вы наибольшимъ повиновеніемъ?
ДЕСД. Батюшка, я знаю, что здѣсь долгъ мой раздваивается. Вамъ я обязана жизнію и воспитаніемъ; и жизнь и воспитаніе научили меня уважать васъ. Вы повелитель моего долга, потому что я дочь ваша; по вотъ мой мужъ, и я прошу позволенія быть преданной ему столько же, сколько была предана вамъ мать моя, когда предпочла васъ отцу своему.
БРАБ. Богъ съ тобой! — Я кончилъ. — Перейдемъ теперь, если угодно вашей свѣтлости, къ дѣламъ республики. — Лучше еслибъ у меня былъ пріемышъ, а не родная дочь. — Подойди, Мавръ; я отъ души вручаю тебѣ то, что, еслибъ ты не овладѣлъ уже имъ, отъ души оторвалъ бы отъ тебя. Но твоей милости, сокровище, я радъ, что у меня нѣтъ другой дочери, потому что твой побѣгъ сдѣлалъ бы меня тираномъ: я заковалъ бы ее въ цѣли. — Я кончилъ, благородный герцогъ.
ГЕРЦ. Позвольте же мнѣ произнести, какъ бы вашими устами, нѣсколько словъ или изрѣченій, которыя послужатъ влюбленной четѣ какъ бы ступенями или лѣстницей къ достиженію вашего расположенія. Когда нѣтъ уже никакой помощи — сознаніе несчастій во всемъ объемѣ его кончаетъ и грусть, которая до сихъ поръ поддерживалась надеждою. Оплакивать горе миновавшее — вѣрнѣйшее средство накликать новое. Когда то, чѣмъ грозитъ судьба, неотвратимо — терпѣніемъ мы насмѣхаемся надъ ея несправедливостью. Улыбкой ограбленный похищаетъ кое-что и у вора, тогда какъ тотъ, кто предается безполезнымъ жалобамъ, обворовываетъ самого себя.
БРАБ. Такъ предоставьте жь Кипръ Туркамъ; мы не лишимся его, пока будемъ въ состояніи улыбаться. Легки эти изрѣченія тому, кто не обремененъ ничѣмъ, кромѣ извлекаемаго изъ нихъ утѣшенія; но каково же переносить и эти изрѣченія и горе тому, кто уплату грусти долженъ занимать у бѣднаго терпѣнія. Всѣ эти изрѣченія, равно пригодныя какъ для услажденія, такъ и для огорченія — двусмысленны. Слова всегда слова; и до этого не слыхалъ я еще, чтобъ растерзанное сердце уврачевывалось когда-нибудь черезъ ухо. — Прошу, перейдемъ къ дѣламъ республики.
ГЕРЦ. Многочисленный турецкій флотъ поплылъ къ Кипру. Тебѣ, Отелло, извѣстнѣе, чѣмъ кому-либо, средства обороны этого острова. Конечно, мы имѣемъ уже на немъ вполнѣ доблестнаго военачальника; но общественное мнѣніе, этотъ неограниченный властелинъ успѣха — вѣруетъ въ тебя болѣе, и потому тебѣ придется омрачить блескъ твоего новаго счастія, отправленіемъ въ тревожную и опасную экспедицію.
ОТЕЛ. Почтенные сенаторы, тиранъ-привычка давно уже преобразовала для меня кремнисто-булатное ложе войны въ трижды взбитую пуховую постель. Труды и невзгоды, признаюсь, имѣютъ для меня даже особенную прелесть. Я готовъ отправиться противъ Мусульманъ, и потому, съ чувствомъ полнѣйшаго къ вамъ уваженія, прошу о приличномъ распоряженіи насчетъ моей жены: о назначеніи ей жилища, содержанія и прислуги, сообразныхъ съ ея рожденіемъ.
ГЕРЦ. Если хочешь — она можетъ жить у отца.
БРАБ. Я не согласенъ на это.
ОТЕЛ. Ни я.
ДЕСД. Ни я; живя въ домѣ отца, находясь постоянно у него на глазахъ — я постоянно раздражала бы его. Свѣтлѣйшій герцогъ, удостойте меня благосклоннаго вниманія, ободрите милостивымъ словомъ мою неопытность.
ГЕРЦ. Чего хотите вы, Дездемона?
ДЕСД. Что я полюбила Мавра для того, чтобъ жить съ нимъ — я доказала уже всему міру моимъ безогляднымъ поступкомъ: тѣмъ, что не убоялась бурной будущности. Вѣдь именно своимъ призваніемъ онъ и покорилъ мое сердце: лице Отелло я видѣла въ его духѣ, и его славѣ, его подвигамъ посвятила я и душу и судьбу мою. А потому, благородные сенаторы, оставите меня здѣсь молью мира, тогда какъ онъ отправится на воину — вы лишите меня именно того, за что я люблю его, и тяжко будетъ мнѣ въ его отсутствіи. Позвольте мнѣ ѣхать съ нимъ.
ОТЕЛ. Позвольте, почтенные сенаторы. Богъ свидѣтель, я прошу объ этомъ нисколько не въ угоду моей чувственности, не изъ увлеченія юношескимъ пыломъ, давно во мнѣ угасшимъ[7], не для собственнаго удовольствія, а для того, чтобъ не огорчить ее отказомъ. И да сохранитъ васъ небо отъ мысли, чтобы важное и великое дѣло ваше хоть сколько-нибудь пострадало отъ того, что она будетъ при мнѣ. Нѣтъ, если когда-нибудь беззаботныя забавы крылатаго Купидона ослабятъ лѣностной нѣгой мое соображеніе, оцѣпѣнятъ мою дѣятельность и испортятъ тѣмъ самымъ возложенное на меня порученіе — пусть бабы обратятъ шлемъ мой въ горшокъ, пусть слава моя подвергнется всѣмъ поруганіямъ, какія только возможны!
ГЕРЦ. Рѣшите сами: оставаться или ѣхать ей съ тобою. Дѣло требуетъ величайшей поспѣшности; ты долженъ отправиться въ эту же ночь.
ДЕСД. Въ эту ночь?
ГЕРЦ. Да.
ОТЕЛ. Я отправлюсь.
ГЕРЦ. Въ девять часовъ утра мы соберемся здѣсь опять. Ты оставишь кого-нибудь изъ твоихъ подчиненныхъ; съ нимъ мы пришлемъ тебѣ полномочіе и все, что, кромѣ того, будетъ нужно.
ОТЕЛ. Я оставлю моего поручика. Онъ человѣкъ честный и вѣрный; ему поручаю я привезти и жену мою, и все, что найдете нужнымъ переслать ко мнѣ.
ГЕРЦ. Итакъ рѣшено. — Желаю вамъ всѣмъ покойной ночи. — (Брабанціо) А вамъ, почтенный синьоръ, позвольте замѣтить: не лишена добродѣтель обаянія красоты — вашъ зять далеко не такъ чёренъ, какъ прекрасенъ.
1 сен. Прощай, храбрый Мавръ! будь счастьемъ Дездемоны.
БРАБ. Смотри за ней, Мавръ, смотри хорошенько; она обманула отца — можетъ обмануть и тебя. (Уходитъ съ Герцогомъ, Сенаторами, Офицерами и другими.)
ОТЕЛ. Жизнью ручаюсь за ея вѣрность! — Честный Яго, я долженъ поручить тебѣ мою Десдемону; попроси твою жену, чтобъ она не оставляла ее, а за тѣмъ, пріѣзжай съ ними, при первомъ удобномъ случаѣ, ко мнѣ. — Идемъ, Дездемона; только часъ могу я посвятить тебѣ и нужнымъ распоряженіямъ. Что дѣлать — надо покориться требованіямъ времени. (Уходитъ съ Десдемоной.)
РОДР. Яго!
ЯГО. Что скажешь, благородная душа?
РОДР. Какъ ты думаешь, что я теперь сдѣлаю?
ЯГО. Отправишься спать.
РОДР. Утоплюсь.
ЯГО. Утопишься — я разлюблю тебя. Къ чему это, глупая голова?
РОДР. Глупость — жить, когда жизнь мученье; лучше умереть, если смерть врачуетъ.
ЯГО. Что за дичь такая! Вотъ четыре ужь седмилѣтія поглядываю я на бѣлый свѣтъ, и съ тѣхъ поръ, какъ получилъ способность различать благодѣяніе отъ оскорбленія — не встрѣтилъ еще ни одного человѣка, умѣющаго любить себя. Да я скорѣй обмѣняюсь своей человѣчностью съ любой обезьяной, чѣмъ утоплюсь изъ любви къ какой-нибудь цесаркѣ[8].
РОДР. Что жь мнѣ дѣлать? Признаюсь, мнѣ даже стыдно, что я такъ врѣзался, а на то, чтобъ преодолѣть себя — не хватаетъ добродѣтели.
ЯГО. Добродѣтели? вотъ вздоръ-то! быть тѣмъ или другимъ зависитъ отъ насъ самихъ. Наше тѣло — нашъ садъ, а садовникъ его наша воля: захотимъ ли засѣять садъ этотъ крапивой или салатомъ, исопомъ или тминомъ, — вздумаемъ ли украсить однимъ родомъ растеній или разными, — рѣшимъ ли, по безпечности, запустить его, или, по заботливости, обработать рачительно — сила и распорядительная власть на все это въ нашей волѣ. Еслибъ вѣсы нашей жизни не были снабжены чашкой разума для уровновѣшиванія чашки чувственности — кровь и пошлость нашей природы довели бы насъ до безумнѣйшихъ послѣдствій; но вѣдь у насъ есть разсудокъ для прохлажденія кипучихъ страстей, для укрощенія животныхъ побужденій, необузданныхъ похотей, а потому и заключаю, что то, что ты называешь любовью — не больше, какъ побѣгъ или отпрыскъ.
РОДР. Не можетъ быть.
ЯГО. Не больше, какъ похоть крови и потворство воли. Полно, будь мужемъ; утопишься! топи кошекъ, да слѣпыхъ щенятъ. Я объявилъ уже себя твоимъ другомъ; я въ самомъ дѣлѣ привязанъ къ тебѣ крѣпчайшими канатами, и никогда еще не могъ быть такъ полезнымъ тебѣ, какъ именно теперь. Наполни кошелекъ свой деньгами, отправляйся на войну, измѣни лице искуственной бородой, кошелекъ же набей потуже. Невозможно, чтобы любовь Десдемоны къ Мавру продолжалась долго — наполни жь кошелекъ свой, — ни его къ ней; начало ея было довольно бурно, увидишь, и конецъ будетъ такой же — наполни только кошелекъ свой. Эти Мавры удивительно непостоянны — наполни жь кошелекъ свой хорошенько; — кушанье, которое теперь кажется ему слаще саранчи[9], вскорѣ сдѣлается для него горче колоцинтовъ. И она измѣнится по юности; пресытится имъ — увидитъ тотчасъ же, какъ ошиблась въ выборѣ. Ей необходима будетъ перемѣна; да, необходима, а потому наполни кошелекъ свой. — Хочется ужь погубить себя — губи, покрайней мѣрѣ, путемъ попріятнѣе утопленія. А денегъ добудь какъ можно больше. Если пустосвятство и бренныя клятвы бездомнаго Мавра и хитрой Венеціянки не пересилятъ смышленности Яго и цѣлаго ада — она будетъ твоей, и потому добудь денегъ. — Утопиться! что въ этомъ толку? лучше быть повѣшену, насладившись, чѣмъ утопиться, ничего не достигнувъ.
РОДР. Но могу ль я быть увѣренъ, что успѣхъ не обманетъ надеждъ моихъ?
ЯГО. Положись ужь на меня. — Ступай, добывай денегъ. — Я часто говорилъ тебѣ, говорю и теперь, и всегда буду говорить — я ненавижу Мавра; имѣю достаточныя на это причины — имѣешь ихъ и ты. Соединимся жь, чтобъ отмстить ему общими силами; удастся тебѣ приставить ему рога — ты этимъ, разумѣется, доставишь себѣ удовольствіе, да и -меня потѣшишь. Многое, что теперь сокрыто еще въ утробѣ будущаго — откроется въ непродолжительномъ времени. Отправляйся жь, запасайся деньгами. Завтра мы поговоримъ объ этомъ пообстоятельнѣе. Прощай.
РОДР. Гдѣ жь мы завтра увидимся?
ЯГО. Приходи ко мнѣ.
РОДР. Непремѣнно приду.
ЯГО. Ну, прощай. Да смотри же, Родриго —
РОДР. Что?
ЯГО. Ни слова болѣе объ утопленіи; слышишь?
РОДР. Я раздумалъ. Я заложу всѣ мои земли.
ЯГО. И прекрасно; набивай кошелекъ свой какъ можно туже. Прощай. (Родриго уходитъ.) — Вотъ такъ-то всегда дѣлаю я глупца кошелькомъ моимъ; тратить время съ такими болванами изъ одной только забавы — позорить мою опытность. — Мавра я ненавижу; поговариваютъ, что онъ замѣнялъ меня на моемъ брачномъ ложѣ; можетъ-быть это и вздоръ, но въ такихъ случаяхъ, я и по подозрѣнію дѣйствую такъ же, какъ дѣйствовалъ бы по очевидности. Онъ во мнѣ увѣренъ. Тѣмъ легче успѣть. Кассіо красивъ собою — что еслибъ? — Занять его мѣсто, и вмѣстѣ съ тѣмъ имъ же и оперить мой замыселъ — вѣдь это была бы мастерская продѣлка! — Подумаемъ, какъ бы это? — Увѣримъ, черезъ нѣкоторое время, Мавра, что Кассіо слишкомъ ужь коротокъ съ женой его. Онъ какъ бы созданъ для возбужденія ревности, для обольщенія женщинъ; Мавръ же до того простодушенъ и довѣрчивъ, что считаетъ честнымъ человѣкомъ всякаго, кто только вздумаетъ прикинуться имъ: его такъ же легко водить за носъ, какъ и ословъ. — Такъ, такъ; зачатіе свершилось — адъ и ночь выведутъ на свѣтъ это чудовищное порожденіе.
ДѢЙСТВІЕ II.
правитьСЦЕНА 1.
правитьМОНТ. Не видно ль чего съ мыса?
1 оф. Ничего; сильно ходятъ еще волны, и между ними и небомъ ни одного паруса.
МОНТ. Страшно бушевалъ вѣтеръ и на землѣ; никогда еще не потрясалъ онъ съ такой жестокостью бойницъ нашихъ. Если онъ такъ же неистовствовалъ и на морѣ — не выдержать никакимъ дубовымъ ребрамъ натиска цѣлыхъ горъ влажной стихіи; что-то услышимъ мы?
2 оф. Что турецкій флотъ разсѣянъ. Чтобъ убѣдиться въ этомъ, стоитъ только выдти на опѣненный берегъ; ревущіе валы кажется бьются съ тучами, бичуемая бурей зыбь вздымаетъ чудовищную гриву къ самому небу и хлещетъ водою въ сверкающую медвѣдицу, какъ бы желая затушить стражей вѣчно недвижнаго полюса. Никогда не видалъ я еще моря въ такомъ страшномъ возмущеніи.
МОНТ. Да, если турецкій флотъ не скрылся въ какую-нибудь гавань — онъ погибъ; нѣтъ возможности выдержать такой бури.
3 оф. Вѣсти, вѣсти, синьоры! война кончена. Бѣшеная буря такъ отпотчивала Турокъ, что имъ поневолѣ пришлось отказаться отъ своего предпріятія. Одинъ изъ венеціянскихъ кораблей видѣлъ крушеніе и гибель большой части ихъ флота.
МОНТ. И это вѣрно?
3 оф. Корабль этотъ — онъ собственно веронскій — сейчасъ вошолъ въ гавань, и Микаель Кассіо, лейтенантъ воинственнаго Отелло, уже на берегу. Самъ же Мавръ, назначенный сюда правителемъ, еще въ морѣ.
МОНТ. Я душевно радъ этому назначенію; онъ вполнѣ достоинъ его.
3 оф. Но Кассіо, хотя и обрадовалъ насъ вѣстью о гибели Турокъ, въ сильномъ безпокойствѣ; онъ молитъ о сохраненіи дней Мавра, отъ котораго его отбила свирѣпая буря.
МОНТ. Да сохранятъ его боги; я служилъ подъ его начальствомъ — онъ настоящій полководецъ. Пойдемте въ гавань: взглянемъ на прибывшій корабль, поищемъ глазами и Отелло въ дали, гдѣ небо сливается съ зыбью.
3 оф. Да, идемте; теперь каждую минуту надо ожидать новыхъ прибытій.
КАСС. Благодарю храбрыхъ этого воинственнаго острова за сознаніе достоинствъ Мавра. — О, да защититъ его благое небо отъ грозныхъ стихій! я отбился отъ него въ самое ужасное мгновеніе.
МОНТ. Хорошъ ли корабль его?
КАСС. Корабль его крѣпокъ, а кормчій опытенъ и знающь; поэтому-то надежда и не умерла еще во мнѣ — ждетъ, напротивъ, скораго изцѣленія. (За сценой слышны крики: Корабль! корабль!)
КАСС. Что значатъ эти крики?
4 оф. Городъ опустѣлъ совершенно, а на берегу стоятъ толпы и кричатъ: корабль! корабль!
КАСС. Предчувствіе говоритъ мнѣ, что это корабль правителя. (Пушечные выстрѣлы.)
2 оф. Салютуютъ! Вѣрно, покрайнѣй мѣрѣ, что это дружескій.
КАСС. Прошу васъ, синьоръ, узнайте кто прибылъ и дайте намъ знать тотчасъ же.
2 оф. Сію же минуту. (Уходить.)
МОНТ. Скажите, женатъ нашъ правитель?
КАСС. Какъ нельзя удачнѣе — на женщинѣ, которая оправдаетъ всѣ восторженныя описанія, всѣ преувеличенія молвы, которая превзойдетъ всѣ каракульки хвалебныхъ перьевъ, потому что въ самомъ дѣлѣ соединяетъ въ себѣ всѣ возможныя совершенства.
Ну что? кто?
2 оф. Какой-то Яго, поручикъ правителя.
КАСС. Невозможно скорѣе и счастливѣе. Самыя бури, разъяренныя волны, ревущіе вѣтры, подводные камни и мели, эти скрытые враги, коварно подстерегающіе безвинный киль — какъ бы понимая красоту, измѣнили смертоносной природѣ своей, давъ божественной Десдемонѣ возможность прибыть сюда благополучно.
МОНТ. Кто же эта Десдемона?
КАСС. Та самая, о которой я сейчасъ говорилъ вамъ: повелительница нашего доблестнаго повелителя. Онъ поручилъ ее храброму Яго, и Яго опередилъ наше ожиданіе покрайней мѣрѣ цѣлой недѣлей. — О, всемогущій Юпитеръ! сохрани Отелло, наполни паруса его своимъ мощнымъ дыханіемъ, дай ему возможность осчастливить эту гавань гордымъ кораблемъ своимъ, укротить тревогу любви въ объятіяхъ Десдемоны, оживить упавшій духъ нашъ новымъ пыломъ, успокоить весь Кипръ! — О, посмотрите!
Сокровище корабля уже на берегу! Преклоните передъ ней колѣна, Кипріоты. — Привѣтствуемъ васъ, синьора! да будетъ передъ вами, за вами — да окружаетъ васъ благословеніе Божіе со всѣхъ сторонъ!
ДЕСД. Благодарю, благородный Кассіо. Что скажете вы мнѣ о моемъ мужѣ?
КАСС. Онъ не пріѣзжалъ еще; знаю только что здоровъ и скоро будетъ здѣсь.
ДЕСД. Я боюсь однакожь. — Какъ разлучились вы съ нимъ?
КАСС. Страшная борьба небесъ съ волнами раздѣлила насъ — (За сценой слышны снова крики: Корабль! корабль!) Слышите? корабль. (Пушечные выстрѣлы.)
2 оф. Онъ привѣтствуетъ цитадель — это тоже дружескій.
КАСС. Узнайте поскорѣй, кто пріѣхалъ. (Одинъ изъ Офицеровъ уходитъ.) — Здравствуй, поручикъ. (Эмиліѣ) Здравствуйте, синьора. — (Цѣлуя ее) Ты не сердись, Яго, что я такъ вольничаю; въ нашей сторонѣ это позволяется, какъ простая вѣжливость.
ЯГО. Желалъ бы, синьоръ, чтобъ она угощала васъ губами такъ же ревностно, какъ меня языкомъ; вамъ скоро прискучило бы это.
ДЕСД. Помилуйте, да она совсѣмъ не говорлива.
ЯГО. О, черезъ-чуръ говорлива; я убѣждаюсь въ этомъ всякій разъ, когда разбираетъ охота спать. При васъ, дѣло другое, она на время утягиваетъ языкъ въ сердце и ругаетъ меня только мысленно.
ЭМИЛ. Не знаю, какъ ты можешь говорить это.
ЯГО. Полно, полно; вы вѣдь картинки внѣ дома, колокола въ спальняхъ и гостиныхъ, дикія кошки въ кухняхъ, святыя, когда оскорбляете, чертовки, когда оскорблены, шутихи въ хозяйствѣ и хозяйки въ постелѣ.
ДЕСД. Стыдитесь клеветать такъ безбожно.
ЯГО. Я не клевещу нисколько; все это сущая правда — иначе я Турокъ. Вы встаете забавляться; ложитесь — работать.
ЭМИЛ. Ну, тебѣ ужь не поручу я сочинять похвальное мнѣ слово.
ЯГО. И хорошо сдѣлаешь.
ДЕСД. Что сказали бъ вы обо мнѣ, еслибъ вамъ привелось писать хвалебное мнѣ слово?
ЯГО. Нѣтъ, прекрасная синьора, увольте меня отъ этого; вѣдь я умѣю только злословить.
ДЕСД. Попробуйте. — Послали кого-нибудь въ гавань?
ЯГО. Какже, послали, синьора.
ДЕСД. Мнѣ грустно; я стараюсь обмануть себя притворной веселостью. — Ну-съ, что бы вы сказали?
ЯГО. Я ужь думаю объ этомъ, да изобрѣтательность-то моя льнетъ себѣ къ мозгу, какъ птичій клей къ сукну, и не вырвешь ея изъ головы, не вырвавъ вмѣстѣ и мозга и всего. — Но вотъ кончаются однакожь потуги моей Музы, и она разрѣшается такъ: умна она и прекрасна — умъ ей на пользу, краса же во вредъ.
ДЕСД. Превосходно! Но что если она дурна и умна?
ЯГО. Дурна и умна — съумѣетъ подъ стать своей дурнотѣ красавца сыскать.
ДЕСД. Часъ отъ часу не легче.
ЭМИЛ. А если глупа и прекрасна?
ЯГО. Да глупой краса развѣ бываетъ, когда самая глупость дѣтей ей добываетъ?
ДЕСД. Все это старыя, пошлыя прибаутки, придуманныя для забавы глупцовъ въ тавернахъ. Какую жь жалкую похвалу придумаете вы дурной и вмѣстѣ глупой?
ЯГО. Нѣтъ до того дурной и вмѣстѣ глупой, чтобъ не дѣлала глупостей прекрасной и вмѣстѣ съ тѣмъ умной?
ДЕСД. Какая безсмыслица! худшую вы удостоили наибольшей похвалы. Какъ же стали бъ вы хвалить женщину въ самомъ дѣлѣ заслуживающую похвалъ, женщину, которая, въ сознаніи своего достоинства, смѣло могла бы вызвать на нихъ даже самое злословіе?
ЯГО. Женщина прекрасная и не тщеславная, владѣющая даромъ слова и не болтливая, богатая и не расточительная на наряды, подавляющая свои желанія и при сознаніи, что можетъ желать, — переносящая и забывающая оскорбленія даже въ гнѣвѣ и при возможности отомстить, имѣющая на столько ума, что никогда не промѣняетъ голову трески на плесъ семги, умѣющая мыслить и скрывать что думаетъ, не оглядывающаяся на волокитъ ее преслѣдующихъ — да, такая женщина, если только такая существуетъ, годилась бы —
ДЕСД. На что?
ЯГО. На вскармливаніе глупцовъ, да на разливку пива.
ДЕСД. О, какое глупое заключеніе! — Не учись ничему у него, Эмилія, хоть онъ и мужъ твой. — Скажите, Кассіо, можно ли быть такимъ безстыднымъ, безсовѣстнымъ оцѣнщикомъ[10]?
КАСС. Онъ высказываетъ прямо что думаетъ, синьора; я увѣренъ, что воинскими доблестями онъ скорѣй пріобрѣтетъ ваше расположеніе, чѣмъ образованностью. (Разговаривая, отходитъ съ Десдемоной въ сторону.)
ЯГО. (Про себя). А, онъ беретъ ея руку, — прекрасно; шепчитесь, шепчитесь, — для меня достаточно уже и этой паутинной ткани, чтобъ поймать хоть бы и такую огромную муху, какъ Кассіо. Да, улыбайся ей — я опутаю тебя твоей вѣжливостью. Оно такъ: ты сама любезность, но если эти продѣлки лишатъ тебя твоего лейтенантства — лучше не цѣловать бы тебѣ такъ часто трехъ пальцевъ своихъ; а ты вотъ и опять принимаешься за то же, чтобъ показать свою ловкость. Превосходно; поцѣловано отлично — право, отлично. Ну, опять пальцы къ губамъ — желалъ бы, для твоего же счастья, чтобъ они обратились въ клистирныя трубки. (Трубные звуки за сценой.) — Это Мавръ; я знаю звуки трубъ его.
КАСС. Въ самомъ дѣлѣ это онъ.
ДЕСД. Поспѣшимъ ему на встрѣчу.
КАСС. Да вотъ и онъ самъ.
ОТЕЛ. О, прекрасная моя воительница!
ДЕСД. Милый Отелло!
ОТЕЛ. Я столько же удивленъ, сколько и восхищенъ, что нахожу тебя уже здѣсь. О, моя радость! еслибъ за каждой бурей слѣдовала такая тишь — пусть бушевали бы вѣтры до пробужденія самой смерти; пусть взбирались бы корабли на водяныя горы, высокія какъ Олимпъ, и спускались съ нихъ въ бездны, глубочайшія ада. Еслибъ мнѣ пришлось умереть теперь — смерть была бы для меня величайшимъ блаженствомъ; потому что боюсь — я такъ теперь счастливъ, что не смѣю даже надѣяться на такое же счастіе въ неизвѣстномъ будущемъ.
ДЕСД. О, нѣтъ, даруй Боже, чтобъ и наша любовь и наше счастіе возрастали со днями нашей жизни!
ОТЕЛ. Аминь, благія силы неба! — Я не могу высказать всего моего блаженства — оно сперлось вотъ тутъ; слишкомъ, слишкомъ много радости. (Цѣлуя ее) И это, и это да будетъ всегда единственнымъ разногласіемъ сердецъ нашихъ!
ЯГО. (Про себя). Да, теперь вы прекрасно настроены; но, клянусь честью, я спущу колки, поддерживающіе это благозвучіе.
ОТЕЛ. Пойдемъ въ замокъ. — Радуйтесь, друзья мои, война кончена: Турки перетонули. — Какъ-то поживаютъ здѣсь старые мои знакомые? — (Десдемонѣ) Тебя, моя милая, примутъ здѣсь съ восторгомъ; меня очень любили здѣсь. — Отъ счастія и радости я рѣшительно заговариваюсь. — Сдѣлай одолженіе, добрый Яго, сходи въ гавань, возьми мои пожитки, да приведи въ замокъ и капитана корабля; онъ славный человѣкъ: заслуживаетъ величайшаго уваженія. — Идемъ, Десдемона; еще разъ: привѣтствую тебя на Кипрѣ! (Уходитъ съ Десдемоной и свитой.)
ЯГО. (Одному изъ служителей). Ступай въ гавань и жди меня тамъ. — Ну, Родриго, если въ тебѣ есть довольно мужества — вѣдь говорятъ же, что любовь придаетъ благородство даже и тѣмъ, которымъ природа отказала въ немъ, — слушай меня. Лейтенантъ въ эту ночь начальствуетъ стражей замка — но прежде я долженъ сказать тебѣ, что Десдемона рѣшительно влюблена въ него.
РОДР. Въ него? не можетъ быть.
ЯГО. Палецъ на губы — вотъ такъ — и я объясню тебѣ все. Вспомни, что она полюбила Мавра только за хвастовство, за несбыточныя лжи, которыми онъ угощалъ ее. Неужели и ты, при твоей смѣтливости, думаешь, что за болтовню она всегда будетъ любить его? не думай этого. Глазамъ ея нужна пища, а что хорошаго найдетъ она въ созерцаніи черта? Когда кровь охладится наслажденіемъ, для того, чтобъ воспламенить ее снова, чтобъ снова заставить желать самое пресыщеніе — необходимы красота лица, соотвѣтственность лѣтъ, ловкость, любезность, все, чего именно недостаетъ Мавру. Недостатокъ этихъ необходимыхъ условій оскорбитъ ея нѣжное чувство, покажетъ, что оно обманулось: она начнетъ сперва вздыхать, потомъ явится и скука, а наконецъ и отвращеніе къ Мавру; сама природа доведетъ ее до этого и побудитъ къ какому-нибудь новому выбору. Теперь, допустивъ это — а не допустить этого нельзя, потому что слишкомъ очевидно, — кто же можетъ ей понравиться скорѣй Кассіо, этого сладкорѣчиваго плута, такъ искусно прикрывающаго утонченной вѣжливостью, свѣтской благопристойностью свои грязныя и страшно развратныя наклонности? — никто, рѣшительно никто. Онъ хитръ и изворотливъ, умѣетъ какъ нельзя лучше пользоваться обстоятельствами, чеканить и пускать въ ходъ достоинства, которыхъ въ сущности не имѣетъ; страшно ловкій плутъ! Къ тому жь плутъ этотъ красивъ, молодъ, одаренъ всѣми качествами, на которыя глупость и юность такъ легко засматриваются; дьявольски ловкій плутъ, и она ужь выбрала его.
РОДР. Не вѣрю; она такъ добродѣтельна.
ЯГО. Убирайся ты съ своей добродѣтелью! вѣдь вино, которое она пьетъ, изъ винограда жь; еслибъ она была добродѣтельна — никогда не полюбила бы она Мавра. Добродѣтельна! — а видѣлъ, какъ она тѣшилась рукой Кассіо? не видалъ развѣ этого?
РОДР. Видѣлъ; но это была только вѣжливость.
ЯГО. Блудъ, клянусь этой рукой; оглавленіе, туманное предисловіе къ исторіи сладострастія и грѣховныхъ помысловъ. Губы ихъ сближались такъ, что они лобызались дыханіемъ. Грѣховные помыслы, Родриго! Появилась эта взаимность — не далекъ и переходъ къ главному, къ настоящей цѣли, къ плотскому заключенію. — Позволь же мнѣ быть твоимъ руководителемъ; вѣдь я недаромъ перетащилъ тебя сюда изъ Венеціи. Будь въ эту ночь въ числѣ стражей замка; я ужь устрою, что и тебя нарядятъ. Кассіо не знаетъ тебя; я буду поблизости; — постарайся какъ-нибудь раздражить Кассіо: хоть громкимъ говоромъ, или насмѣшками надъ его распоряженіями — чѣмъ бы тамъ ни привелось.
РОДР. Хорошо.
ЯГО. Кассіо горячъ и вспыльчивъ; можетъ-быть онъ и ударитъ тебя — этого-то и добивайся, потому что именно этимъ я и возмущу Кипріотовъ такъ, что они не успокоятся до тѣхъ поръ, пока не смѣстятъ Кассіо. Устраненіемъ такой важной препоны, безъ чего нельзя и надѣяться на успѣхъ, а вмѣстѣ и средствами, которыя за тѣмъ доставлю — ты на много сократишь путь къ цѣли твоихъ желаній.
РОДР. Я готовъ, если только представится случай.
ЯГО. Непремѣнно представится. Ступай же въ замокъ; мнѣ еще нужно сходить въ гавань за пожитками Мавра. Прощай.
РОДР. До свиданія. (Уходитъ.)
ЯГО. Что Кассіо влюбленъ въ нее — это вѣрно; что и она влюблена въ него — это возможно, весьма даже вѣроятно; Мавръ — несмотря на то, что я ненавижу его — благородная, любящая душа, и я вполнѣ убѣжденъ, будетъ превосходнымъ мужемъ. Наконецъ, и я люблю Десдемону, но только не изъ одного вожделѣнія — хотъ это, можетъ-быть, нисколько и не умаляетъ грѣха моего, — я люблю ее частію изъ жажды мести, по подозрѣнію, что сладострастный Мавръ взбирался на мое ложе; мысль объ этомъ гложетъ мою внутренность, какъ ядовитый минералъ, и ничто не успокоитъ меня, пока не поквитаюсь съ нимъ, пока онъ не поплатится женой за жену. Не удастся — пробужу, покрайней мѣрѣ, такую ревность, что не устоять и разсудку. Для этого — если только не подгадитъ жалкая венеціанская гончая, которую натаскиваю[11] для скорѣйшаго затравленія его, — удружу и Кассіо: представлю его Мавру въ самомъ черномъ видѣ, потому что мнѣ какъ-то сдается, что и Кассіо знакомъ съ ночнымъ колпакомъ моимъ. И я заставлю Мавра благодарить меня, любить, награждать за то, что дѣлаю его величайшимъ изъ ословъ, что рушу его спокойствіе, довожу до безумія. (Ударяя себя по головѣ) Все это тутъ, но смутно, не полно еще; да полнота мошенничества до осуществленія его и невозможна.
СЦЕНА 2.
правитьГЕР. Благородному Отелло, нашему доблестному правителю угодно, чтобы, по случаю теперь достовѣрно уже извѣстной гибели турецкаго флота, всѣ жители острова торжествовали радость свою плясками, играми, потѣшными огнями и другими разными увеселеніями, каждый сообразно его желаніямъ и наклонностямъ. А такъ какъ, кромѣ этого счастливаго событія, онъ празднуетъ нынѣ и бракъ свой, то и приказалъ объявить, что всѣ залы замка отворены и каждый можетъ пировать въ нихъ отъ сего пятаго часа до одиннадцати. Да благословятъ небеса нашъ островъ Кипръ и нашего благороднаго правителя, Отелло! (Уходитъ.)
СЦЕНА 3.
правитьОТЕЛ. Любезный Микаэль, въ эту ночь вы начальствуете стражей; мы не должны забывать, что и въ наслажденіяхъ есть мѣра, которой переступать не слѣдуетъ.
КАСС. Я уже отдалъ нужныя приказанія Яго; для большей же увѣренности обойду всѣ посты и самъ.
ОТЕЛ. Яго надежный человѣкъ. Доброй ночи, Микаэль. Придите ко мнѣ завтра пораньше; мнѣ нужно поговорить съ вами. — Идемъ, моя милая; торгъ заключенъ — остается пользоваться плодами; раздѣлимъ же дружно выгоды его. — Доброй ночи. (Уходитъ съ Десдемоной и свитой.)
КАСС. А, Яго! какъ нельзя къ стати; пора и намъ въ обходъ.
ЯГО. Что вы, лейтенантъ? и десяти еще не било; генералъ распростился съ нами такъ рано только изъ любви къ своей Десдемонѣ. Да какъ и винить его за это? — вѣдь это первая еще ночь, которую онъ проводитъ съ нею, а она была бы лакомымъ кусочкомъ даже и для Юпитера.
КАСС. Прекраснѣйшая женщина.
ЯГО. И, ручаюсь, полная огня.
КАСС. Трудно сыскать красоту свѣжѣй и роскошнѣй.
ЯГО. И что за глаза! — такъ вотъ и трубятъ на переговоры.
КАСС. Очаровательны, и въ то же время, кажется, такъ скромны.
ЯГО. А голосъ — просто вызовъ на любовь.
КАСС. Она въ самомъ дѣлѣ совершенство.
ЯГО. Желаю всякаго счастія ихъ ложу. А между тѣмъ насъ, лейтенантъ, ждутъ боченокъ вина и нѣсколько отличныхъ кипрскихъ молодцовъ, готовыхъ выпить за здравіе чернаго Отелло.
КАСС. Готовъ и я, но только не нынче, любезный Яго. Вино дѣйствуетъ на меня сильно и дурно; желалъ бы, чтобъ общежительность придумала какое-нибудь другое препровожденіе времени.
ЯГО. Но вы будете въ кругу вѣдь друзей, и что можетъ сдѣлать какой-нибудь одинъ кубокъ? Я, пожалуй, буду пить за васъ.
КАСС. Нынче вечеромъ я выпилъ уже одинъ, разбавленный водою, и несмотря на то, видишь, какъ онъ подѣйствовалъ на меня. Зная свою слабость, я не намѣренъ испытывать ее другимъ.
ЯГО. Э, полноте! нынче ночь ликованія; друзья просятъ —
КАСС. Гдѣ жь они?
ЯГО. Въ сосѣдней залѣ; прошу, пригласите ихъ сюда.
КАСС. Изволь; но, признаюсь, мнѣ сильно это не нравится. (Уходитъ.)
ЯГО. Если къ кубку, который онъ выпилъ, мнѣ удастся подбавить хоть одинъ еще — онъ сдѣлается задорнѣе и злѣе собаченки прекрасной Десдемоны. Глупецъ Родриго и безъ того отуманенный уже любовью, натянулся въ честь Десдемоны порядкомъ; понакатилъ я еще трехъ Кипріотовъ пылкихъ, гордыхъ, страшно щекотливыхъ въ отношеніи чести — цвѣтъ этого воинственнаго острова. Теперь остается только довести Кассіо до того, чтобы онъ, въ средѣ этихъ пьяныхъ, сказалъ или сдѣлалъ что-нибудь оскорбительное для острова. — Идутъ. Оправдаютъ послѣдствія мои ожиданія — свободно поплыветъ корабль мой, несомый и вѣтромъ и теченіемъ.
КАСС. Клянусь небомъ, они ужь успѣли накатить меня.
МОНТ. Стоитъ ли говорить объ этомъ; вы и кубка не выпили.
ЯГО. Вина! (Поетъ)
Пусть кубки стучатъ,
Пусть кубки звенятъ!
Солдатъ — человѣкъ,
Жизнь длится не вѣкъ:
Отчего жь не выпьетъ солдатъ!
Эй, вы! давайте вина! (Приносятъ вино.)
КАСС. Клянусь небомъ, славная пѣсня!
ЯГО. Я заучилъ ее въ Англіи. Вотъ тамъ такъ пьютъ; что ваши Датчане, Нѣмцы и толстопузые Голландцы — да пей же! — куда имъ тянутся за Англичанами.
КАСС. Неужели и въ самомъ дѣлѣ Англичане такіе мастера пить?
ЯГО. А какъ бы вы думали? Англичанинъ и не шелохнется, тогда какъ Датчанинъ давно ужь ни живъ ни мертвъ, Нѣмецъ скатился подъ столъ, а Голландца хлещетъ, какъ отъ рвотнаго.
КАСС. Здоровье нашего генерала!
МОНТ. Пью, любезный лейтенантъ.
ЯГО. О, дивная земля Англія! (Поетъ)
Король Стефанъ былъ молодецъ,
Носилъ штаны лишь въ крону 1). Что же?
И тутъ онъ думалъ, что подлецъ
Портной шесть пенсовъ взялъ дороже.
Его вся жизнь была славна,
Твоя же вся достойна кары;
Отъ роскоши падетъ страна —
Надѣнь же плащъ свой старый 2).
1) Crown — монета равняющаяся пяти шилингамъ.
2) Строфа эта заимствована Шекспиромъ изъ древней баллады, которую Перси помѣстилъ въ свои Reliques of ancient poetry.
Вина! вина!
КАСС. Эта пѣсня еще лучше/
ЯГО. Хотите, повторю?
КАСС. Нѣтъ; я думаю, что тотъ, кто такъ поступаетъ, недостоинъ своего мѣста. — Впрочемъ, Богъ вѣдь надъ всѣми; есть души, которыя внидутъ въ царствіе небесное; есть и такія, которыя не внидутъ.
ЯГО. Правда, добрый лейтенантъ.
КАСС. Что касается до меня — не оскорбляя генерала или кого другаго, — я надѣюсь, что виду.
ЯГО. Точно такъ же и я.
КАСС. Да, но — если позволите — никакъ не прежде меня; лейтенантъ долженъ войти прежде поручика. Но объ этомъ довольно; пора за дѣло. — Прости намъ, Господи, прегрѣшенія наши! — Къ должности, синьоры. — Вы не думайте однакожь, что я пьянъ; это мой поручикъ, — это моя правая рука, а вотъ это лѣвая. — Я не пьянъ; я стою на ногахъ твердо, говорю твердо.
ВСѢ. Какъ нельзя лучше.
КАСС. Стало какъ слѣдуетъ; стало вы не должны думать, что я пьянъ. (Уходитъ.)
МОНТ. На платформу, синьоры; разставимъ часовыхъ.
ЯГО. Какъ вамъ нравится опередившій насъ молодчикъ? А вѣдь по воинскимъ доблестямъ онъ могъ бы сравняться съ Цезаремъ, былъ бы великимъ полководцемъ, еслибъ не эта несчастная слабость, которая съ его достоинствами составляетъ совершенное равноденствіе — такъ же велика, какъ и послѣднія; жаль его. Боюсь, чтобы какъ-нибудь, въ минуту слабости, онъ не обратилъ довѣренности къ нему Отелло въ бѣду для острова.
МОНТ. А часто съ нимъ это бываетъ?
ЯГО. Это всегдашній прологъ ко сну; а не закачаетъ вино его люльки — онъ пожалуй не сведетъ глазъ и цѣлые сутки.
МОНТ. Слѣдовало бы предупредить генерала. Можетъ-быть онъ не знаетъ, а можетъ-быть, видя его хорошія качества, по добротѣ своей, и не хочетъ видѣть дурныхъ.
ЯГО. (Тихо Родриго). Ты зачѣмъ здѣсь? скорѣй за лейтенантомъ. (Родриго уходитъ.)
МОНТ. Жалко, очень жалко, что благородный Мавръ повѣрилъ мѣсто такъ важное, какъ мѣсто его лейтенанта, человѣку съ такимъ закоренѣлымъ порокомъ. Долгъ честнаго человѣка — довести это до его свѣдѣнія.
ЯГО. Никогда не рѣшусь я на это — ни даже за цѣлый Кипръ. Я слишкомъ люблю Кассіо; далъ бы Богъ знаетъ что за изцѣленіе его отъ этой несчастной слабости —
РОДР. (За сценой). Помогите! помогите!
ЯГО. Это что такое? Слышите?
КАСС. Негодяи! бездѣльникъ!
МОНТ. Что такое, лейтенантъ?
КАСС. Бездѣльникъ! — учить меня моимъ обязанностямъ! Да я вобью тебя въ дорожную фляжку.
РОДР. Бить? меня бить?
КАСС. Ты огрызаешься еще, негодяй! (Бьетъ его.)
МОНТ. (Останавливая его). Прошу васъ, любезный лейтенантъ, удержите вашу руку.
КАСС. Оставьте меня, синьоръ, или я и вамъ сворочу челюсть.
МОНТ. Вы пьяны.
КАСС. Пьянъ? (Они обнажаютъ мечи и дерутся.)
ЯГО. (Тихо Родриго). Вонъ; бѣги, зови на помощь, бей въ набатъ. (Родриго уходитъ.) Перестаньте, добрый лейтенантъ! — перестаньте, синьоръ! — Помогите! помогите! — Лейтенантъ — синьоръ Монтано! — Хороша стража! — (Звонятъ.) Кто это звонитъ въ колокола? — поднимутъ весь городъ. — Да перестаньте жь, лейтенантъ! вы навсегда опозорите себя.
ОТЕЛ. Что у васъ тутъ?
МОНТ. Я истекаю кровью; я раненъ на смерть. Не жить и ему!
ОТЕЛ. Остановитесь, если дорога намъ жизнь!
ЯГО. Остановитесь, остановитесь! лейтенантъ, — синьоръ Монтано, — господа! — неужели и мѣсто и долгъ совершенно изгладились изъ вашей памяти? — Остановитесь, остановитесь! генералъ приказываетъ вамъ; остановитесь хоть стыда ради!
ОТЕЛ. Что все это значитъ? изъ чего вышло? Что мы, Турки что ли, что дѣлаемъ съ собою то, чего небо не позволило даже и Оттоманамъ? не позорьте христіанства; кончите эту дикую схватку. Тотъ, кто и за симъ не укротитъ своего бѣшенства — не ставитъ жизнь свою ни во что: умретъ, только что двинется. — Прекратить страшный звонъ этотъ — онъ встревожитъ весь островъ. — Говорите, что у васъ было? — Честный Яго, ты, какъ смерть, блѣденъ отъ огорченія; скажи, кто началъ? я знаю, какъ ты мнѣ преданъ, и потому требую, чтобъ ты сказалъ всю правду.
ЯГО. Я право не знаю; — за какую-нибудь минуту всѣ были друзьями, разговаривали такъ мирно, какъ молодые передъ отходомъ ко сну, и вдругъ — точно будто какая-нибудь комета обезумила ихъ, — мечи на голо, и схватились. Я и придумать не могу, изъ чего возникла эта странная ссора; и за чѣмъ, на какомъ-нибудь славномъ сраженіи, не лишился я ногъ, приведшихъ меня сюда, чтобъ сдѣлать свидѣтелемъ части того, что было.
ОТЕЛ. Какъ это случилось, Микаэль, что вы забылись до такой степени?
КАСС. О, пощадите, генералъ — я ничего не могу сказать вамъ.
ОТЕЛ. Благородный Монтано, вы всегда отличались благонравіемъ; ваша скромная, безукоризненная юность была замѣчена всѣми; васъ превозносили и самые строгіе судьи; что же могло заставить васъ пренебречь общимъ мнѣніемъ, промѣнять ваше доброе имя на названіе буйнаго полуночника? Отвѣчайте.
МОНТ. Доблестный Отелло, я раненъ; вашъ поручикъ Яго — такъ какъ мнѣ самому тяжело говорить — можетъ разсказать вамъ все, что я знаю; а я знаю, что въ эту ночь — если самоохраненіе не грѣхъ, а отпоръ наглому нападенію не преступленіе, — я не сказалъ и не сдѣлалъ ничего дурнаго.
ОТЕЛ. Клянусь небомъ, кровь моя начинаетъ уже пересиливать разсудокъ, и страсть, подавляя здравое сужденіе, готова[12] сдѣлаться руководителемъ. Двинусь, или только подниму руку — и лучшій изъ васъ падетъ жертвой моей ярости. Объясните, изъ чего вышла эта гнусная ссора, кто началъ ее, и я навсегда разойдусь съ виновнымъ, хотя бы онъ былъ связанъ со мной самымъ рожденіемъ. — Какъ! забыть, что островъ находится еще на военномъ положеніи, что жители полны еще опасеній и страха, и завести ссору, поднять шумъ и драку, ночью, въ замкѣ, въ главномъ центрѣ охраненія? — Это ужасно! — Яго, говори, кто началъ?
МОНТ. Если, но дружбѣ или изъ подобострастія, ты что-нибудь прибавишь или убавишь — ты не солдатъ.
ЯГО. Не задѣвайте меня за живое. Вѣдь мнѣ легче лишиться языка, чѣмъ сказать что-нибудь во вредъ Микаэлю Кассіо; хорошо, что въ этомъ случаѣ — я убѣжденъ — правда не повредитъ ему нисколько. — Вотъ какъ это было, генералъ. Я разговаривалъ здѣсь съ Монтано; вдругъ вбѣгаетъ какой-то человѣкъ, громко взывая о помощи, и за нимъ Кассіо, грозя ему обнаженнымъ мечемъ. Синьоръ Монтано тотчасъ же бросился къ Кассіо съ просьбой удержаться; а я, изъ опасенія — которое за тѣмъ и оправдалось — чтобъ крики не встревожили всего острова, за крикуномъ; но онъ былъ легче меня на ногу, и я, не догналъ его, поворотилъ назадъ, тѣмъ болѣе, что до меня донеслись удары мечей и громкія проклятія Кассіо, чего, до этой ночи, никогда за нимъ не важивалось. Возвратившись — а я возвратился почти въ тоже мгновеніе — я нашолъ ихъ уже дерущимися, въ томъ самомъ остервенѣломъ состояніи, въ которомъ и вы застали ихъ. Болѣе я ничего не знаю. — Что дѣлать, люди всегда люди: и лучшіе иногда забываются; можетъ-быть Кассіо и оскорбилъ какъ-нибудь синьора — вѣдь въ бѣшенствѣ не щадятъ и истинныхъ друзей своихъ, — но я убѣжденъ, что и Кассіо былъ оскорбленъ скрывшимся человѣкомъ такъ сильно, что не могъ не выйдти изъ терпѣнія.
ОТЕЛ. Вижу, Яго, что, по добротѣ и дружбѣ, ты уменьшаешь вину Кассіо. — Кассіо, я люблю васъ; но отнынѣ вы ужь не лейтенантъ мой.
Видите ли, вы подняли и радость мою. — На васъ я покажу примѣръ всѣмъ.
ДЕСД. Что случилось, другъ мой?
ОТЕЛ. Ничего, все уже въ порядкѣ, моя милая; идемъ спать. (Монтано) Что до вашихъ ранъ, синьоръ — я самъ буду врачемъ вашимъ. Отведите его домой. (Монтано уводятъ.) — Яго, обойди весь городъ и успокой, кого встревожила эта гнусная схватка. — Идемъ, Десдемона; въ жизни солдата сладкій сонъ часто прерывается шумомъ ярыхъ распрей. (Уходятъ всѣ, кромѣ Кассіо и Яго.)
ЯГО. Не ранены ль и вы, лейтенантъ?
КАСС. На смерть.
ЯГО. Сохрани Боже!
КАСС. Моя честь, мое доброе имя! — О, я утратилъ доброе имя мое! утратилъ безсмертную часть самого себя — осталась только животная. — Доброе имя мое, Яго! доброе имя мое!
ЯГО. А я, клянусь честью, думалъ, что вы получили какую-нибудь тѣлесную рану; эта почувствительнѣе всякой раны имени. Доброе имя — пустой и страшно лживый поклепъ: оно часто и добывается ни за что, и теряется ни за что; вы нисколько не утратили вашего добраго имени, если только сами не убѣдите себя, что утратили его. Утѣшьтесь, есть еще средство возвратить расположеніе генерала; вѣдь онъ отрѣшилъ васъ въ минуту негодованія, и не столько но злобѣ, сколько по разсчегу, точно такъ, какъ иной бьетъ невинную собаку, чтобъ устрашить грознаго льва. Попросите его простить васъ, и онъ опять вашъ.
КАСС. Никогда! скорѣй попрошу, чтобъ онъ презиралъ меня, чѣмъ опять обману такого добраго начальника такимъ легкомысленнымъ, такимъ пьянымъ, такимъ безстыднымъ офицеромъ. — Напился — и залепеталъ какъ попугай, и пошолъ вздорить, бурлить, изрыгать проклятія, и заговорилъ высокомѣрную дичь съ своей собственной тѣнью. — О, незримый духъ вина, если у тебя нѣтъ еще имени — зовись дьяволомъ!
ЯГО. За кѣмъ это гнались вы съ обнаженнымъ мечемъ? Что онъ вамъ сдѣлалъ?
КАСС. Не знаю.
ЯГО. Какъ не знаете?
КАСС. Я помню многое, но смутно; помню, что была ссора, но изъ чего — не знаю. — Зачѣмъ дана намъ возможность принимать въ себя врага, убивающаго разумъ, обращать себя въ животное радостью, пирами, наслажденіемъ, восторгами!
ЯГО. Но вѣдь теперь вы въ совершенно здравомъ состояніи; какъ протрезвились вы такъ скоро?
КАСС. Демону опьяненія угодно было уступить свое мѣсто демону ярости; одна гнусность вызвала другую, какъ бы для того, чтобъ мнѣ легче было презирать себя.
ЯГО. Полноте, вы слишкомъ уже строгій моралистъ. Конечно, по времени, мѣсту и положенію, въ которомъ находится этотъ островъ, я Богъ знаетъ что далъ бы, чтобъ этого не случилось; но такъ какъ оно случилось уже, то остается только хлопотать о томъ, чтобы снова уладить все въ свою пользу.
КАСС. Попроси я его о возвращеніи мнѣ моего мѣста — онъ скажетъ: ты пьяница; а этого — будь у меня столько же ртовъ, сколько у гидры — достаточно, чтобъ зажать ихъ всѣ. Быть порядочнымъ человѣкомъ, и вдругъ сдѣлаться глупцомъ, и вслѣдъ за тѣмъ животнымъ! — О, страшно! — Каждый лишній кубокъ — проклятъ; содержаніе его — дьяволъ!
ЯГО. Э, полноте; хорошее вино — существо доброе, кроткое; умѣй только обходиться съ нимъ. Всѣ ваши возгласы противъ него совершенно несправедливы. — Вы, надѣюсь, убѣждены въ моемъ къ вамъ расположеніи.
КАСС. Убѣдился самымъ дѣломъ. — Напился!
ЯГО. И вы и всякій другой можетъ подъ-часъ напиться. Я научу васъ, что вамъ дѣлать. Въ настоящее время нашъ генералъ — наша генеральша; я говорю это въ ту силу, что онъ совершенно посвятилъ себя созерцанію, разсматриванію и боготворенію ея красотъ и достоинствъ. Покайтесь ей во всемъ, и попросите, чтобъ она помогла вамъ возвратить потерянное мѣсто; она такъ снисходительна, добра и жалостлива, что для нея: не сдѣлать болѣе того, чего просятъ — просто преступленіе. Попросите ее спаять расторгнутое звено между вами и ея мужемъ, и я закладую все мое достояніе противъ любой бездѣлушки, что разрывъ этотъ сдружитъ васъ сильнѣе прежняго.
КАСС. Твой совѣтъ недуренъ.
ЯГО. Ручаюсь моей любовью и искренностію желанія помочь вамъ.
КАСС. Вѣрю, и завтра же утромъ попрошу благородную Десдемону замолвить за меня. Я совершенно отчаюсь въ моемъ счастьи, если оно и тутъ измѣнитъ мнѣ.
ЯГО. Не измѣнитъ. Доброй однакожъ ночи, лейтенантъ! мнѣ надо обойти еще стражу.
КАСС. Доброй ночи, честный Яго. (Уходитъ.)
ЯГО. Ну кто скажетъ, что я и тутъ мошенничаю, когда совѣтъ мой такъ дѣленъ, такъ очевидно полезенъ? Это въ самомъ дѣлѣ вѣрнѣйшій путь къ возвращенію расположенія Мавра; потому что нѣтъ ничего легче, какъ склонить на доброе дѣло Десдемону, благотворную какъ благодатная природа, а ей нѣтъ ничего легче, какъ уговорить Мавра, хоть бы на отреченіе отъ крещенія, отъ всѣхъ символовъ и печатей искупленія. Онъ такъ очарованъ любовью къ ней, что она можетъ слаживать и разлаживать, дѣлать все, что захочетъ, какъ только вздумаетъ разыграть властелина его слабостей. Что жь это за мошенничество, когда я показываю Кассіо прямую дорогу къ его счастію? — Въ томъ-то и штука, что это обыкновенная продѣлка духовъ ада; нужно имъ завлечь на какой-нибудь страшный грѣхъ — они прикрываютъ его личиной небесной прелести. Такъ и я: въ то самое время, какъ этотъ глупецъ упроситъ Десдемону помочь его горю и она примется умаливать Мавра — я волью въ его уши ядъ намека на то, что это дѣлается изъ преступной страсти, и чѣмъ болѣе будетъ она хлопотать о немъ, тѣмъ болѣе будетъ умаляться довѣренность къ ней Мавра. Такимъ образомъ, я обращу добродѣтель ея въ варъ, изъ самой доброты ея сплету сѣть, которой покрою всѣхъ.
Что, Родриго?
РОДР. Да то, что я въ этой охотѣ разыгрываю роль собаки не охотящейся, а только лающей. Деньги я издержалъ почти всѣ; въ эту ночь меня порядкомъ отдули, а кончится, кажется, тѣмъ, что, послѣ всѣхъ хлопотъ и непріятностей, мнѣ придется возвратиться въ Венецію безъ полушки, съ небольшимъ только придаткомъ опытности.
ЯГО. Какъ жалки люди нетерпѣливые! Гдѣ жь ты слыхалъ, чтобъ какая-нибудь рана залѣчивалась вдругъ? Ты знаешь, что мы дѣйствуемъ умомъ, а не чарами; а умъ подчиненъ выжидающему времени. И чтожь наконецъ — развѣ дѣла наши идутъ дурно? Кассіо прибилъ тебя — да вѣдь ты этой бездѣлицей лишилъ его мѣста. Иное выростаетъ конечно и безъ солнца; но плоды созрѣваютъ все-таки только послѣ цвѣтенія. Подожди. — Однакожь, свѣтаетъ ужь; въ дѣлахъ и наслажденіяхъ не видишь, какъ уносится время. Отправляйся домой; ступай, говорю я — послѣ узнаешь больше. Да иди же пожалуйста. (Родриго уходитъ.) — Теперь мнѣ предстоятъ два дѣла: уговорить мою жену, чтобъ она попросила Десдемону за Кассіо, а потомъ отозвать куда-нибудь Мавра и возвратиться съ нимъ въ то самое время, когда Кассіо будетъ упрашивать жену его. Такъ, это вѣрнѣе всего; приступимъ же къ дѣлу безъ всякихъ отлагательствъ.
ДѢЙСТВІЕ III.
правитьСЦЕНА 1.
правитьКАСС. Играйте здѣсь; вознагражденіемъ за трудъ вы останетесь довольны. Только что-нибудь покороче и за тѣмъ громкое: да здравствуетъ нашъ правитель! (Музыканты играютъ.)
ШУТЪ. Что это, господа, ужь не были ль ваши инструменты въ Неаполѣ? они что-то слишкомъ ужь гнусятъ.
2 муз. Какъ такъ?
ШУТЪ. Вѣдь это духовые инструменты?
1 муз. Духовые.
ШУТЪ. Стало подхвоотные?
1 муз. Какъ подхвостные?
ШУТЪ. Да такъ же, какъ многіе изъ извѣстныхъ мнѣ инструментовъ. Вотъ вамъ деньги, господа; ваша музыка такъ понравилась генералу, что онъ, христа-ради, проситъ васъ кончить.
1 муз. Если такъ, мы пожалуй и кончимъ.
ШУТЪ. Если у васъ есть музыка совершенно неслышная — играйте; слышную же генералъ, повторяю, не долюбливаетъ.
1 муз. Такой у насъ нѣтъ.
ШУТЪ. Такъ скорѣй же дудки въ сумки, да и убирайтесь — мнѣ некогда съ вами разговаривать. Ну, разсыпьтесь же въ воздухъ; изчезните! (Музыканты уходитъ.)
КАСС. Послушай, любезный другъ.
ШУТЪ. Я-то послушаю, а послушаетъ ли любезный-то другъ — не знаю.
КАСС. Сдѣлай милость безъ глупостей. Вотъ тебѣ золотой. Если синьора, находящаяся при женѣ генерала, встала уже — передай ей, что нѣкто Кассіо имѣетъ крайнюю нужду сказать ей нѣсколько словъ; ты вѣрно не откажешь мнѣ въ этомъ?
ШУТЪ. Она встала ужь, несли вздумаетъ предстать предъ васъ — я скажу ей. (Уходитъ.)
КАСС. Пожалуйста, любезный.
Какъ къ стати, Яго.
ЯГО. Вы кажется и не ложились?
КАСС. Нѣтъ; вѣдь ужь свѣтало, когда мы разстались. Я былъ такъ смѣлъ, любезный Яго, что послалъ за твоей женой; я хочу попросить ее, чтобъ она доставила мнѣ случай поговорить съ Десдемоной.
ЯГО. Я сейчасъ пришлю ее къ вамъ; придумаю, сверхъ того, какое-нибудь средство удалить Мавра, чтобъ вамъ было свободнѣе переговорить обо всемъ.
КАСС. Отъ души благодарю тебя. (Яго уходитъ.) Я не встрѣчалъ еще Флорентинца добрѣе и честнѣе его.
ЭМИЛ. Здравствуйте, любезный лейтенантъ. Меня очень огорчила случившаяся съ вами непріятность; но все это уладится еще. Генералъ разговаривалъ объ этомъ съ женой своей — она ревностно просила его за васъ; онъ же говорилъ, что пораненный вами пользуется здѣсь всеобщимъ уваженіемъ, съ большими связями, — что благоразуміе требовало наказать васъ; но что онъ все-таки любитъ васъ, и безъ всякаго ходатайства, по одному уже расположенію къ вамъ, воспользуется первымъ удобнымъ случаемъ, чтобъ возвратить вамъ отнятое мѣсто.
КАСС. И все-таки, прошу васъ, если это только возможно, доставить мнѣ случай поговорить съ Десдемоной наединѣ.
ЭМИЛ. Очень возможно; пойдемте — я сейчасъ доставлю вамъ этотъ случай.
КАСС. Вы какъ нельзя болѣе обяжете меня. (Уходятъ.)
СЦЕНА 2
правитьОТЕЛ. (Яго). Отдай эти письма капитану корабля и попроси его засвидѣтельствовать мое глубочайшее почтеніе сенату, а я между тѣмъ пойду осматривать укрѣпленія, гдѣ ты и найдешь меня.
ЯГО. Явлюсь сейчасъ же. (Уходитъ.)
ОТЕЛ. Ну, синьоры, пойдемъ мы взглянуть на укрѣпленія?
ОФИЦЕРЫ. Мы готовы, генералъ.
СЦЕНА 3.
правитьДЕСД. Повѣрьте, любезный Кассіо, я все употреблю въ вашу пользу.
ЭМИЛ. Постарайтесь, добрая синьора. Я знаю, мой мужъ огорченъ этимъ, какъ бы своимъ собственнымъ несчасгіемъ.
ДЕСД. Добрый. — Не сомнѣвайтесь, Кассіо, я непремѣнно помирю васъ.
КАСС. Добрѣйшая синьора, что бы ни случилось съ Микаэлемъ Кассіо — вы всегда найдете въ немъ человѣка вполнѣ вамъ преданнаго.
ДЕСД. Вѣрю и благодарю. Вы любите моего мужа, давно знаете его — вы должны понять, что эта немилость только на время, требуемое самимъ благоразуміемъ.
КАСС. Такъ, синьора; но это благоразуміе можетъ затянуться такъ на долго, можетъ питаться такой тощей, водянистой пищей, можетъ до того разростись отъ обстоятельствъ, что генералъ — при моемъ отсутствіи, при замѣщеніи меня другимъ, — пожалуй и совершенно забудетъ мою любовь и службу.
ДЕСД. Никогда; вотъ, я, при Эмиліи, даю вамъ слово, что ваше мѣсто будетъ возвращено вамъ. Знайте, что давъ однажды слово, я сдерживаю его до послѣдней бездѣлицы: я не дамъ ему покоя, укрощу его бдѣніемъ[13], надоѣмъ ему, обращу ложе въ школу, а трапезу въ исповѣдь, впутаю просьбу Кассіо во все, за что ни примется. Успокойтесь же; вашъ ходатай скорѣй умретъ, чѣмъ откажется отъ вашего дѣла.
ЭМИЛ. Синьора, вашъ мужъ идетъ сюда.
КАСС. Я долженъ оставить васъ, синьора.
ДЕСД. Зачѣмъ же? послушайте, какъ я буду просить его.
КАСС. Нѣтъ, не теперь, синьора. Я такъ разстроенъ, такъ взволнованъ —
ДЕСД. Какъ хотите. (Кассіо уходитъ.)
ЯГО. А! — Не нравится мнѣ это.
ОТЕЛ. Что ты сказалъ?
ЯГО. Ничего, генералъ; но если — я право не знаю —
ОТЕЛ. Вѣдь это кажется Кассіо оставилъ жену мою?
ЯГО. Кассіо, генералъ? — Нѣтъ; я никакъ не думаю, чтобы Кассіо, увидавъ васъ, ускользнулъ, какъ пойманный на какомъ-нибудь преступленіи.
ОТЕЛ. Мнѣ кажется онъ.
ДЕСД. А я, мой другъ сейчасъ говорила съ просителемъ, съ человѣкомъ совершенно убитымъ твоей немилостью.
ОТЕЛ. Съ кѣмъ же это?
ДЕСД. Съ твоимъ лейтенантомъ Кассіо. Послушай, другъ мой, если я хоть сколько-нибудь мила тебѣ, если я имѣю хоть какое-нибудь на тебя вліяніе — помирись съ нимъ теперь же. Онъ право, вполнѣ преданъ тебѣ, а провинился безъ всякаго умысла: просто по горячности; если это не такъ — я рѣшительно лишена всякой способности отличать честныя лица отъ лживыхъ. Прошу тебя, вороти его.
ОТЕЛ. Вѣдь это онъ сейчасъ оставилъ тебя?
ДЕСД. Онъ; и въ такомъ горѣ, что передалъ и мнѣ часть своей грусти: и я страдаю съ нимъ. Другъ мой, любовь моя, позови его.
ОТЕЛ. Не теперь, милая Десдемона; когда-нибудь въ другое время.
ДЕСД. А скоро?
ОТЕЛ. Для тебя, какъ только будетъ можно.
ДЕСД. Нынче къ ужину?
ОТЕЛ. Нѣтъ, не нынче.
ДЕСД. Такъ завтра къ обѣду?
ОТЕЛ. Завтра я не обѣдаю дома; я отозванъ офицерами цитадели.
ДЕСД. Ну такъ завтра вечеромъ, или во вторникъ поутру, или. въ полдень, или повечеру, или въ среду поутру. Прошу, назначь: когда, но только никакъ не дальше трехъ дней; право, онъ полонъ раскаянія, да и проступокъ его — хоть тамъ и говорятъ, что въ военное время необходимо показывать примѣръ даже и надъ лучшими[14], — по нашему глупому разумѣнію, такъ ничтоженъ, что никакъ не заслуживаетъ чего-нибудь больше секретнаго выговора. Когда же можно будетъ придти ему? Ну скажи же, Отелло. — Еслибъ ты просилъ меня — я и придумать не могу, въ чемъ бы могла я отказать тебѣ, что бы могло привесть меня въ такое раздумье. Какъ! и для того, чтобъ примирить тебя съ Микаэлемъ Кассіо, котораго ты всегда приводилъ съ собой, когда искалъ любви моей, который столько разъ, когда я отзывалась о тебѣ дурно, вступался за тебя съ такой горячностью, — и для этого мнѣ нужно столько усилій? Повѣрь, я бы многое —
ОТЕЛ. Ни слова болѣе; пусть приходить, когда хочетъ. Я ни въ чемъ не могу отказать тебѣ.
ДЕСД. Да это почти и не просьба; это все равно, еслибъ я предложила тебѣ надѣть перчатки, съѣсть что-нибудь попитательнѣе, одѣться потеплѣе, вообще сдѣлать что-нибудь полезное для самого себя. Нѣтъ, будетъ у меня просьба, которой въ самомъ дѣлѣ вздумаю испытать любовь твою — она будетъ ужь конечно поважнѣе, потруднѣе для исполненія.
ОТЕЛ. Я ни въ чемъ не откажу тебѣ; а теперь — прошу, оставь меня на нѣсколько минутъ.
ДЕСД. А ты думаешь, что я откажу? — ошибся. Прощай, мой повелитель.
ОТЕЛ. Прощай, моя милая; я сейчасъ приду къ тебѣ.
ДЕСД. Идемъ, Эмилія. — Не стѣсняй себя ни чѣмъ; что бы ты ни захотѣлъ, я все исполню. (Уходитъ съ Эмиліей.)
ОТЕЛ. Дивное созданіе! — да погибнетъ душа моя, если я когда-нибудь перестану любить тебя; перестану — возвратится первобытный хаосъ.
ЯГО. Скажите, генералъ —
ОТЕЛ. Что Яго?
ЯГО. Зналъ Микаэль Кассіо о любви вашей, когда вы искали еще руки прекрасной Десдемоны?
ОТЕЛ. Отъ начала до конца; къ чему ты это спрашиваешь?
ЯГО. Такъ, для разрѣшенія вздорнаго недоразумѣнія; право, не изъ чего другаго.
ОТЕЛ. Какого жь недоразумѣнія?
ЯГО. Я не предполагалъ, что онъ былъ знакомъ съ ней.
ОТЕЛ. Онъ часто бывалъ даже посредникомъ между нами.
ЯГО. Въ самомъ дѣлѣ?
ОТЕЛ. Въ самомъ дѣлѣ! да, въ самомъ дѣлѣ; — развѣ ты что-нибудь видишь въ этомъ? находишь, что онъ не совсѣмъ честенъ?
ЯГО. Честенъ?
ОТЕЛ. Честенъ? ну да, честенъ.
ЯГО. Сколько мнѣ извѣстно, генералъ.
ОТЕЛ. Что же ты думаешь?
ЯГО. Думаю, генералъ?
ОТЕЛ. Думаю, генералъ! Ты только повторяешь слова мои, какъ будто мысль твоя — чудище, слишкомъ страшное для обнаруженія. — Ты что-то думаешь. За нѣсколько минутъ, когда Кассіо оставилъ жену мою, я слышалъ, какъ ты сказалъ: «не нравится мнѣ это!» — что жь тебѣ тутъ не нравится? А когда я объяснилъ тебѣ, что онъ во все время былъ нашимъ посредникомъ — ты воскликнулъ: «въ самомъ дѣлѣ!» и свелъ брови, какъ бы желая замкнуть въ головѣ какую-то страшную мысль. — Любишь меня — говори прямо, что думаешь.
ЯГО. Генералъ, вы знаете, что я вполнѣ преданъ вамъ.
ОТЕЛ. Знаю; но именно потому, что знаю какъ ты преданъ и честенъ, и какъ не скажешь слова, не взвѣсивъ его — именно потому и тревожитъ меня это заминанье. У людей лживыхъ, коварныхъ оно обыкновенная продѣлка; но у людей честныхъ — темный намекъ, вырывающійся изъ сердца, едва сдерживающаго то, что волнуетъ его.
ЯГО. Что касается до Микаэля Кассіо, я готовъ поклясться — я думаю, онъ честный человѣкъ.
ОТЕЛ. То же думаю и я.
ЯГО. Людямъ слѣдовало бъ и быть тѣмъ, чѣмъ кажутся, или не казаться тѣмъ, чѣмъ не могутъ быть.
ОТЕЛ. Разумѣется люди должны быть тѣмъ, чѣмъ кажутся.
ЯГО. Потому-то я и думаю, что Кассіо честный человѣкъ.
ОТЕЛ. Нѣтъ, тутъ кроется больше. Прошу, говори со мной, какъ съ самимъ собой, какъ думаешь; передай и сквернѣйшую изъ мыслей, и даже словами такъ же скверными.
ЯГО. Извините, генералъ; я обязанъ повиноваться вамъ во всемъ, что касается службы, долга; но какъ же требовать того, въ чемъ даже и рабы свободны? Передать вамъ что думаю? А что, если думы мои гадки, ложны? Гдѣ чертогъ, въ который не пробиралась бы иногда гнусность? гдѣ грудь, въ которой грязныя подозрѣнія, засѣдая вмѣстѣ съ сужденіями совершенно здравыми, не творили бы иногда суда и расправы?
ОТЕЛ. Яго, ты вступаешь въ заговоръ противъ друга своего, если думаешь, что его оскорбляютъ, и скрываешь отъ него, что думаешь.
ЯГО. Прошу васъ — вѣдь можетъ-быть я и ошибаюсь въ моихъ предположеніяхъ; я, признаюсь, имѣю врожденную слабость во всемъ отыскивать дурное: моя подозрительность создаетъ нерѣдко даже и не существующія преступленія. Умоляю не обращать никакого вниманія на человѣка такъ дурно созданнаго; не тревожиться нисколько его смутными, безсвязными замѣчаніями. Ваше спокойствіе, благо, моя честь, благоразуміе, все запрещаетъ мнѣ открыть вамъ то, что думаю.
ОТЕЛ. Что же это значитъ?
ЯГО. Доброе имя, благородный генералъ, величайшее сокровище какъ мужчины, такъ и женщины. Кто крадетъ у меня кошелекъ — крадетъ бездѣлицу; что-то обратившееся въ ничто; онъ былъ мой, теперь — его; онъ былъ уже и до этого рабомъ тысячей. Но кто крадетъ мое доброе имя — крадетъ то, что не обогащаетъ его нисколько, а меня разоряетъ вконецъ.
ОТЕЛ. Я хочу знать все, что ты думаешь.
ЯГО. Какъ не узнали бъ и тогда, когда бъ держали мое сердце въ рукахъ вашихъ, такъ не узнаете и во все время, которое оно будетъ въ груди моей.
ОТЕЛ. А!
ЯГО. О, берегитесь ревности, этого зеленоглазаго чудовища, создающаго пищу, которой питается! Рогоносецъ, который, убѣдившись однажды въ судьбѣ своей, перестаетъ и любить опозорившую его — счастливъ сто кратъ; но каково же мученіе того, кто любитъ и сомнѣвается, подозрѣваетъ и все-таки любитъ до безумія[15]?
ОТЕЛ. Слабодушіе!
ЯГО. Бѣдный и довольный — богатъ, очень богатъ; но и безконечныя богатства, какъ зима, безплодны для того, кто безпрестанно опасается сдѣлаться пищимъ. — Да сохранитъ Всевышній меня и всѣхъ близкихъ мнѣ отъ ревности!
ОТЕЛ. Но къ чему же все это? Не думаешь ли, что я способенъ жить ревностью, слѣдить постоянно за измѣненіями луны все новыми подозрѣніями? — Никогда; усомниться — для меня то же, что и рѣшиться. Промѣняй меня на козла, если когда-нибудь займу мою душевную дѣятельность вздорными, призрачными подозрѣніями, на которыя намекаешь. Меня не сдѣлаешь ревнивымъ намеками на то, что жена моя хороша собой, любитъ пиры, общество, охотно шутитъ, поетъ, играетъ, пляшетъ; если она добродѣтельна — все это дѣлаетъ ее еще добродѣтельнѣй. Даже и то, что я самъ крайне бѣденъ достоинствами, не возбудитъ ни малѣйшаго опасенія, ни тѣни сомнѣнія въ ея вѣрности; вѣдь у нея были глаза, и она все-таки избрала меня. Нѣтъ, Яго; чтобъ усомниться — мнѣ надо прежде увидать, усомнился — нужны доказательства, а нашолъ ихъ — прощай разомъ и любовь и ревность.
ЯГО. Какъ я радъ этому; теперь я свободно могу показать вамъ всю мою любовь и преданность. Выслушайте же, что почитаю обязанностью высказать вамъ, не приводя никакихъ впрочемъ доказательствъ. Смотрите за женой вашей; смотрите за ней и за Кассіо хорошенько; пользуйтесь глазами, не ослѣпляя ихъ ни ревностью, ни излишней увѣренностью; мнѣ не хотѣлось бы, чтобъ такая чистая и благородная душа, какъ ваша, сдѣлалась жертвой собственной доброты своей; смотрите. Я знаю нравы Венеціянокъ; только небу открываютъ онѣ продѣлки, которыхъ не смѣютъ обнаружить мужу; ихъ добродѣтель — не воздерживаться, а скрывать.
ОТЕЛ. Ты думаешь?
ЯГО. Вышедъ за васъ, она обманула отца; въ то самое время, когда она притворялась, что пугается вашихъ взоровъ — она любила ихъ наиболѣе.
ОТЕЛ. Правда.
ЯГО. Теперь, если она, такъ еще юная, съумѣла ослѣпить своего отца до того, что тотъ приписалъ все это чародѣйству — но я зашолъ слишкомъ ужь далеко; простите мою безоглядную любовь къ вамъ.
ОТЕЛ. Ты навсегда обязалъ меня.
ЯГО. Я замѣчаю однакожь, что это нѣсколько встревожило васъ.
ОТЕЛ. О, нисколько, нисколько.
ЯГО. Все-таки, боюсь. Надѣюсь, вы разсудите, что я говорилъ это только изъ любви къ вамъ. — Но я рѣшительно вижу, что вы встревожены. — Заклинаю, не придавайте рѣчамъ моимъ значенія, котораго онѣ не имѣютъ; все это не болѣе какъ предположенія.
ОТЕЛ. И не придаю.
ЯГО. Иначе вы дойдете до того, на что я и не мѣтилъ. Кассіо другъ мой. — Право, генералъ, вы встревожились.
ОТЕЛ. Нѣтъ, — немного. — Я убѣжденъ, что Десдемона вѣрна мнѣ.
ЯГО. И да живете долго, долго: она — чтобъ быть вамъ вѣрной, а вы — чтобъ вѣрить этому!
ОТЕЛ. Но если сама природа, заблуждаясь —
ЯГО. Въ томъ-то и дѣло, генералъ; самое уже отвращеніе — я буду вполнѣ съ вами откровененъ, — самое отвращеніе къ женихамъ одной съ ней земли, одинаковаго съ ней цвѣта и званія, обнаруженное какъ бы на-перекоръ тому влеченію, которому, какъ мы видимъ, природа слѣдуетъ во всемъ — можетъ инаго навести, пожалуй, и на предположеніе даже постыдной, гнусной прихотливости, развращенности воображенія — Но, простите; я отнюдь не отношу моихъ подозрѣній прямо къ ней[16], хотя и не могу не опасаться, чтобы, одумавшись, она какъ-нибудь не вздумала сравнить васъ съ своими соотечественниками, и чего добраго, не раскаялась за тѣмъ.
ОТЕЛ. Прощай, прощай. Замѣтишь что-нибудь еще — сообщи мнѣ; поручи и женѣ наблюдать за ней. Оставь меня.
ЯГО. Прощайте, генералъ. (Уходитъ.)
ОТЕЛ. Зачѣмъ женился я? — Добрый Яго, нѣтъ сомнѣнія, видитъ и знаетъ больше, гораздо больше, чѣмъ высказываетъ.
ЯГО. (возвращаясь). Генералъ, я хотѣлъ бы, я желалъ бы убѣдить васъ не думать болѣе объ этомъ; предоставьте все это времени. Что же до Кассіо, оно хотя и слѣдовало бъ возвратить ему должность, которую, нечего сказать, онъ исправлялъ отлично — я предложилъ бы вамъ, однакожь, не спѣшить этимъ; такимъ образомъ вы скорѣй узнаете, что онъ и какіе у него замыслы. Станетъ ваша жена просить о немъ неотступно, съ запальчивой безотвязностью — это будетъ имѣть значеніе; а до тѣхъ поръ припишите все моей глупой подозрительности — вѣдь я страшно подозрителенъ, — и не вините ее ни въ чемъ.
ОТЕЛ. Положись на мое умѣнье владѣть собою.
ЯГО. Прощайте. (Уходитъ.)
ОТЕЛ. Онъ честнѣйшій человѣкъ, и какъ онъ знаетъ людей! Найду, что ты одичалъ мой соколъ — я расторгну твои путы, будь они даже изъ волоконъ моего сердца, и пущу тебя по вѣтру[17]: лети, охоться гдѣ хочешь. — Можетъ-быть это отъ того, что я черенъ, не такъ сладкорѣчивъ, какъ записные волокиты; можетъ-быть и отъ того, что спускаюсь уже въ долину старости; — что жь, бѣда не велика еще; — утратилъ ее, обманутъ — утѣшусь презрѣніемъ. О, не проклятіе ли это брака, что, дѣлая насъ властелинами этихъ чудныхъ созданій, онъ нисколько не дѣлаетъ насъ властелинами и вожделѣній ихъ? По мнѣ лучше быть жабой и жить въ духотѣ темницы, чѣмъ знать, что въ томъ, что любишь, есть уголокъ и для другихъ. Но такова ужь кара высшихъ сословій — въ этомъ отношеніи они далеко несчастнѣе низшихъ; она неотвратима, какъ смерть; рогатый недугъ этотъ предопредѣляется намъ отъ самаго рожденія. — Вотъ она —
О, небо, ты издѣваешься надъ самимъ собой, если она лжива. — Не вѣрю.
ДЕСД. Чтожь ты, милый Отелло? — и обѣдъ и благородные островитяне, которыхъ самъ пригласилъ, ждутъ тебя.
ОТЕЛ. Виноватъ.
ДЕСД. Твой голосъ дрожитъ — ты нездоровъ?
ОТЕЛ. Болитъ голова (Показывая на лобъ), вотъ тутъ.
ДЕСД. Вѣрно отъ безсонницы; дай, я только покрѣпче завяжу ее, и все пройдетъ тотчасъ же. (Хочетъ завязать ему голову платкомъ своимъ.)
ОТЕЛ. (Вырывая и роняя платокъ на полъ). Твой платокъ слишкомъ малъ; пройдетъ и такъ. Идемъ.
ДЕСД. Мнѣ грустно, что тебѣ нездоровится. (Уходитъ съ Отелло.)
ЭМИЛ. (Поднимая платокъ). Какъ я рада, что нашла платокъ этотъ. Это первый подарокъ Мавра. Сколько разъ приставалъ ко мнѣ чудакъ, мужъ мой, чтобъ я унесла его; но она такъ дорожитъ имъ — Отелло заклиналъ беречь его до гроба, — что никогда съ нимъ не разстается: все цѣлуетъ и разговариваетъ съ нимъ. — Вышью такой же, и отдамъ мужу; на что онъ ему — это знаетъ Богъ, а не я; я только что исполняю прихоть его.
ЯГО. Что ты тутъ дѣлаешь?
ЭМИЛ. Не бранись — у меня есть для тебя вещица.
ЯГО. Вещица для меня? — это такая ужь обыкновенная вещица —
ЭМИЛ. Что?
ЯГО. Глупая жена.
ЭМИЛ. Спасибо. А что дашь ты мнѣ за платокъ?
ЯГО. За какой платокъ?
ЭМИЛ. За какой! — за тотъ, который Мавръ подарилъ Десдемонѣ, который ты столько разъ наказывалъ унести.
ЯГО. И ты унесла его?
ЭМИЛ. Нѣтъ; она нечаянно обронила его, а я подняла. — Видишь?
ЯГО. Добрая; дай же его мнѣ.
ЭМИЛ. Прежде скажи, на что онъ тебѣ? зачѣмъ такъ настойчиво требовалъ, чтобъ я унесла его.
ЯГО. (Вырывая платокъ). А тебѣ какое до этого дѣло.
ЭМИЛ. Если не для важной какой-нибудь цѣли, такъ возврати его мнѣ. Бѣдная Десдемона — она просто сойдетъ съ ума, когда хватится и не найдетъ его.
ЯГО. Притворись, что не знаешь, гдѣ онъ; онъ необходимъ мнѣ. Теперь оставь меня; ступай. (Эмилія уходитъ.) Я потеряю этотъ платокъ въ квартирѣ Кассіо, а онъ найдетъ его; и бездѣлушки, легкія какъ воздухъ, для ревнивца подтвержденія такъ же убѣдительныя, какъ доводы священнаго писанія. Подѣйствуетъ и это. Мавръ и безъ того борется уже съ моимъ ядомъ; подозрѣніе вѣдь тоже ядъ, и сначала рѣшительно неслышный даже и на вкусъ, а поступитъ въ кровь — жжетъ, какъ цѣлыя копи сѣры. — Я говорилъ —
Вотъ и онъ. — Ни макъ, ни мандрагора[18], ни всѣ снотворныя снадобья міра не возратятъ уже тебѣ сладкаго сна, которымъ вчера еще наслаждался.
ОТЕЛ. Измѣнить, измѣнить мнѣ!
ЯГО. Что съ вами, генералъ? успокойтесь, забудьте.
ОТЕЛ. Прочь! изчезни! ты предалъ меня пыткѣ. — Клянусь, лучше быть совершенно обманутымъ, чѣмъ знать кое-что.
ЯГО. Какъ, генералъ?
ОТЕЛ. Чувствовалъ ли я хоть что-нибудь отъ ея тайныхъ продѣлокъ? Я не видалъ ихъ, не думалъ о нихъ, онѣ не тревожили меня; я засыпалъ спокойно, ѣлъ съ удовольствіемъ, былъ веселъ, доволенъ; я не находилъ поцѣлуевъ Кассіо на губахъ ея. И окраденный, до тѣхъ поръ, пока не хватится украденнаго, пока не скажутъ ему объ этомъ — не окраденъ еще нисколько.
ЯГО. Мнѣ, право, больно слышать это.
ОТЕЛ. Я былъ бы счастливъ, еслибъ даже все войско, до послѣдняго піонера, перебывало въ ея объятіяхъ, но такъ, чтобъ я не зналъ этого. А теперь — прощай навсегда спокойствіе духа; прощай довольство; прощайте пернатыя дружины, гордыя битвы, дѣлающія и честолюбіе добродѣтелью! О, прощайте! прощайте и ржущій конь, и громкая труба, и возбуждающій барабанъ, и пронзительная флейта, и царственныя знамена, и всѣ почести, все величіе, весь блескъ, всѣ случайности славныхъ войнъ! Прощайте и вы, смертоносныя орудія, грозныя гортани которыхъ поддѣлываются подъ страшные громы безсмертнаго Юпитера — для Отелло все уже кончено.
ЯГО. Возможно ли это? — Генералъ —
ОТЕЛ. Бездѣльникъ, ты долженъ доказать, что жена моя непотребна; долженъ доказать — доказать очевидно, или — (Схватывая ею за горло) клянусь спасеніемъ души, лучше бъ тебѣ родиться псомъ, чѣмъ давать отчетъ моей ярости.
ЯГО. Такъ вотъ до чего дошло!
ОТЕЛ. Доставь мнѣ случай видѣть, или, покрайней мѣрѣ, докажи такъ, чтобъ доказательство твое не имѣло ни крючка, ни петельки, къ которымъ было бы можно прицѣпить хоть тѣнь сомнѣнія; иначе, горе тебѣ!
ЯГО. Добрый, генералъ —
ОТЕЛ. Если ты клевещешь на нее, мучишь меня понапрасну — не молись никогда, отрекись отъ всякой совѣсти, громозди ужасы на ужасы, свершай смѣло дѣла, отъ которыхъ заплачетъ небо, затрепещетъ земля, потому что, для осужденія себя на вѣчныя муки, ты ничего уже не прибавишь больше этого. (Выпускаетъ его изъ рукъ своихъ.)
ЯГО. О, Господи, будь хоть ты моимъ защитникомъ! Чтожь вы, не человѣкъ что ли? нѣтъ въ васъ ни души, ни смысла? — Богъ съ вами; я отказываюсь отъ своего мѣста. — Ну, глупецъ, дожилъ, что и твою честность принимаютъ за преступленіе. — О, чудовищный міръ, видишь ли, видишь ли, какъ опасно быть прямодушнымъ и честнымъ? — Благодарю васъ за урокъ; съ этого мгновенія — такъ какъ дружеское расположеніе родитъ только оскорбленія — я отказываюсь отъ всякой дружбы.
ОТЕЛ. Нѣтъ, постой. — Можетъ-быть ты и честный человѣкъ —
ЯГО. Мнѣ слѣдовало бъ быть умнымъ, потому что честность — дура; никогда не достигаетъ того, чего добивается.
ОТЕЛ. Клянусь всѣмъ, мнѣ кажется, что жена моя честна — кажется, что и не честна; мнѣ кажется, что ты правъ — кажется, что и не правъ. Мнѣ нужно какое-нибудь доказательство. Имя мое[19], прежде чистое, какъ ликъ Діаны, теперь запачкано, черно какъ мое лице. О, если есть еще веревки, ножи, ядъ, огонь, или удушающіе потоки — я не потерплю этого! — Зачѣмъ не убѣжденъ я!
ЯГО. Нижу, генералъ, какъ страшно снѣдаетъ васъ страсть, и отъ души жалѣю, что пробудилъ ее. Вы желаете убѣдиться?
ОТЕЛ. :елаю? — хочу.
ЯГО. И можете; но какъ? что именно нужно вамъ, чтобъ убѣдиться? — Застать ихъ на самомъ дѣлѣ? увидать собственными глазами —
ОТЕЛ. Адъ и проклятіе! О!
ЯГО. Доставить вамъ это удовольствіе трудновато. Они, разумѣется, употребляютъ все, чтобы ни одинъ смертный глазъ, кромѣ ихъ собственныхъ, не видалъ этого. — Какъ же? чѣмъ же? Такимъ образомъ я, конечно, не могу убѣдить васъ. Вы не увидите этого даже, еслибъ они были такъ безстыдны какъ козлы, такъ горячи какъ обезьяны, такъ бѣшены какъ волки во время течки, такъ безумны какъ пьяная глупость; но если предположенія, разныя обстоятельства, прямо ведущія къ дверямъ истины, въ состояніи убѣдить васъ — вы можете убѣдиться.
ОТЕЛ. Представь живое доказательство ея невѣрности.
ЯГО. Мнѣ крайне непріятно это; но такъ какъ, подстрекаемый глупой честностью и любовью къ вамъ, я зашолъ уже слишкомъ далеко, то пойду и далѣе. — Какъ-то, недавно, я отдыхалъ на одной постелѣ съ Кассіо; но страшная зубная боль мѣшала мнѣ заснуть. Есть люди, какъ вѣроятно и вамъ извѣстно, столь слабодушные, что и во снѣ болтаютъ о дѣлахъ своихъ — къ таковымъ принадлежитъ и Кассіо. Вотъ, я и слышу, что онъ говоритъ во снѣ: «Будемъ осторожны, милая Десдемона; употребимъ все, чтобъ скрыть любовь нашу!» За симъ, онъ схватилъ мою руку, сжалъ ее крѣпко, и съ словами: «О, дивное созданье!» принялся цѣловать меня такъ сильно, какъ будто съ корнемъ хотѣлъ вырвать поцѣлуи, росшіе на губахъ моихъ. Затѣмъ, онъ положилъ свою ногу на мою, и вздыхалъ и цѣловалъ меня и воскликнулъ: «Проклятіе судьбѣ, отдавшей тебя Мавру!»
ОТЕЛ. О, чудовищно! чудовищно!
ЯГО. Но вѣдь это только сонъ.
ОТЕЛ. Такъ, но онъ намекаетъ на бывшее и на яву; возбуждаетъ страшное подозрѣніе.
ЯГО. Подкрѣпляетъ кромѣ того, другіе доводы не такъ сильные.
ОТЕЛ. И разорву ее на части.
ЯГО. Нѣтъ, будьте благоразумны; мы не имѣемъ ни одного еще рѣшительнаго доказательства; можетъ-быть она и невинна. Скажите, не видали ль вы когда-нибудь въ рукахъ вашей жены платка съ вышитыми по немъ ягодами земляники?
ОТЕЛ. Такой платокъ я самъ подарилъ ей; это былъ мой первый подарокъ.
ЯГО. Я не зналъ этого; сегодня я видѣлъ, что Кассіо утиралъ лице именно такимъ платкомъ, и увѣренъ, что это платокъ жены вашей.
ОТЕЛ. Если это тотъ —
ЯГО. Тотъ или другой, но если онъ принадлежалъ вашей женѣ — вмѣстѣ съ другими доводами, это сильно говоритъ противъ нея.
ОТЕЛ. О, зачѣмъ рабъ этотъ не имѣетъ сорока тысячь жизней! Одной слишкомъ мало, слишкомъ недостаточно для моего мщенія. Теперь вижу, все справедливо. — Смотри, Яго; такъ сдуваю я къ небу безумную любовь мою; она прошла. — Выходи жь, черное мщеніе изъ безднъ ада! передавай, о любовь, твой вѣнецъ и престолъ въ моемъ сердцѣ неистовой ненависти! вздымайся грудь, переполненная ядомъ ехиднъ!
ЯГО. Прошу васъ, успокойтесь.
ОТЕЛ. О, крови, крови, крови!
ЯГО. Потерпите; можетъ-быть вы передумаете еще.
ОТЕЛ. Никогда, Яго. Какъ ледяныя волны и неудержное теченіе Понта, не зная попятнаго отлива[20], вѣчно несутся въ Пропонтиду и Гелеспонтъ, такъ и мои кровавые помыслы, въ неистовомъ стремленіи своемъ, не оглянутся, не отхлынутъ назадъ къ кроткой любви, пока не поглотятся страшнымъ и полнымъ отмщеніемъ. — (Преклоняя колѣна.) Клянусь этимъ лучезарнымъ небомъ, клянусь, въ полномъ сознаніи всей святости клятвы — я сдержу мое слово.
ЯГО. (Преклоняя также колѣна). Погодите, не вставайте. — Будьте свидѣтелями вы, вѣчно горящія свѣтила, и вы, окружающія насъ стихіи — будьте свидѣтелями, что Яго посвящаетъ руки, сердце и всѣ свои способности на службу оскорбленному Отелло! Пусть повелѣваетъ, и какъ бы ни было кроваво порученіе его — повиновеніе будетъ для меня священнѣйшимъ долгомъ.
ОТЕЛ. Привѣтствую твое предложеніе не пустыми благодареніями, а радостнымъ принятіемъ, и сейчасъ же воспользуюсь имъ. Въ эти три дня ты скажешь мнѣ: Кассіо не существуетъ.
ЯГО. Мой другъ мертвъ; вы пожелали, и свершено; но ее пощадите.
ОТЕЛ. Проклятіе, о, проклятіе непотребной! — Пойдемъ, придумаемъ, какъ бы скорѣй извести этого прекраснаго демона. Теперь ты лейтенантъ мой.
ЯГО. Вашъ навсегда. (Уходятъ.)
СЦЕНА 4.
правитьДЕСД. (Шуту). Не знаешь ли, гдѣ живетъ лейтенантъ Кассіо?
ШУТЪ. Я не смѣю сказать, чтобы онъ лгалъ[21] гдѣ-нибудь.
ДЕСД. Отчего же?
ШУТЪ. Онъ солдатъ, а сказать, что солдатъ лжетъ, все равно, что самому наткнуться на мечъ его.
ДЕСД. Полно вздоръ болтать. Тебя спрашиваютъ: гдѣ онъ квартируетъ?
ШУТЪ. Скажу, гдѣ квартируетъ — скажу ложь.
ДЕСД. Это какимъ же образомъ?
ШУТЪ. Я не знаю, гдѣ онъ квартируетъ, а выдумаю какую-нибудь квартиру и скажу: онъ живетъ тамъ-то, или тамъ-то — солгу наглѣйшимъ образомъ.
ДЕСД. Не можешь ли, покрайней мѣрѣ, разузнать?
ШУТЪ. Я проэкзаменую весь міръ, пущусь, то есть, въ разспросы, и по нимъ составлю отвѣтъ.
ДЕСД. Отыщи и попроси его придти сюда, скажи ему, что я просила о немъ мужа и надѣюсь что все уладится.
ШУТЪ. Все это нисколько не превышаетъ силъ человѣка, и потому попытаю выполнить. (Уходитъ.)
ДЕСД. Не знаешь ли, Эмилія, гдѣ бы могла я обронить платокъ мой?
ЭМИЛ. Не знаю.
ДЕСД. Повѣрь, лучше бы потерять мнѣ мой кошелекъ, полный крузадовъ[22]. Не будь, мой Отелло, вполнѣ увѣренъ во мнѣ, совершенно чуждъ гнусной ревности — этого было бы достаточно, чтобъ навести его на дурныя обо мнѣ мысли.
ЭМИЛ. Неужели онъ не ревнивъ?
ДЕСД. Кто? онъ? — я думаю, что солнце его родины выжгло въ немъ всѣ зародыши этой страсти.
ЭМИЛ. Да вотъ и онъ идетъ сюда.
ДЕСД. Теперь я не отстану отъ него, пока онъ не возвратитъ Кассіо.
Ну что, милый другъ мой, что головная боль твоя?
ОТЕЛ. Ничего; прошла, моя добрая. (Про себя). О, что за мука притворяться! — Ну, а ты что, Десдемона?
ДЕСД. Я? — здоровехонька.
ОТЕЛ. Дай мнѣ твою руку. — Какая она у тебя полненькая.
ДЕСД. Это отъ того, что не испытала еще ни горя, ни старости.
ОТЕЛ. Это признакъ плодородія и тароватости. Горяча, горяча и полна; такая рука требуетъ ограниченія свободы, умерщвленія плоти, поста и молитвы, потому что здѣсь гнѣздится молодой, пылкій, легко возмущающійся дьяволенокъ. Славная ручка, тароватая ручка.
ДЕСД. Ты можешь сказать это, потому что она отдала тебѣ мое сердце.
ОТЕЛ. Да, тароватая; въ старину сердце отдавало руку, а теперь — по нашей новой геральдикѣ — отдаютъ руку, но не сердце.
ДЕСД. Я не знаю вашей геральдики. Скажи лучше — что же твое обѣщанье?
ОТЕЛ. Какое, мой ангелъ?
ДЕСД. Я вѣдь послала за Кассіо, чтобъ онъ пришолъ поговорить съ тобой.
ОТЕЛ. У меня прескверный насморкъ. Одолжи мнѣ платокъ твой.
ДЕСД. На.
ОТЕЛ. Нѣтъ, тотъ, что я подарилъ тебѣ.
ДЕСД. Его нѣтъ со мной.
ОТЕЛ. Нѣтъ?
ДЕСД. Нѣтъ.
ОТЕЛ. Дурно. Этотъ платокъ подарила моей матери цыганка — колдунья, читавшая въ сердцахъ людей; она сказала, что до тѣхъ поръ, пока онъ будетъ у ней — она не перестанетъ нравиться, не утратитъ власти надъ сердцемъ отца моего; если же потеряетъ или отдастъ кому-нибудь, то опротивѣетъ ему, и онъ полюбитъ другую. Умирая, моя мать отдала его мнѣ, съ просьбой, чтобы я, если судьба даруетъ мнѣ жену, передалъ его ей. Я такъ и сдѣлалъ. Береги его, храни какъ зеницу ока; потеряешь или отдашь — накличешь бѣду ни съ чѣмъ несравнимую.
ДЕСД. Возможно ли?
ОТЕЛ. Это вѣрно; ткань его чародѣйственна. Онъ вышитъ въ пророческомъ изступленіи Сивиллой, двѣсти разъ видѣвшей годичный оборотъ солнца, — шелкомъ, взятымъ отъ червей освященныхъ, окрашеннымъ влагой, добытой изъ сердецъ дѣвственныхъ мумій[23].
ДЕСД. Въ самомъ дѣлѣ? ты правду говоришь?
ОТЕЛ. Правду, и потому береги его.
ДЕСД. Если такъ — лучше бъ я никогда не видала его.
ОТЕЛ. А! — отчего же?
ДЕСД. Зачѣмъ говоришь ты такъ сердито?
ОТЕЛ. Онъ потерянъ? утраченъ? говори — нѣтъ его у тебя?
ДЕСД. О, Боже!
ОТЕЛ. Что?
ДЕСД. Онъ не потерянъ; ну, а еслибъ былъ потерянъ?
ОТЕЛ. Какъ?
ДЕСД. Говорю — онъ не потерянъ.
ОТЕЛ. Принеси, покажи.
ДЕСД. Могла бы принести, но не принесу теперь — не хочу. Это хитрость; это все для того, чтобъ отдѣлаться отъ моей просьбы. Прошу, прими Кассіо.
ОТЕЛ. Принеси платокъ; мнѣ начинаетъ сдаваться —
ДЕСД. Полно, полно; тебѣ не найти человѣка лучше его.
ОТЕЛ. Платокъ!
ДЕСД. Да поговоримъ же о Кассіо —
ОТЕЛ. Платокъ —
ДЕСД. Вѣдь онъ всегда основывалъ свое счастіе на твоемъ къ нему расположеніи, раздѣлялъ съ тобой всѣ опасности —
ОТЕЛ. Платокъ —
ДЕСД. Право, ты несправедливъ —
ОТЕЛ. Прочь! (Уходитъ.)
ЭМИЛ. И онъ не ревнивъ?
ДЕСД. Я никогда не видала его такимъ. Въ самомъ дѣлѣ въ этомъ платкѣ есть что-нибудь чародѣйственное. Какъ досадно, что я потеряла его.
ЭМИЛ. Мужа не узнаешь и въ годъ и въ два. Всѣ они — желудки, а мы — пища; они жадно поглощаютъ насъ, а насытятся — изрыгаютъ. Вотъ и Кассіо съ моимъ мужемъ.
ЯГО. Другаго средства нѣтъ; только черезъ нее и можно. Да вотъ, къ стати, и она; просите.
ДЕСД. Что скажете, добрый Кассіо?
КАСС. Я все съ прежней просьбой, синьора. Умоляю возвратите мнѣ вашимъ благодѣтельнымъ посредничествомъ возможность существованія, сдѣлайте меня снова участникомъ въ любви того, кого отъ всей души уважаю; не откладывайте. Если проступокъ мой такъ уже великъ, что ни прежняя служба, ни настоящее раскаяніе, ни твердое намѣреніе все загладить новыми заслугами въ будущемъ — не могутъ возвратить мнѣ любви его, то и самое даже убѣжденіе въ этомъ будетъ для меня благодѣяніемъ; тогда я покорюсь горькой необходимости, удовлетворюсь крохами счастія на какомъ-нибудь новомъ поприщѣ.
ДЕСД. Увы, благородный Кассіо, мое ходатайство не поможетъ теперь; мой мужъ — уже не прежній мужъ мой: я не узнала бы его, еслибъ и черты его лица измѣнились такъ же, какъ измѣнился характеръ. Я просила за васъ такъ, какъ дай Богъ, чтобъ и за меня молили святые его угодники, и моей неотступностью навлекла на себя гнѣвъ его. Потерпите. Я сдѣлаю для васъ все, что возможно — даже то, на что для себя и не осмѣлилась бы; удовольствуйтесь пока этимъ.
ЯГО. Да развѣ генералъ сердится?
ЭМИЛ. Онъ сейчасъ ушолъ отсюда въ престранномъ разстройствѣ.
ЯГО. И онъ можетъ сердиться? Я видѣлъ, какъ пушка разнесла ряды его по воздуху, какъ подлѣ него, словно демонъ, разорвала роднаго его брата на части; — сердится? — стало очень что-нибудь важное. Пойду къ нему — непремѣнно что-нибудь необыкновенно важное, если онъ сердится.
ДЕСД. Прошу васъ. (Иго уходить.) Вѣрно дѣла республики, — можетъ-быть вѣсти изъ Венеціи, или какой-нибудь злой, здѣсь открытый умыселъ, возмутили его свѣтлое спокойствіе; а въ такихъ случаяхъ человѣкъ, раздраженный дѣйствительно важнымъ, придирается и къ бездѣлицамъ. Именно такъ: заболѣлъ палецъ, чувство боли распространяется и на другія, здоровыя части тѣла; къ тому жь мы не должны забывать, что мужья не боги, что нельзя требовать, чтобъ они всегда были такъ же предупредительны, какъ въ день брака. — Побрани меня, Эмилія, хорошенько; по неопытности, я ужь было совсѣмъ осудила его за невнимательность ко мнѣ. Теперь вижу, что подкупила свидѣтелей, что онъ обвиненъ несправедливо.
ЭМИЛ. Дай Богъ, чтобъ дѣла республики, какъ вы думаете, а не подозрѣніе, не ревность!
ДЕСД. Помилуй, гдѣ жь поводъ?
ЭМИЛ. Ревнивцы не нуждаются въ немъ; они часто ревнуютъ совсѣмъ не по поводу, а потому только, что ревнивы. Ревность — чудовище, само себя и зачинающее и рождающее.
ДЕСД. Да сохранитъ Всевышній моего Отелло отъ этого чудовища!
ЭМИЛ. Аминь.
ДЕСД. Пойду, отыщу его. — Подождите, Кассіо, здѣсь. Найду его расположеннымъ выслушать меня — я опять попрошу за васъ, употреблю все, чтобъ умилостивить его.
КАСС. Отъ души благодарю васъ, синьора. (Десдемона и Эмиліи уходятъ.)
БІАН. Здравствуй, Кассіо!
КАСС. Куда это, прекрасная Біанка? какъ поживаешь? — Я шолъ къ тебѣ.
БІАН. А я къ тебѣ. — Безсовѣстный! не побывать ни разу цѣлую недѣлю, семь дней и ночей, сто шестьдесятъ восемь часовъ; а часы отсутствія милаго во сто шестьдесятъ разъ продолжительнѣе солнечныхъ. О, какая страшная тоска считать ихъ!
КАСС. Прости, все это время у меня было столько непріятностей; я выплачу эти его шестьдесятъ часовъ отсутствія въ другое, болѣе свободное время. (Подавая ей платокъ Десдемоны) Милая Біанка, не можешь ли ты вышить мнѣ точно такой платокъ?
БІАН. А откуда взялъ ты этотъ? Это подарокъ какого-нибудь новаго друга; теперь мнѣ понятна причина твоего отсутствіи. Вотъ до чего дошло! Прекрасно Кассіо!
КАСС. Полно, брось гнусныя подозрѣнія въ лице наславшему ихъ демону. Ты ревнуешь, воображая, что это подарокъ какой-нибудь новой любовницы; нѣтъ, Біанка, клянусь честью.
БІАН. Такъ чей же онъ?
КАСС. Не знаю. Я нашолъ его въ моей комнатѣ. Онъ такъ хорошо вышитъ, что мнѣ захотѣлось, чтобы по немъ — прежде чѣмъ его спросятъ, а его навѣрное спросятъ — вышили и для меня точно такой же. Возьми же его, сдѣлай для меня это одолженіе, и за тѣмъ оставь меня.
БІАН. Какъ, оставь? зачѣмъ же?
КАСС. Я жду здѣсь генерала и не нахожу нужнымъ, да и не желаю, чтобъ онъ видѣлъ, что я обабился.
БІАН. Отчего же?
КАСС. Конечно не отъ того, чтобы не любилъ тебя.
БІАН. Но оттого, что не любишь. Проводи, покрайней мѣрѣ, и скажи скоро ли придешь ко мнѣ.
КАСС. Далеко не могу, потому что долженъ ждать здѣсь, а увижусь съ тобой скоро.
БІАН. Спасибо и за это; надо покориться обстоятельствамъ.
ДѢЙСТВІЕ IV.
правитьСЦЕНА 1.
правитьЯГО. И вы въ самомъ дѣлѣ такъ думаете?
ОТЕЛ. Думаю, Яго.
ЯГО. Да что такое поцѣловать тайкомъ?
ОТЕЛ. Поцѣлуй непозволительный.
ЯГО. Или нагишомъ полежать съ другомъ часъ, другой, на постелѣ, безъ всякаго дурнаго помысла?
ОТЕЛ. Нагишомъ, на постелѣ, и безъ всякаго дурнаго помысла? да это лицемѣрство передъ дьяволомъ. Тѣхъ, кто дѣлаетъ это безъ всякаго дурнаго помысла, искушаетъ дьяволъ, а они искушаютъ само небо.
ЯГО. Ну, если тѣмъ и кончится — это не важный еще проступокъ; вотъ, когда я подарю моей женѣ платокъ —
ОТЕЛ. Что жь тогда?
ЯГО. Тогда онъ сдѣлается ея собственностью; и тогда, я полагаю, она можетъ отдать его, кому вздумаетъ.
ОТЕЛ. Да вѣдь и честь ея собственность; стало-бытъ она можетъ отдать и честь свою?
ЯГО. Честь — вещь незримая; ею часто величаются и неимѣющія никакой; но что касается до платка —
ОТЕЛ. Клянусь небомъ, я съ радостью забылъ бы о немъ. Ты говорилъ — о, онъ безпрестанно носится въ моей памяти, какъ зловѣщій воронъ надъ зачумленнымъ домомъ! — ты говорилъ, что платокъ у него?
ЯГО. Что жь изъ этого?
ОТЕЛ. Теперь мнѣ кажется, что это дурно.
ЯГО. Что жь если бы я сказалъ, что видѣлъ, или слышалъ отъ него — мало ли негодяевъ, которые, только что восторжествуютъ надъ женщиной: своимъ ли неотступнымъ волокитствомъ, или и по ея собственной слабости — тотчасъ же и разбалтываютъ —
ОТЕЛ. Развѣ онъ говорилъ что-нибудь?
ЯГО. Говорилъ; но, разумѣется, только такое, отъ чего всегда можетъ отречься клятвенно.
ОТЕЛ. Что жь говорилъ онъ?
ЯГО. Что онъ — я не знаю, что онъ —
ОТЕЛ. Что? что?
ЯГО. Лежалъ —
ОТЕЛ. Съ ней?
ЯГО. Съ ней, если ужь вамъ угодно.
ОТЕЛ. Съ ней, съ ней? о гнусность[24]! Платокъ, — признаніе, — платокъ! — Заставить признаться и повѣсить за трудъ его. — Нѣтъ, прежде повѣсить, а потомъ заставить признаться; я дрожу отъ одной мысли объ этомъ. Природа не впадаетъ въ такую страшную страсть[25] ни съ того, ни съ сего. Не слова потрясаютъ меня такъ сильно. — У! — Носы, уши, губы! — Возможно ли? — Признайся! — Платокъ! — О, дьяволъ! — (Падаетъ въ судоргахъ на землю.)
ЯГО. Дѣйствуй, дѣйствуй, ядъ мой! Вотъ такъ-то поддѣваютъ легковѣрныхъ глупцовъ; вотъ такъ-то подвергаютъ позору и цѣломудреннѣйшихъ женщинъ. — Что съ вами?
Генералъ! Отелло! — Это вы, Кассіо?
КАСС. Что такое?
ЯГО. Генералъ въ припадкѣ падучей. Это уже второй; первый былъ вчера.
КАСС. Потри ему виски.
ЯГО. Ни за что. Помѣшаешь припадку — пѣна забьетъ изо рта клубомъ, и онъ какъ разъ впадетъ въ неистовое бѣшенство. — Вотъ онъ открываетъ уже глаза. Удалитесь на минутку — онъ сейчасъ очнется; уйдетъ — мы потолкуемъ съ вами объ одномъ весьма важномъ дѣлѣ. (Кассіо уходитъ.) Какъ вы себя чувствуете, генералъ? не ушибли ль головы?
ОТЕЛ. Ты смѣешься надо мной?
ЯГО. Я смѣюсь надъ вами? нѣтъ, клянусь небомъ! желалъ бы только, чтобъ вы переносили ваше несчастіе, какъ мужъ.
ОТЕЛ. Рогатый мужъ — чудовище, звѣрь.
ЯГО. Сколько жь, послѣ этого, звѣрей и превѣжливыхъ чудовищъ въ большихъ городахъ!
ОТЕЛ. Признался онъ?
ЯГО. Будьте мужемъ генералъ; вспомните, что каждый дожившій до бороды — если только впряженъ въ брачное ярмо — тянетъ ту же лямку; что милліоны спятъ преспокойно на постеляхъ, доступныхъ всѣмъ, въ полной увѣренности, что онѣ доступны только имъ. Вашъ жребій далеко лучше. Не торжество ли ада, не злѣйшая ли насмѣшка дьявола — лобзать на мнимо-чистомъ ложѣ отъявленную прелюбодѣйку, полагая ее цѣломудренной? Нѣтъ, лучше все знать; зная, что со мною — я знаю, что будетъ и съ нею.
ОТЕЛ. О, ты уменъ; это вѣрно.
ЯГО. Отойдите на время въ сторону; да не выходите только изъ предѣловъ терпѣнія. Между тѣмъ, какъ вы были совершенно подавлены вашимъ горемъ — слабость не приличная мужу — Кассіо приходилъ сюда; я придумалъ благовидную причину вашему припадку и тотчасъ же удалилъ его, попросивъ возвратиться черезъ нѣсколько минутъ, будто по надобности поговорить съ нимъ; — онъ обѣщалъ. Спрячьтесь же гдѣ-нибудь поблизости и полюбуйтесь злорадостной насмѣшливостью, оскорбительнымъ самодовольствомъ, которое разцвѣтетъ въ каждой чертѣ лица его, потому что я заставлю его повторить мнѣ всю повѣсть его успѣховъ: гдѣ, какъ и сколько разъ обнималъ онъ жену вашу, и когда думаетъ обнять ее опять. — Вы замѣчайте только его движенія; но терпѣливо: иначе я заключу, что вы не мужъ, а воплощенное бѣшенство.
ОТЕЛ. Я, слушай, Яго, изумлю тебя терпѣливостью, изумлю — слышишь? — и кровожадностью.
ЯГО. Я ничего не имѣю противъ послѣдней; но все въ свое время. — Ступайте жь. (Отелло уходить.) — Я заведу разговоръ о Біанкѣ — бабенкѣ, добывающей хлѣбъ и платья продажей своихъ прелестей. Она безъ ума отъ него; такова ужь кара всѣхъ прелестницъ: надуютъ сотни и непремѣнно надуются какимъ-нибудь однимъ. Говоря о ней, Кассіо всегда помираетъ со смѣху — но вотъ и онъ.
Улыбнись только, и Отелло обезумѣлъ; глупая ревность его тотчасъ же перетолкуетъ по своему и улыбку и каждое движеніе бѣднаго Кассіо. — Ну что, лейтенантъ, какъ дѣла ваши?
КАСС. Могутъ ли быть хороши, когда величаешь званіемъ, потеря котораго именно и убиваетъ меня.
ЯГО. Продолжайте преслѣдовать Десдемону вашими просьбами — я отвѣчаю за успѣхъ. (Понизивъ голосъ) Вотъ, еслибъ это зависѣло отъ Біанки — васъ она не заставила бъ просить себя такъ долго.
КАСС. Уморительнѣйшее созданіе.
ОТЕЛ. (Про себя). Каково — ужь и посмѣивается!
ЯГО. Я не видалъ женщины влюбленнѣе.
КАСС. Бѣдная! — я думаю, она въ самомъ дѣлѣ любитъ меня.
ОТЕЛ. (Про себя). Отнѣкивается, но только для виду, и съ какимъ самодовольствомъ.
ЯГО. Знаете ли что, Кассіо?
ОТЕЛ. (Про себя). Вотъ онъ наводитъ его на исповѣдь; прекрасно!
ЯГО. Она поговариваетъ, что вы хотите на ней жениться; справедливо это?
КАСС. Ха, ха, ха!
ОТЕЛ. (Про себя). Торжествуешь ты надо мной[26]? торжествуешь?
КАСС. Я женюсь на ней? — на дѣвѣ радости? — Полно, будь поснисходительнѣе къ моему разуму; не полагай его такъ ужь слабымъ. Ха, ха, ха!
ОТЕЛ. (Про себя). Такъ, такъ, такъ. Выигрывающіе всегда смѣются.
ЯГО. Право, поговариваютъ, что вы женитесь на ней.
КАСС. Ты, не шутя, говоришь это?
ЯГО. Бездѣльникъ, если шучу.
ОТЕЛ. (Про себя). Отмѣтилъ ты меня? Хорошо.
КАСС. Обезьяна сама распускаетъ эти слухи. Она въ самомъ дѣлѣ воображаетъ, что я женюсь на ней; но отнюдь не потому, чтобы я обѣщалъ, а просто по любви своей и по тщеславію.
ОТЕЛ. (Про себя). Яго киваетъ мнѣ; онъ начинаетъ разсказъ.
КАСС. Она сейчасъ была здѣсь; она всюду преслѣдуетъ меня. Недавно — стою на набережной и разговариваю съ двумя или тремя Венеціянцами — вдругъ является эта безумная и бросается мнѣ прямо на шею.
ОТЕЛ. (Про себя). Воскликнувъ: «О, дражайшій Кассіо!» Это очевидно изъ его жестовъ.
КАСС. Просто повисла у меня на шеѣ, и цѣлуетъ, и плачетъ, и тормошитъ, и тащитъ за собою; ха, ха, ха!
ОТЕЛ. (Про себя). Теперь онъ разсказываетъ, какъ она увлекала его въ мою комнату. О, я вижу носъ твой — не вижу только собаки, которой брошу его!
КАСС. Нѣтъ, мнѣ необходимо покончить съ ней.
ЯГО. Да вотъ и она спѣшитъ сюда.
КАСС. Она настоящій хорёкъ[27], только раздушенный. — Скажи, что значитъ это преслѣдованіе?
БІАН. Пусть преслѣдуетъ тебя самъ дьяволъ, да и съ бабушкой своей! Что значитъ платокъ, который ты сейчасъ навязалъ мнѣ? — Я была слишкомъ глупа, что взяла его. — Вышей ему такой же! вишь, нашолъ въ своей комнатѣ, и не знаетъ, кто его оставилъ въ ней. — Это подарокъ какой-нибудь любовницы, а я вышивай по немъ другой! — На, отдай его своей куклѣ; чей бы онъ ни былъ — я не вышью тебѣ такого.
КАСС. Что съ тобой, милая Біанка?
ОТЕЛ. (Про себя). Клянусь небомъ — это непремѣнно мой платокъ!
БІАН. Хочешь нынче у меня ужинать — приходи; не хочешь — приходи въ другое время, когда вздумается. (Уходитъ.)
ЯГО. За ней, за ней.
КАСС. Пойдешь поневолѣ; вѣдь она въ состояніи ругать меня теперь всякому встрѣчному.
ЯГО. Останетесь у ней ужинать?
КАСС. Думаю.
ЯГО. Можетъ-быть и я зайду; мнѣ нужно еще поговорить съ вами.
КАСС. Сдѣлай милость приходи; придешь?
ЯГО. Приду. (Кассіо уходитъ.)
ОТЕЛ. Какъ умертвить мнѣ его, Яго?
ЯГО. Замѣтили, какъ онъ потѣшался своими мерзостями?
ОТЕЛ. О, Яго!
ЯГО. А платокъ видѣли?
ОТЕЛ. Вѣдь это былъ мой?
ЯГО. Вашъ, клянусь этой рукой; и видѣть, какъ онъ цѣнитъ эту безразсудную женщину — жену вашу. Она даритъ ему, а онъ отдаетъ презрѣнной потаскушкѣ.
ОТЕЛ. О, еслибъ я могъ убивать его девять лѣтъ сряду! — Прекрасная женщина! славная женщина! чудесная женщина!
ЯГО. Забудьте.
ОТЕЛ. Да, пусть погибнетъ, предастся тлѣнію, отправится въ адъ въ эту же ночь! — Не жить ей! нѣтъ, сердце мое обратилось въ камень; я ударяю по немъ, и оно ушибаетъ мнѣ руку. — О, въ цѣломъ мірѣ не было созданія прелестнѣе; она могла быть подругой любаго императора и задавать ему уроки.
ЯГО. Что жъ, легче вамъ отъ этого?
ОТЕЛ. Петлю ей на шею! я только говорю, что она такое. — Мастерица вышивать, удивительнѣйшая музыкантша. Она выпѣла бы свирѣпость изъ медвѣдя. — И какъ умна; какъ остроумна!
ЯГО. Тѣмъ хуже.
ОТЕЛ. О, въ тысячу, въ тысячу разъ. — И потомъ, какъ любезна!
ЯГО. Слишкомъ ужь любезна.
ОТЕЛ. Такъ, такъ; — и все-таки, какъ не пожалѣть, Яго? — О, жаль, страшно жаль, Яго!
ЯГО. Если ужь вы до того очарованы ея пороками — дайте ей вольную грѣшить сколько угодно; не трогаетъ это васъ — кому жь какое и дѣло до этого?
ОТЕЛ. Я изрублю ее въ куски. — Сдѣлать меня рогоносцемъ!
ЯГО. Гнусно.
ОТЕЛ. И съ моимъ еще подчиненнымъ!
ЯГО. Еще гнуснѣе.
ОТЕЛ. Добудь мнѣ яду, Яго; въ эту же ночь. — А чтобъ ея красота, ея умъ не поколебали моей рѣшимости — я не стану объясняться съ ней. — Въ эту же ночь, Яго.
ЯГО. Къ чему же ядъ? задушите ее на постелѣ, на той самой, которую постаралась опозорить.
ОТЕЛ. Прекрасно; мнѣ нравится соотвѣтственность этого возмездія; отлично.
ЯГО. Что жь касается до Кассіо — его я беру на себя. Въ полночь вы услышите дальнѣйшее.
ОТЕЛ. Превосходно. (Трубы за сценой.) — Это что за трубные звуки?
ЯГО. Вѣрно вѣсти изъ Венеціи. — Это Лодовико; онъ отъ герцога и идетъ сюда съ вашей женой.
ЛОД. Здравствуйте, доблестный генералъ!
ОТЕЛ. Здравствуйте, синьоръ.
ЛОД. (Подавая пакетъ). Герцогъ и сенаторы шлютъ вамъ поклонъ.
ОТЕЛ. Цѣлую посредника ихъ воли. (Открываетъ пакетъ и читаетъ.)
ДЕСД. Что новаго, любезный Лодовико?
ЯГО. Сердечно радъ васъ видѣть, синьоръ. Привѣтствуемъ на почвѣ Кипра.
ЛОД. Благодарю. Какъ поживаетъ лейтенантъ Кассіо?
ЯГО. Живъ и здоровъ.
ДЕСД. Но между имъ и моимъ мужемъ вышли непріятности; ты примиришь ихъ?
ОТЕЛ. Ты думаешь?
ДЕСД. Ты что-то сказалъ, другъ мой?
ОТЕЛ. (Читая). «Не откладывайте исполненія, если хотите» —
ЛОД. Это относилось не къ тебѣ; онъ совершенно занятъ письмомъ. Такъ они поссорились?
ДЕСД. Да; я не знаю, чего бы я не дала, чтобъ только помирить ихъ; я такъ люблю Кассіо.
ОТЕЛ. Адъ и проклятіе!
ДЕСД. Мой другъ?
ОТЕЛ. Въ умѣ ты?
ДЕСД. Онъ сердится?
ЛОД. Можетъ-быть его взволновало письмо; если не ошибаюсь, ему пишутъ, чтобъ онъ возвратился въ Венецію, передавъ управленіе островомъ Кассіо.
ДЕСД. Какъ я рада этому.
ОТЕЛ. Въ самомъ дѣлѣ?
ДЕСД. Синьоръ —
ОТЕЛ. Я радъ, что ты рехнулась.
ДЕСД. Какъ, милый Отелло?
ОТЕЛ. (Ударяя ее). Дьяволъ!
ДЕСД. Я не заслужила этого.
ЛОД. Синьоръ, этому не повѣрятъ въ Венеціи, какъ бы я ни клялся, что видѣлъ собственными глазами. Вы зашли слишкомъ ужь далеко; просите прощенія — она плачетъ.
ОТЕЛ. О, дьяволъ, дьяволъ! — Беременѣй земля отъ женскихъ слезъ — каждая ея слезинка порождала бы крокодила. Прочь съ глазъ моихъ!
ДЕСД. Яду, чтобъ не раздражать тебя еще болѣе. (Идетъ.)
ЛОД. Какъ она покорна! — Прошу васъ, синьоръ, воротите ее.
ОТЕЛ. Синьора!
ДЕСД. Мой повелитель —
ОТЕЛ. Вамъ что-то угодно сказать ей, синьоръ?
ЛОД. Мнѣ, синьоръ?
ОТЕЛ. Ну да, намъ; вѣдь вы желали, чтобъ я воротилъ ее. — О, она воротится, и пойдетъ опять, и опять воротится, и заплачетъ, синьоръ, — заплачетъ; и покорна, какъ вы сказали, — покорна — очень покорна. — Плачь, плачь! — Что же касается до — о, какъ она искусно притворяется! — до отзыва моего назадъ, въ Венецію ступай, — я пришлю за тобой — я повинуюсь, синьоръ, повелѣнію и возвращусь въ Венецію. — Вонъ! изчезни! (Десдемона уходитъ.) — Кассіо займетъ мое мѣсто. — А за тѣмъ, синьоръ, — надѣюсь, вы не откажете отъужинать нынче у меня. Душевно радъ вашему прибытію. — Козлы и обезьяны! (Уходитъ.)
ЛОД. И это знаменитый Мавръ, выдаваемый сенатомъ за сборникъ всѣхъ совершенствъ? это благородная душа не потрясаемая никакой страстью? добродѣтель не ранимая и не пробиваемая ни стрѣлами случая, ни ударами судьбы?
ЯГО. Онъ очень измѣнился.
ЛОД. (Показывая на голову). Здорово ль у него тутъ? не пострадалъ ли мозгъ его?
ЯГО. Онъ то, что есть. Не мнѣ осуждать его. — Я могу только жалѣть, если онъ не то, чѣмъ бы могъ быть.
ЛОД. Бить жену?
ЯГО. Оно конечно не хорошо; желалъ бы, чтобъ это было самое худшее.
ЛОД. Всегда онъ таковъ, или это только случайная вспышка — можетъ-быть отъ раздраженія письмомъ?
ЯГО. Увы! неприлично мнѣ пересказывать, что видѣлъ и знаю. Увидите сами; онъ и безъ моихъ разсказовъ не замедлитъ обнаружить себя вполнѣ.
ЛОД. Мнѣ больно, что я такъ ошибся въ немъ.
СЦЕНА 2.
правитьОТЕЛ. Такъ ты ничего не видала?
ЭМИЛ. И не слыхала, и не подозрѣвала даже.
ОТЕЛ. Ты видала ее однакожь съ Кассіо?
ЭМИЛ. И все-таки не видала ничего дурнаго; къ тому жь, я слышала каждое ихъ слово.
ОТЕЛ. Какъ! никогда они и не шептались?
ЭМИЛ. Никогда.
ОТЕЛ. И не отсылали тебя?
ЭМИЛ. Никогда.
ОТЕЛ. За вѣеромъ, за маской, за перчатками, за чѣмъ-нибудь другимъ?
ЭМИЛ. Никогда.
ОТЕЛ. Странно.
ЭМИЛ. Могу поручиться жизнью, что она вѣрна вамъ; думаете иначе — изгоните эту мысль; она морочитъ ваше сердце. Внушилъ вамъ ее какой-нибудь негодяй — да наградитъ его Всевышній проклятіемъ, которымъ наказалъ змѣя искусителя. Если и она не добродѣтельна, не цѣломудренна, не вѣрна — нѣтъ вовсе мужей счастливыхъ; тогда и лучшія изъ женъ ихъ гнусна, какъ клевета.
ОТЕЛ. Позови ее сюда. (Эмилія уходитъ.) — Какъ заступается; хитрая бестія! замокъ и ключъ позорныхъ тайнъ; а туда же становится на колѣни и молится — я самъ видѣлъ.
ДЕСД. Что угодно моему повелителю?
ОТЕЛ. Подойди ко мнѣ, моя голубка.
ДЕСД. Чего хочешь ты?
ОТЕЛ. Дай полюбоваться твоими глазами; гляди мнѣ въ лице — прямо!
ДЕСД. О, какая это еще страшная причуда!
ОТЕЛ. (Эмиліи). А вы, синьора, скорѣй за свое дѣло; оставьте любовниковъ наединѣ, заприте дверь, а завидите кого — кашляните или крякните: гмъ! — За дѣло, за дѣло; — ну, убирайтесь же! (Эмилія уходитъ.)
ДЕСД. На колѣняхъ умоляю, скажи, что значатъ эти рѣчи? Я вижу, что слова твои дышатъ яростью, но словъ не понимаю.
ОТЕЛ. Скажи, что ты такое?
ДЕСД. Твоя жена, мои повелитель, твоя вѣрная, любящая жена
ОТЕЛ. Поклянись же въ этомъ, предай себя аду сама, а то, чего добраго, смущенные твоей небесной наружностью, дьяволы побоятся еще схватить тебя. Предай себя аду вдвойнѣ — клянись, что ты вѣрна.
ДЕСД. Ногъ свидѣтель.
ОТЕЛ. Да, онъ свидѣтель, что ты вѣроломна, какъ адъ!
ДЕСД. Кому же? съ кѣмъ? Въ чемъ вѣроломна я?
ОТЕЛ. О, Дездемона! — прочь, прочь, прочь!
ДЕСД. О, какой страшный день! — О чемъ плачешь ты? неужели я причина слезъ этихъ? — Подозрѣваешь, что тебя отзываютъ назадъ, въ Венецію, по проискамъ моего отца? — не вини меня въ этомъ; лишился его ты, такъ вѣдь и я лишилась его точно такъ же.
ОТЕЛ. Еслибъ небу было угодно испытать меня несчастіями; еслибъ оно задождило на мою открытую голову всѣми родами скорбей и униженій, погрузило меня въ нищету по самыя губы, осудило на плѣнъ какъ самого, такъ и послѣднія надежды мои — я нашолъ бы еще въ какомъ-нибудь уголкѣ души моей хоть каплю терпѣнія; но сдѣлать меня недвижнымъ изваяніемъ для руки позора, чтобъ было ей на что направить лѣниво движущійся перстъ свой[28]. О! — я могъ бы перенести даже и это, и легко, очень легко; но когда сокровищница, въ которую я помѣстилъ мое сердце, въ которой я долженъ жить, или не жить совсѣмъ; когда источникъ, безъ котораго нотокъ мой долженъ изсякнуть, дѣлается достояніемъ другаго, обращается въ лужу, годную только для распложенія гнусныхъ жабъ — о, тогда блѣднѣй терпѣніе, юный, румяно-ликій херувимъ! принимай видъ свирѣпый, какъ адъ!
ДЕСД. Надѣюсь, благородный супругъ мой не утратилъ еще вѣры въ мою непорочность?
ОТЕЛ. О конечно, точно такъ же, какъ въ непорочность лѣтнихъ мухъ въ мясныхъ рядахъ, которыя только что родятся, тотчасъ же и за мерзость. — О, зелье, до того красивое, до того благоуханное, что одуряешь чувства — лучше бы не родиться тебѣ!
ДЕСД. Что же такое, не зная и не вѣдая, я сдѣлала?
ОТЕЛ. Неужели эта превосходнѣйшая бумага, эта великолѣпная книга только для того и создана, чтобъ написать на ней «прелюбодѣйка»? — Что сдѣлала? сдѣлала? — О, ты, общественное достояніе! и сдѣлалъ бы мои щеки плавильной печью, обратилъ бы скромность въ пепелъ, еслибъ вздумалъ разсказывать дѣла твои. — Что сдѣлала? отъ дѣлъ твоихъ небо затыкаетъ носъ, мѣсяцъ жмурится, наглый вѣтеръ, лобызающій все, что ни встрѣтитъ, прячется въ трущобы земли, чтобъ не слышать о нихъ. Что сдѣлала? — Безстыдная блудница!
ДЕСД. Клянусь Богомъ, ты напрасно оскорбляешь меня.
ОТЕЛ. Ты не блудница?
ДЕСД. Нѣтъ, такъ вѣрно, какъ я христіанка. Если хранить сосудъ этотъ для моего супруга отъ всякаго нечистаго, беззаконнаго прикосновенія значитъ не быть блудницей — я не блудница.
ОТЕЛ. Какъ, не блудница?
ДЕСД. Нѣтъ, клянусь надеждой на спасеніе.
ОТЕЛ. Возможно ли?
ДЕСД. О, Боже милосердый!
ОТЕЛ. Въ такомъ случаѣ, извини — я принялъ тебя за хитрую венеціанскую потаскушку, что вышла за Отелло. —
Ну, почтеннѣйшая синьора, исправляющая должность противоположную должности святаго Петра — охраняющая врата ада — я говорю это тебѣ, тебѣ! — мы кончили; вотъ тебѣ за трудъ твой. Отопри же дверь и храни нашу тайну. (Уходитъ.)
ЭМИЛ. Что это такое пришло ему въ голову! Что съ вами, моя добрая синьора?
ДЕСД. Я какъ въ полуснѣ.
ЭМИЛ. Что съ нимъ сдѣлалось?
ДЕСД. Съ кѣмъ?
ЭМИЛ. Съ нашимъ повелителемъ.
ДЕСД. Кто нашъ повелитель?
ЭМИЛ. Вашъ мужъ, синьора.
ДЕСД. У меня нѣтъ мужа; не спрашивай болѣе; я не могу плакать, а отвѣчать могла бы только слезами. На ночь положи, сдѣлай милость, на мою постель мое подвѣнечное платье, — не забудь же; — да позови сюда твоего мужа.
ЭМИЛ. Какая страшная перемѣна! (Уходитъ.)
ДЕСД. Можно ли такъ поступать со мною? — можно ли? — Что же я сдѣлала, что бы могло дать хотя малѣйшій поводъ къ такому страшному подозрѣнію?
ЯГО. Что вамъ угодно, синьора? — Что съ вами?
ДЕСД. Не могу пересказать. — Хорошій наставникъ обращается съ дѣтьми кротко, выговариваетъ имъ съ любовью. Такъ и онъ могъ бы побранить меня, потому что я, въ самомъ дѣлѣ, во многомъ еще ребенокъ.
ЯГО. Да что же случилось, синьора?
ЭМИЛ. Ахъ, Яго! генералъ опозорилъ ее, осыпалъ такими постыдными, такими гадкими названіями, какихъ не перенесетъ ни одна честная женщина.
ДЕСД. Заслужила я эти названія, Яго?
ЯГО. Какія названія, синьора?
ДЕСД. Которыми, ты слышишь, осыпалъ меня мужъ мой?
ЭМИЛ. Онъ назвалъ ее потаскушкой; этого и пьяный нищій не скажетъ своей товаркѣ.
ЯГО. За что же?
ДЕСД. Не знаю; знаю только, что я не то, что онъ говорилъ.
ЯГО. Не плачьте, полноте. — Вотъ денекъ!
ЭМИЛ. Развѣ для того, чтобъ пріобрѣсти названіе потаскушки, отказалась она отъ столькихъ почетныхъ союзовъ, отъ отца, отечества и друзей? Какъ тутъ не плакать?
ДЕСД. Знать такова ужь судьба моя.
ЭМИЛ. Будь онъ проклятъ за это! И какъ пришло ему это въ голову?
ДЕСД. Это знаетъ только Богъ.
ЭМИЛ. Пусть повѣсятъ меня, если васъ не оклеветалъ какой-нибудь закоснѣлый негодяй, какой-нибудь хитрый, пронырливый бездѣльникъ, какой-нибудь подлый, льстивый рабъ изъ того только, чтобъ добиться какого-нибудь мѣстишка; пусть повѣсятъ меня, если это не такъ.
ЯГО. Какой вздоръ! гдѣ найдешь ты такого человѣка? онъ просто невозможенъ.
ДЕСД. А найдется, да проститъ ему Господь.
ЭМИЛ. Да проститъ ему висѣлица, да гложетъ адъ его кости! — Съ чего же ему взять, что она блудница? кто ухаживалъ за ней? гдѣ? когда? какимъ образомъ? Ни тѣни подобнаго. — Его непремѣнно надулъ какой-нибудь подлый проныра, какой-нибудь отъявленный мошенникъ, какой-нибудь гнусный сквернавецъ. — О, Господи! зачѣмъ не разоблачаешь ты этихъ мерзавцевъ, не влагаешь лозы въ каждую честную руку, чтобъ гнать ихъ, нагихъ, черезъ весь міръ отъ востока до запада!
ЯГО. Да не кричи же на весь домъ.
ЭМИЛ. Проклятіе ему! Вѣдь вотъ такой же мерзавецъ, помнишь, сбилъ и тебя съ толку, заставивъ ревновать меня къ Мавру.
ЯГО. Полно, перестань, глупая.
ДЕСД. О, добрый Яго, скажи, что мнѣ дѣлать, какъ возвратить любовь супруга? Поди къ нему; клянусь небомъ, я не знаю за что и какъ я утратила ее. Смотри, я преклоняю колѣна: — если я когда-нибудь провинилась противъ любви его не только дѣломъ, но даже словомъ или мыслію, если мои глаза, мои уши, или какое другое чувство, когда-нибудь увлекались кѣмъ либо другимъ, — если я не люблю его и теперь такъ же точно, какъ любила и какъ буду всегда любить его, хотя бы онъ и отвергъ меня разводомъ — да лишусь навсегда всякаго утѣшенія! — Ожесточеніе можетъ многое, а его ожесточеніе можетъ, пожалуй, лишить меня и жизни; но никогда не уменьшитъ любви моей. — Потаскушка! — мнѣ противно, тяжело даже и выговорить это слово; я и за всѣ сокровища міра не смогу рѣшиться на то, что награждается этимъ словомъ.
ЯГО. Прошу васъ, успокоитесь; все это вышло изъ дурнаго расположенія духа. Его раздражило какое-нибудь служебное дѣло, вотъ онъ и вымѣщаетъ свою досаду на васъ.
ДЕСД. О, еслибъ это было такъ.
ЯГО. Оно такъ и есть, повѣрьте. (Трубы). Слышите? это призывъ къ ужину, — благородные послы Венеціи ждутъ. Ступайте; да не плачьте же — все уладится. (Десдемона и Эмилія уходятъ.)
Ну что, Родриго?
РОДР. А то, что я начинаю замѣчать, что ты поступаешь со мной не совсѣмъ честно.
ЯГО. Изъ чего жь замѣчаешь ты это?
РОДР. Ты каждый день отыгрываешься все новыми обѣщаніями, а на дѣлѣ, какъ теперь мнѣ кажется, болѣе отдаляешь, чѣмъ приближаешь къ цѣли. Долѣе я, право, не намѣренъ переносить этого; по знаю, долженъ ли простить и то, что, по глупости, вытерпѣлъ ужь.
ЯГО. Угодно тебѣ выслушать меня, Родриго?
РОДР. Слушалъ довольно; вижу наконецъ, что между словомъ и дѣломъ у тебя нѣтъ ничего общаго.
ЯГО. Обвиненіе вполнѣ несправедливое.
РОДР. Но очень основательное. Я разорился вконецъ. И половиной брилліантовъ, перебранныхъ у меня для Десдемоны, было бы можно соблазнить даже и Весталку; ты сказалъ, что она приняла ихъ, обнадежилъ, что скоро вознаградитъ меня, заплатитъ взаимностью — а я и до сихъ поръ не вижу и тѣни подобнаго.
ЯГО. Хорошо; продолжай.
РОДР. Хорошо! продолжай! — Не могу продолжать, любезный; да оно нисколько и не хорошо. Говорю тебѣ, что это подло, что я начинаю замѣчать, что ты надуваешь меня.
ЯГО. Хорошо.
РОДР. Говорятъ тебѣ, совсѣмъ не хорошо. Я самъ переговорю съ Десдемоной. Если она возвратитъ мнѣ мои брилліанты — я откажусь отъ всѣхъ исканій, раскаюсь въ моихъ дерзкихъ помыслахъ. Въ противномъ же случаѣ — будь увѣренъ, я потребую удовлетворенія отъ тебя.
ЯГО. Все высказалъ?
РОДР. Все, и не сказалъ ничего такого, чего не оправдалъ бы самымъ дѣломъ.
ЯГО. Теперь вижу, что ты человѣкъ съ характеромъ; это мгновеніе заставляетъ меня думать о тебѣ лучше, чѣмъ думалъ прежде. — Руку, Родриго! — Ты имѣлъ полное право усомниться во мнѣ, и несмотря на то, клянусь, я честно дѣйствовалъ въ твою пользу.
РОДР. Не замѣтно.
ЯГО. Такъ, не могу не согласиться; и ты дѣйствительно могъ подозрѣвать меня. Но теперь, Родриго, если въ тебѣ въ самомъ дѣлѣ есть то, что теперь болѣе, чѣмъ когда надѣюсь найти въ тебѣ — разумѣю: рѣшимость, мужество, храбрость — докажи это въ нынѣшнюю же ночь; и если за тѣмъ въ слѣдующую Десдемона не будетъ твоей — сживай меня со свѣта измѣннически, придумывай какія хочешь пытки.
РОДР. Хорошо, въ чемъ же дѣло? благоразумно ли, исполнимо ли?
ЯГО. Изъ Венеціи пришло предписаніе, чтобы Кассіо занялъ мѣсто Отелло.
РОДР. Неужели? стало быть Отелло возвратится съ Десдемоной въ Венецію?
ЯГО. Никакъ! онъ увезетъ ее въ Мавританію, если его не задержитъ здѣсь что-нибудь особенное; а задержать можно, и легче всего устраненіемъ Кассіо.
РОДР. Какъ же устранить его?
ЯГО. Очень просто, сдѣлавъ его неспособнымъ къ занятію мѣста Отелло — разможживъ ему голову.
РОДР. И ты думаешь возложить это на меня?
ЯГО. Ну да, если у тебя достанетъ духу похлопотать о собственной пользѣ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, отмстить за себя. Нынче онъ ужинаетъ вмѣстѣ со мной у своей любовницы, и не знаетъ еще о своемъ новомъ счастіи. Подождешь его возвращенія домой, а я ужь улажу, что это будетъ непремѣнно между двѣнадцатью и часомъ, — тебѣ представится вѣрнѣйшій случай напасть на него въ расплохъ. Я буду поблизости, и помогу угомонить его. Ну что вытаращилъ глаза? — идемъ, дорогой я докажу тебѣ необходимость его смерти такъ убѣдительно, что ты почтешь обязанностью ускорить ее. Часъ ужина наступилъ уже, не увидишь какъ наступитъ и ночь; къ дѣлу.
РОДР. Но я не убѣжденъ еще —
ЯГО. Убѣдишься.
СЦЕНА 3.
правитьЛОД. Прошу васъ, не безпокойтесь — воротитесь.
ОТЕЛ. Нѣтъ, я провожу васъ — движеніе благотворно для меня.
ЛОД. (Десдемонѣ). Доброй ночи, синьора — благодарю отъ души.
ДЕСД. Мы всегда вамъ рады, благородный синьоръ.
ОТЕЛ. Такъ идемте жь! — О, Десдемона —
ДЕСД. Мой повелитель?
ОТЕЛ. Ступай, ложись спать; я сейчасъ ворочусь. Да отпусти Эмилію — слышишь?
ДЕСД. Слышу, мой другъ. (Отелло, Лодовико и свита уходятъ.)
ЭМИЛ. Ну что, какъ онъ? кажется посмягчился.
ДЕСД. Сказалъ, что сейчасъ воротится. Велѣлъ ложиться спать и отпустить тебя.
ЭМИЛ. Отпустить меня!
ДЕСД. Да; подай же мнѣ, моя добрая, мое спальное платье и за тѣмъ, прощай. Надо избѣгать теперь всего, что можетъ раздражить его.
ЭМИЛ. О, еслибъ вы никогда не видали его!
ДЕСД. Никогда не пожелаю я этого. Я такъ люблю его, что даже въ его упрямствѣ, гнѣвѣ, упрекахъ — отшпиль пожалуйста вотъ тутъ — нахожу какую-то особенную прелесть.
ЭМИЛ. Платье, о которомъ вы давича говорили, я положила на вашу постель.
ДЕСД. Хорошо. — Боже мой, какъ мы иногда глупы! — Если я умру прежде тебя, обѣщай одѣть меня въ это самое платье.
ЭМИЛ. Полноте, что это за вздоръ такой!
ДЕСД. У моей матери жила дѣвушка, Барбара. Она также любила, а тотъ, кого она любила, разлюбилъ и бросилъ ее; у ней была пѣсня объ мнѣ — старинная пѣсня, но выражавшая участь бѣдняжки, — и она умерла, распѣвая ее. Эта пѣсня весь вечеръ не выходитъ у меня изъ ума; такъ вотъ и хочется склонить голову на сторону, да и запѣть ее, какъ пѣвала бѣдная Барбара. Сдѣлай милость, поскорѣй.
ЭМИЛ. Что же? принести спальное платье?
ДЕСД. Нѣтъ — отшпиль и тутъ. — А Лодовико вѣдь очень недуренъ собою?
ЭМИЛ. Красавецъ!
ДЕСД. И какъ хорошо говоритъ.
ЭМИЛ. Я знаю въ Венеціи одну даму, которая за одинъ поцѣлуй его, босикомъ сходила бы въ Палестину.
ДЕСД. (Поетъ).
Бѣдняжка подъ вязомъ сидѣла, вздыхая,
Вы пойте мнѣ иву, зеленую иву!
Поникнувъ головкой, грудь крѣпко сжимая,
О, ива, ты ива, зеленая ива!
И стонъ ея струнки ручья повторяли,
О, ива, ты ива, зеленая ива!
А жгучія слезы и камни смягчали.
Прибери это.
О, ива, ты ива, зеленая ива!
Прошу, оставь меня; онъ сейчасъ придетъ.
Изъ ивы зеленой сплетутъ мнѣ вѣнокъ.
Его не корите — его не виню я —
Нѣтъ, это послѣдній куплетъ. — Слышишь? кто-то стучится.
ЭМИЛ. Это вѣтеръ.
ДЕСД. (Поетъ).
Ему я сказала: измѣнникъ! — Онъ же въ отвѣтъ:
О, ива, ты ива, зеленая ива!
Люблю я всѣхъ женщинъ, а ты люби хоть весь свѣтъ!
Ступай же; прощай. Какъ у меня зудятъ глаза — вѣдь это значитъ плакать?
ЭМИЛ. Нисколько.
ДЕСД. Я слыхала. — О, мущины, мущины! — Скажи, Эмилія, скажи по совѣсти: неужели въ самомъ дѣлѣ есть женщины, способныя обманывать мужей своихъ такъ позорно?
ЭМИЛ. Разумѣется есть.
ДЕСД. Ну, а ты рѣшилась бы, еслибъ за это тебѣ предложили, напримѣръ, цѣлый міръ?
ЭМИЛ. А вы не рѣшились бы?
ДЕСД. Клянусь лучезарнымъ днемъ — ни за что.
ЭМИЛ. Да днемъ и я не рѣшилась бы; къ чему когда можно ночью?
ДЕСД. Такъ изъ-за цѣлаго міра ты рѣшилась бы?
ЭМИЛ. Міръ великъ; это слишкомъ ужь большая цѣна за бездѣльный проступокъ.
ДЕСД. Добрая Эмилія, я увѣрена, ты не сдѣлала бъ его.
ЭМИЛ. Право, кажется сдѣлала бъ — сдѣлала бъ, чтобъ потомъ поправить. Конечно, я не рѣшусь на такой поступокъ изъ-за перстенька, изъ-за лоскутка какой-нибудь матеріи, изъ-за платья, юбки, шляпки, или какой-либо другой бездѣлушки; но изъ-за цѣлаго міра? — Не знаю, какая жена не приставитъ своему мужу рогъ изъ того, чтобъ сдѣлать его властелиномъ міра. Я не побоялась бы и чистилища.
ДЕСД. Осуждаю себя на вѣчныя муки ада, если когда-нибудь рѣшусь на такую гнусность даже изъ-за цѣлаго міра.
ЭМИЛ. Да вѣдь эта гнусность — гнусность міра, а получите міръ въ награду за трудъ вашъ — она сдѣлается гнусностью вашего собственнаго міра, и тогда вамъ сейчасъ же можно будетъ поправить ее.
ДЕСД. Все-таки не думаю, чтобъ нашлась такая женщина.
ЭМИЛ. Найдется и дюжина, да сверхъ того столько, что будетъ достаточно и для заселенія міра, изъ-за котораго хлопотали. Во всякомъ случаѣ я убѣждена однакожь, что если жены падаютъ, такъ всегда по милости самихъ же мужей. Пренебрегаютъ они своими обязанностями и расточаютъ принадлежащее намъ сокровище другимъ, — стѣсняютъ, въ порывахъ глупой ревности, нашу свободу, бьютъ даже, или обрѣзываютъ прежніе наши расходы, — какъ же и въ насъ не разыграться жёлчи? вѣдь, при всей нашей кротости, и мы не чужды небольшой мстительности. Пусть же мужья знаютъ, что жены ихъ одарены также чувствами: видятъ, обоняютъ, различаютъ сладкое отъ горькаго, какъ и они. Что дѣлаютъ они, когда промѣниваютъ насъ на другихъ? вѣдь потѣшаются? — я думаю что такъ; и не прихоть развѣ побуждаетъ ихъ къ этому? — я думаю, прихоть; и не слабость человѣческая порождаетъ это? — разумѣется, слабость. — А мы-то избавлены развѣ отъ прихотей, желанія потѣшиться, не подвержены человѣческимъ слабостямъ такъ же, какъ мужья? Не хотятъ обращаться съ нами лучше — пусть знаютъ, что мы грѣшимъ на нихъ же глядя.
ДЕСД. Покойной ночи, покойной ночи! — О, Господи, даруй мнѣ силу не развращаться, а исправляться дурнымъ другихъ.
ДѢЙСТВІЕ V.
правитьСЦЕНА 1.
правитьЯГО. Стой за этимъ угломъ — онъ сейчасъ выдетъ; обнажи мечъ, да дѣйствуй имъ рѣшительнѣй. Живо, живо; не бойся ничего — я буду близехонько. Помни, что тутъ дѣло о торжествѣ или гибели; собери всѣ силы твоего духа.
РОДР. Будь же поближе; можетъ-быть сразу мнѣ и не удастся.
ЯГО. Буду подъ рукой; не робѣй, обнажи же мечъ. (Отходитъ въ сторону.)
РОДР. Особеннаго расположенія къ этому дѣлу я не чувствую; но доводы его такъ убѣдительны. — Да и что жь такое — однимъ человѣкомъ меньше — выходи же мечъ мой; смерть ему! (Становится за уголъ.)
ЯГО. Я растеръ недозрѣвшій волдырь этотъ почти до крови, и онъ ожесточился не на шутку. Теперь, убьетъ ли онъ Кассіо, или Кассіо — его, убьютъ ли они другъ друга — во всякомъ случаѣ я въ выигрышѣ. Останется живъ Родриго — онъ непремѣнно потребуетъ назадъ и деньги и брилліанты, которые я выманилъ у него на подарки Десдемонѣ, а этого не должно быть; останется живъ Кассіо — каждый день его жизни будетъ новой, затемняющей меня доблестью. Кромѣ того, и Мавръ можетъ выдать меня, и тогда не миновать бѣды. Смерть его необходима; — онъ идетъ. (Прячется.)
РОДР. Я знаю его походку; это онъ. (Бросаясь на нею) Умри, бездѣльникъ!
КАСС. Умеръ бы, еслибъ мой панцырь не былъ лучше, чѣмъ ты думалъ. Посмотримъ, каковъ-то твой. (Ранитъ Родриго.)
РОДР. О, я убитъ!
ЯГО. (Выскакиваетъ изъ-за угла, ранитъ Кассіо въ ногу и убѣгаетъ.)
КАСС. Я изувѣченъ, изувѣченъ навсегда! — Огня! разбой! разбой! (Падаетъ.)
ОТЕЛ. Это голосъ Кассіо. Яго сдержалъ слово.
РОДР. О, я извергъ!
ОТЕЛ. Да, да.
КАСС. Помогите! огня! врача!
ОТЕЛ. Онъ! — О, честный, благородный Яго, принимая такъ живо къ сердцу оскорбленія друга, ты и меня учишь. — Ну, мое сокровище, твой возлюбленный мертвъ — близится и твой послѣдній часъ. Иду, непотребная. Твоя краса, твои взоры утратили ужь чародѣйственную мощь свою, и твое ложе, запятнанное преступнымъ сладострастіемъ — запятнается твоей сладострастной кровью. (Уходитъ.)
КАСС. Ни дозора, ни прохожихъ! — Разбой! разбой!
ГРАЦ. Тутъ что-нибудь не доброе; крики эти черезъ-чуръ ужь страшны.
КАСС. Помогите!
ЛОД. Слышите?
РОДР. Бездѣльникъ!
ЛОД. Тутъ стонутъ двое или трое. — Темно, хоть глазъ выколи. Можетъ-быть это ловушка; подождемъ, не явится ли еще кто на эти крики.
РОДР. Никто нейдетъ; я истеку кровью.
ЛОД. Слышите?
ГРАЦ. Потъ кто-то спѣшитъ сюда, полуодѣтый, съ факеломъ и съ оружіемъ въ рукахъ.
Яго. Что тутъ такое? кто тугъ призывалъ на помощь?
ЛОД. Не знаемъ.
ЯГО. Развѣ вы не слыхали крика?
КАСС. Сюда, сюда! ради Бога помогите мнѣ!
ГРАЦ. Это кажется поручикъ Отелло?
ЛОД. Онъ; храбрый человѣкъ.
ЯГО. Кто вы? что кричите такъ страшно?
КАСС. Яго, ты? на меня напали измѣннически и ранили. Помоги.
ЯГО. Боже, лейтенантъ! — Кто же напалъ на васъ? гдѣ жь эти негодяи?
КАСС. Одинъ, я думаю, тутъ поблизости — онъ не могъ скрыться.
ЯГО. О, бездѣльники! — Вы что тамъ за люди? подойдите, помогите.
РОДР. О, помогите мнѣ! сюда.
КАСС. Это одинъ изъ нихъ.
ЯГО. (Закалывая Родриго). А, подлый убійца! разбойникъ!
РОДР. О, проклятый Яго! о, безчеловѣчная собака!
ЯГО. Убивать въ потемкахъ! — Гдѣ жь другіе? — Городъ какъ вымеръ. — Разбой! разбой! — Вы что за люди? добрые или злые?
ЛОД. Какими найдешь, такъ и назовешь.
ЯГО. Синьоръ Лодовико?
ЛОД. Кажется.
ЯГО. Извините. Какіе-то бездѣльники ранили здѣсь Кассіо.
ГРАЦ. Кассіо?
ЯГО. Во что жь тебя ранили, любезный братъ?
КАСС. Почти совсѣмъ перерубили ногу.
ЯГО. Сохрани Боже! — Посвѣтите, синьоры! я перевяжу рану моей рубашкой.
БІАН. Что здѣсь? кто кричалъ?
ЯГО. Кто кричалъ?
БІАН. О, Кассіо! милый Кассіо!
ЯГО. О, непотребная! — Кассіо, не подозрѣваете ли вы, кто могъ такъ изувѣчить васъ?
КАСС. Нѣтъ.
ГРАЦ. Мнѣ больно, что нашолъ васъ въ такомъ положеніи. Я шолъ именно къ вамъ.
ЯГО. Одолжите мнѣ подвязку. — Вотъ такъ будетъ хорошо. — Теперь, еслибъ добыть носилки, чтобъ перенести его какъ можно покойнѣе.
БІАН. Онъ лишается чувствъ. — О, Кассіо, Кассіо!
ЯГО. Синьоры, я подозрѣваю, что эта мерзавка участница въ гнусномъ покушеніи на его жизнь. — Потерпите немного, добрый Кассіо. — Позвольте Факелъ; посмотримъ: не знакомо ли намъ и это лице. — Боже правосудный! мой другъ и соотечественникъ, Родриго! — Да, да! это онъ! — О, Родриго!
ГРАЦ. Какъ? Венеціанецъ Родриго?
ЯГО. Онъ самый; развѣ вы знаете его?
ГРАЦ. Знаю ли я его? и очень.
ЯГО. Ахъ, синьоръ Граціано! Тысячи извиненій; ужасный этотъ случай, надѣюсь, оправдаетъ мою невнимательность къ вамъ.
ГРАЦ. Я очень радъ васъ видѣть.
ЯГО. Какъ ты себя чувствуешь, Кассіо? — О, носилки! поскорѣй носилки!
ГРАЦ. Родриго!
ЯГО. Онъ, онъ. (Приносятъ носилки.) — Ну, слава Богу! — Несите жь его какъ можно бережнѣе, а я сбѣгаю между тѣмъ за врачемъ генерала. (Біанкѣ) Что до васъ, сударыня — вы не безпокойтесь. — А вѣдь убитый, любезный Кассіо, былъ искреннимъ мнѣ другомъ. Что могло васъ поссорить?
КАСС. Ничто; я даже и не зналъ его.
ЯГО. (Біанкѣ). Что поблѣднѣла? — О, несите жь его; открытый воздухъ вреденъ ему. (Кассіо и Родриго уносятъ.) Постойте, благородные синьоры. (Біанкѣ) Отъ чего же поблѣднѣла ты? — Замѣчаете, какъ она дико смотритъ? — Ну, если ты такъ таращишь глаза — узнаемъ и болѣе. — Посмотрите, прошу васъ, посмотрите на нее. Видите? — О, дурная совѣсть заговоритъ всегда и безъ языка.
ЭМИЛ. Что у васъ тутъ, Яго? что случилось?
ЯГО. Въ темнотѣ напали здѣсь на Кассіо Родриго и еще какіе-то негодяи, скрывшіеся бѣгствомъ. — Кассіо трудно раненъ, а Родриго убитъ.
ЭМИЛ. Ахъ, бѣдный, бѣдный Кассіо!
ЯГО. Вотъ они плоды разврата. — Послушай, Эмилія, поди, узнай отъ Кассіо, гдѣ онъ нынче ужиналъ. (Біанкѣ]) Что задрожала?
БІАН. Онъ ужиналъ у меня, а дрожу я совсѣмъ не отъ того.
ЯГО. А, такъ у тебя! — слѣдуй же за нами.
ЭМИЛ. Гнусная развратница!
БІАН. Я не развратница; я такъ же честна, какъ и ты, поносящая меня.
ЭМИЛ. Какъ я? о, безстыдная!
ЯГО. Теперь пойдемъ, синьоры, посмотримъ, какъ будутъ перевязывать бѣднаго Кассіо. — Идемъ, голубушка, ты запоешь у насъ другую пѣсню. — Эмилія, бѣги скорѣй въ замокъ; скажи генералу и женѣ его, что случилось. — Идемте, идемте, синьоры! — (Про себя) Эта ночь или погубитъ меня, или увѣнчаетъ всѣ мои желанія! (Уходятъ.)
СЦЕНА 2.
правитьОТЕЛ. Вотъ причина, вотъ причина, душа мои, — но я не выскажу ея вамъ, цѣломудренныя звѣзды! — Вотъ причина. — И все-таки я не пролью ея крови, не оцарапаю ея кожи бѣлѣйшей снѣга, гладчайшей изваяннаго аллебастра. [Снимаетъ мечъ свой и кладетъ ею на столъ.) — А умереть она должна — должна; иначе она обманетъ еще многихъ. Затушу свѣчу, и тогда — затушу свѣчу? — Затушу тебя, пламенный прислужникъ — зажгу снова, если раскаюсь; но, затушивъ однажды твой свѣтильникъ, о, дивное, образцовое произведеніе природы — гдѣ найду я Прометеевъ огонь, которымъ бы могъ снова засвѣтить его? Сорву эту розу — не возвращу уже ей жизненной растительности, и она увянетъ. Упьюсь же ею, пока она не сорвана еще. (Цѣлуя ее) О, сладостное дыханіе, ты и самое правосудіе убѣдишь переломить мечъ свой! — Еще, еще. — Будь такой и по смерти, и я убью тебя, и за тѣмъ полюблю тебя опять. — Еще одинъ, и послѣдній. — Никогда поцѣлуй не бывалъ слаще и гибельнѣе. — Я плачу, но страшными слезами; грусть моя — грусть неба, карающаго то, что любитъ. — Она просыпается —
ДЕСД. Это ты, Отелло?
ОТЕЛ. Я.
ДЕСД. Чтожь ты не ложишься спать, другъ мой?
ОТЕЛ. Ложась, молилась ли ты, Десдемона?
ДЕСД. Какже.
ОТЕЛ. Если знаешь за собой какой-нибудь грѣхъ, котораго небо не простило еще — моли скорѣй объ отпущеніи его.
ДЕСД. Что хочешь ты сказать этимъ?
ОТЕЛ. Моли, да покороче; я между тѣмъ похожу здѣсь. Мнѣ не хотѣлось бы убить тебя неприготовленную; не хотѣлось бы убить и душу твою.
ДЕСД. Ты говоришь объ убійствѣ?
ОТЕЛ. Говорю.
ДЕСД. О, да умилосердится жь надо мною небо!
ОТЕЛ. Аминь — и отъ всей души.
ДЕСД. Если такъ — ты не убьешь меня?
ОТЕЛ. Гмъ!
ДЕСД. И все-таки я боюсь тебя; ты гибеленъ, когда такъ сверкаютъ глаза твои. — Я не знаю чего бы бояться мнѣ — вѣдь я никакой вины не знаю за собой — и все-таки, чувствую — боюсь.
ОТЕЛ. Подумай о грѣхахъ своихъ.
ДЕСД. Мои грѣхи — моя любовь къ тебѣ.
ОТЕЛ. За нее и умрешь ты.
ДЕСД. Смерть за любовь прогивуестественна. О, Боже! зачѣмъ же кусаешь ты такъ нижнюю губу свою? какая-то кровавая страсть приводитъ въ дрожь все существо твое. Все это страшные предвѣстники; но я надѣюсь — надѣюсь, не для меня —
ОТЕЛ. Молчи!
ДЕСД. Я замолчу. Что жь ты хочешь?
ОТЕЛ. Платокъ, которымъ я такъ дорожилъ, который подарилъ тебѣ, ты отдала Кассіо?
ДЕСД. Нѣтъ, клянусь жизнію, душой моей! Пошли за нимъ, спроси его.
ОТЕЛ. Милая, берегись, берегись клятвопреступленія; ты на смертномъ одрѣ твоемъ.
ДЕСД. Такъ; но вѣдь я не сейчасъ же умру на немъ?
ОТЕЛ. Сейчасъ; кайся жь въ грѣхахъ своихъ вполнѣ, потому что и клятвеннымъ отреченіемъ отъ каждаго слова ты не поколеблешь, не отвратишь неизмѣннаго рѣшенія, сокрушительнаго и для меня самого. Ты умрешь.
ДЕСД. О будь же милосердъ, Боже всемогущій!
ОТЕЛ. Аминь.
ДЕСД. Будь же и ты милосердъ! Вѣдь я во всю жизнь никогда и ничѣмъ не оскорбляла тебя; никогда не питала къ Кассіо никакой любви, кромѣ той общей, которою небо предписываетъ любить все человѣчество; никогда не дѣлала я ему подарковъ.
ОТЕЛ. Клянусь Богомъ, я видѣлъ мой платокъ въ рукахъ его. О, клятвопреступница, ты окаменяешь мое сердце, заставляешь называть то, что я замышляю, убійствомъ, тогда какъ я почиталъ это жертвоприношеніемъ. Я видѣлъ платокъ.
ДЕСД. Такъ онъ нашолъ его; я его никогда не отдавала ему. Пошли за нимъ, заставь его сказать правду.
ОТЕЛ. Онъ сказалъ уже.
ДЕСД. Что же?
ОТЕЛ. Что былъ съ тобой въ связи.
ДЕСД. Какъ? въ преступной?
ОТЕЛ. Да.
ДЕСД. Онъ не скажетъ этого.
ОТЕЛ. Теперь, потому что зажали ужь ротъ. Честный Яго позаботился —
ДЕСД. О, мой ужасъ объясняетъ мнѣ все — онъ мертвъ?
ОТЕЛ. Еслибъ каждый даже волосокъ его былъ жизнію — страшная месть моя уничтожила бъ ихъ всѣ.
ДЕСД. О, Боже! онъ обманутъ, и я погибла.
ОТЕЛ. О, непотребная! и ты при мнѣ стѣнаешь о немъ?
ДЕСД. Отринь меня, мой повелитель, но не убивай.
ОТЕЛ. Нѣтъ пощады гнусной прелюбодѣйкѣ!
ДЕСД. Убей меня завтра — дай прожить только эту ночь.
ОТЕЛ. Будешь сопротивляться
ДЕСД. Полчаса —
ОТЕЛ. Когда рѣшено, нечего откладывать.
ДЕСД. Пока прочту молитву —
ОТЕЛ. Поздно.
ДЕСД. О, Боже, Боже, Боже! (Онъ душитъ ее.)
ЭМИЛ. (За сценой). Синьоръ, синьоръ!
ОТЕЛ. Это что за крики? — Жива, жива еще. — Я жестокъ и сострадателенъ; не хочу длить твоихъ мученій. — (Пронзая ее кинжаломъ) Такъ будетъ лучше.
ЭМИЛ. (За сценой). Синьоръ, синьоръ!
ОТЕЛ. Кто тамъ?
ЭМИЛ. (За сценой). О, мой добрый синьоръ — мнѣ нужно сказать вамъ нѣсколько словъ.
ОТЕЛ. А; — это Эмилія, — сейчасъ. — Умерла. — Вѣрно съ вѣстью о смерти Кассіо; она кричала такъ сильно. — Не шевельнется; покойна какъ могила. — Впускать ли ее сюда? хорошо ли это будетъ? — Опять кажется шевельнулась; — нѣтъ. — Что лучше? войдетъ — непремѣнно заговоритъ съ женой. — Съ женой! съ женой! съ какой женой! у меня нѣтъ жены. О, невыносимо страшный часъ! мнѣ кажется и солнце и мѣсяцъ должны бы затмиться совершенно, и весь земной шаръ долженъ бы всколебаться отъ ужаса.
ЭМИЛ. (За сценой). Синьоръ, прошу васъ! мнѣ необходимо поговорить съ вами.
ОТЕЛ. Я и забылъ о ней. — Войди, Эмилія. — Нѣтъ, постой — сейчасъ. — Задернемъ прежде пологъ. — Гдѣ ты? (Отпираетъ дверь.)
Что тебѣ нужно?
ЭМИЛ. О, добрый синьоръ, въ городѣ совершено гнуснѣйшее убійство.
ОТЕЛ. Какъ? теперь?
ЭМИЛ. Сейчасъ.
ОТЕЛ. Это вина мѣсяца; онъ подошелъ къ землѣ ближе обыкновеннаго, и люди бѣснуются.
ЭМИЛ. Кассіо убилъ молодаго Венеціянца, Родриго.
ОТЕЛ. Родриго убитъ? убитъ и Кассіо?
ЭМИЛ. Нѣтъ, Кассіо не убитъ.
ОТЕЛ. Не убитъ? Въ такомъ случаѣ убійство сбилось съ такта, и сладостное мщеніе звучитъ дико.
ДЕСД. О, безъ вины, безъ вины умерщвлена!
ЭМИЛ. Боже! кто это стонетъ здѣсь?
ОТЕЛ. Здѣсь! что здѣсь?
ЭМИЛ. Это голосъ синьоры. — Помогите! помогите! помогите! — О, говорите жь, синьора; говорите, милая Дездемона!
ДЕСД. Умираю невинной.
ЭМИЛ. Кто же умертвилъ васъ?
ДЕСД. Никто — сама; прощай. Передай мой послѣдній привѣтъ моему доброму мужу. О! — прощай! (Умираетъ.)
ОТЕЛ. И кто жь бы могъ убить ее?
ЭМИЛ. Ахъ, кто же это знаетъ?
ОТЕЛ. Ты слышала — она сама сказала, что не я.
ЭМИЛ. Да, сказала; я не могу не подтвердить этого.
ОТЕЛ. И отправилась въ адъ лгуньей; я убилъ ее.
ЭМИЛ. О, тѣмъ болѣе она ангелъ, тѣмъ болѣе ты дьяволъ!
ОТЕЛ. Она развратилась, сдѣлалась непотребной.
ЭМИЛ. Ты клевещешь на нее, ты дьяволъ.
ОТЕЛ. Она была вѣроломна, какъ вода.
ЭМИЛ. А ты безуменъ, какъ огонь, если говоришь, что она была вѣроломна. О, она была вѣрна, какъ небо.
ОТЕЛ. Она была въ связи съ Кассіо; спроси у своего мужа. — О, меня стоило бъ низвергнуть въ глубочайшія бездны ада, еслибъ я рѣшился на такое страшное дѣло, не имѣя достаточныхъ причинъ. — Твой мужъ знаетъ все.
ЭМИЛ. Мой мужъ?
ОТЕЛ. Твой мужъ.
ЭМИЛ. Знаетъ, что она наругалась надъ святостью брака?
ОТЕЛ. Да, съ Кассіо. Еслибъ она была вѣрна — создай для меня небо другой міръ изъ одного чистѣйшаго хризолита, я и на него не промѣнялъ бы ее.
ЭМИЛ. Мой мужъ?
ОТЕЛ. Онъ первый сказалъ мнѣ объ этомъ; онъ честный человѣкъ, ненавидитъ грязь срамныхъ дѣлъ.
ЭМИЛ. Мой мужъ?
ОТЕЛ. Къ чему эти повторенія? говорятъ, твой мужъ.
ЭМИЛ. О, бѣдная Дездемона! гнусное коварство страшно насмѣялось надъ любовью. — И мой мужъ сказалъ, что она измѣнила?
ОТЕЛ. Онъ. Говорю, твой мужъ; понимаешь это слово? Мой другъ, твой мужъ, честный, честный Яго.
ЭМИЛ. Если онъ сказалъ это — да сгниваетъ же черная душа его по полукрупинкѣ въ день! онъ солгалъ безсовѣстнѣйшимъ образомъ; она слишкомъ, слишкомъ любила свой скаредный выборъ.
ОТЕЛ. А!
ЭМИЛ. Дѣлай что хочешь. Ты столько же стоишь ея, сколько твой поступокъ неба.
ОТЕЛ. Замолчи, это будетъ для тебя лучше.
ЭМИЛ. Я въ состояніи перенести вдвое болѣе того, что ты можешь со мною сдѣлать. О, глупецъ, столько же безсмысленный, сколько и грязный, ты совершилъ дѣло — меня не испугаешь и мечомъ — я обличу тебя, хотя бъ пришлось потерять и двадцать жизней. — Помогите! помогите! Мавръ умертвилъ Дездемону! Убійство! убійство!
МОНТ. Что случилось, генералъ?
ЭМИЛ. А, и ты явился, Яго? хорошъ ты, когда на тебя могутъ сваливать свои убійства!
ГРАЦ. Въ чемъ дѣло?
ЭМИЛ. Если ты мужъ — докажи, что этотъ извергъ клевещетъ на тебя. Онъ говоритъ, что ты сказалъ ему, что жена его невѣрна ему. Я знаю, что ты не говорилъ ему этого; ты не такъ безсовѣстенъ. Говори — сердце мое полно.
ЯГО. Я сказалъ ему что думалъ, что и самъ онъ призналъ возможнымъ, справедливымъ.
ЭМИЛ. Сказалъ, что она невѣрна ему?
ЯГО. Сказалъ.
ЭМИЛ. Ты сказалъ ложь, гнуснѣйшую, страшнѣйшую ложь, клянусь душою, ложь, безбожнѣйшую ложь. — Она измѣнила ему для Кассіо! — Ты вѣдь сказалъ: для Кассіо?
ЯГО. Да, для Кассіо. Обуздай языкъ свой.
ЭМИЛ. Не обуздаю; я обязана говорить. Десдемона лежитъ здѣсь, на своей постелѣ, убитая.
ВСѢ. О, Боже!
ЭМИЛ. И ты вызвалъ это убійство своими навѣтами.
РИЕО. Что остолбенѣли, синьоры? это правда.
ГРАЦ. Странная правда.
МОНТ. Чудовищное дѣло!
ЭМИЛ. Гнусное! гнусное! — Я припоминаю теперь — припоминаю, и начинаю понимать. — О, гнусное злодѣйство! — я и тогда подумала — я умру съ горя. — О, гнусное, гнусное злодѣйство!
ЯГО. Съ ума ты сошла? ступай домой, — я приказываю тебѣ.
ЭМИЛ. Добрые синьоры, дайте мнѣ высказать все. Повиноваться ему — долгъ мой; но не теперь. — Можетъ быть, Яго, я ужь и не возвращусь домой.
ОТЕЛ. (Падая на полъ). О! о! о!
ЭМИЛ. Да, валяйся, реви; ты умертвилъ чистѣйшую невинность.
ОТЕЛ. О, нѣтъ! она была порочна. (Вскочивъ) Я почти совсѣмъ не знаю васъ, почтенный дядя — вонъ ваша племянница; и жизни и дыханія лишили ее дѣйствительно эти руки. Я знаю, это дѣло должно казаться страшнымъ, возмутительнымъ.
ГРАЦ. Бѣдная Дездемона! я радъ, что твой отецъ уже въ могилѣ. Онъ не перенесъ твоего брака — скорбь о тебѣ прервала нить его жизни; будь онъ живъ — это зрѣлище повергло бы его въ отчаяніе, онъ удалилъ бы отъ себя ангела-хранителя страшными проклятіями и навсегда сгубилъ бы душу свою.
ОТЕЛ. Все это ужасно; но Яго знаетъ, что она тысячу разъ прелюбодѣйствовала съ Кассіо. Кассіо признался; она наградила его за преступную любовь первымъ, полученнымъ отъ меня залогомъ любви моей. Я самъ видѣлъ въ рукахъ его платокъ, который отецъ мой подарилъ моей матери, а я — ей.
ЭМИЛ. О, Боже! о, силы небесныя!
ЯГО. Молчи.
ЭМИЛ. Все обнаружится, все, все! — Я замолчу? нѣтъ! нѣтъ, я заговорю неудержно, какъ вѣтеръ. Пусть небо, люди, демоны, пусть все, все возстанетъ противъ меня — я заговорю.
ЯГО. Образумься, ступай домой.
ЭМИЛ. Не пойду.
ГРАЦ. (Останавливая Яго, который замахивается на нее кинжаломъ.) Какъ не стыдно — вѣдь она женщина.
ЭМИЛ. О, глупый Мавръ! платокъ, о которомъ ты говоришь, я нашла случайно и отдала моему мужу, потому что онъ много разъ упрашивалъ меня унести его, и такъ неотступно, что я дивилась, изъ чего онъ хлопочетъ о такомъ вздорѣ.
ЯГО. Тварь! (Порывается къ ней, но его удерживаютъ.)
ЭМИЛ. Она отдала его Кассіо! нѣтъ, я нашла его и отдала моему мужу.
ЯГО. Лжешь, негодная! (Закалываетъ ее и тотчасъ же уходитъ.)
ЭМИЛ. Клянусь небомъ, не лгу, не лгу, синьоры. О, безсмысленный убійца! да что жь было и дѣлать такому глупцу съ такой безпримѣрной женой?
ОТЕЛ. Неужели стрѣлы неба только для того, чтобъ гремѣть? — О, дивный бездѣльникъ!
ГРАЦ. Она падаетъ; онъ убилъ ее.
ЭМИЛ. Да, да. — Положите меня подлѣ Дездемоны.
ГРАЦ. Онъ скрылся, а жена убита.
МОНТ. Страшный злодѣй. Возьмите этотъ мечъ — я взялъ его у Мавра — станьте за дверьми и не выпускайте его, хотя бы пришлось убить, а я въ погоню за проклятымъ бездѣльникомъ. (Уходитъ съ Граціано.)
ОТЕЛ. Ни мужество утратилъ; мальчишка обезоруживаетъ меня. Да и зачѣмъ же чести переживать честность? Прощай все.
ЭМИЛ. Такъ вотъ что пророчила твоя пѣсня, добрая Десдемона? Послушай, если можешь слышать меня; я буду лебедемъ — умру, напѣвая: Иву, зеленую иву. — Мавръ, она была цѣломудренна; она любила тебя, жестокосердый Мавръ. Дай Богъ, чтобъ и спасеніе души моей было такъ вѣрно, какъ вѣрно что я говорю, и говоря это, я умираю — умираю. (Умираетъ.)
ОТЕЛ. Въ той комнатѣ у меня есть еще мечъ — мечъ испанскій, закаленный въ ледяной струѣ[29]. — Вотъ онъ. — Дядя, я выду.
ГРАЦ. (За дверьми). Выдешь — дорого поплатишься за это; ты безоруженъ — покорись необходимости.
ОТЕЛ. Такъ войди сюда, поговоримъ — иначе я и безоружный нападу на тебя.
ГРАЦ. Что тебѣ?
ОТЕЛ. Видишь — у меня есть мечъ; лучшій никогда не украшалъ еще бедра солдата. Было время, что эта рука и этотъ добрый мечъ пролагали мнѣ дорогу и сквозь препятствія въ двадцать разъ большія того, которое ты можешь представить. Но что хвастать! кто справится съ рокомъ? — время это миновало. Не бойся, хоть я и вооруженъ; здѣсь конецъ моего странствованія, здѣсь пристань, цѣль моего плаванія. Не пяться назадъ въ ужасѣ — твой страхъ напрасенъ; устреми хоть тростинку противъ груди Отелло, и онъ отступитъ. Куда же идти ему? — Какъ перемѣнилось ты, дитя несчастія! блѣдна, какъ твоя сорочка. Когда мы явимся къ суду — твой взглядъ низринетъ мою душу съ неба, и демоны на лету подхватятъ ее. — Холодна, холодна, какъ твое цѣломудріе. — О, проклятый извергъ! — Бичуйте жь меня, дьяволы, прочь отъ этого небеснаго созданія! крутите въ вихряхъ! жарьте въ сѣрѣ! купайте въ безднахъ текучаго огня! — О, Десдемона! — мертва! мертва! — О! о!
ЛОД. Гдѣ несчастный безумецъ?
ОТЕЛ. Что прежде былъ Отелло? — вотъ онъ.
ЛОД. А гнусная-то ехидна? подведите изверга.
ОТЕЛ. Я смотрю ему на ноги[30] — но вѣдь это сказки. Если ты дьяволъ — мнѣ не убить тебя. (Ранитъ его.)
ЛОД. Отнимите у него мечъ.
ЯГО. Я раненъ, но не убитъ.
ОТЕЛ. Тѣмъ лучше. Я даже желаю, чтобъ ты жилъ, потому что, по моему понятію, смерть — блаженство.
ЛОД. О, Отелло, прежде столь доблестный, теперь запутанный въ сѣти хитраго бездѣльника, что скажу я вамъ?
ОТЕЛ. Что угодно; хотите — скажите, пожалуй, что я честный убійца, потому что не ненависть, а честь довела меня до убійства.
ЛОД. Бездѣльникъ отчасти уже сознался. Правда ли, что вы сговорились съ нимъ убить Кассіо?
ОТЕЛ. Правда.
КАСС. Добрый генералъ, я никогда не подавалъ вамъ ни малѣйшаго повода —
ОТЕЛ. Вѣрю, и потому прошу у тебя прощенія. Спросите у этого полудьявола: для чего опуталъ онъ такъ и тѣло и душу мою?
ЯГО. Не спрашивайте меня ни о чемъ; что знаете, то знайте. Съ этого мгновенія я не разожму уже рта.
ЛОД. Какъ, и для молитвы?
ГРАЦ. Разожмемъ пыткой.
ОТЕЛ. И прекрасно, лучше этого ты ничего не можешь сдѣлать.
ЛОД. Синьоръ, я передамъ вамъ подробности этого событія, которыхъ вы, вѣрно, не знаете еще. Вотъ письмо, найденное въ карманѣ убитаго Родриго; и вотъ еще другое. Въ одномъ изъ нихъ рѣчь идетъ объ убійствѣ Кассіо, которое долженъ былъ взять на себя Родриго.
ОТЕЛ. О, бездѣльникъ!
КАСС. Ужасно, чудовищно!
ЛОД. Другое, найденное также въ его карманѣ, полно упрековъ. Судя по всему, Родриго думалъ послать его къ этому безсовѣстному мошеннику, но оставилъ, вѣроятно, потому что онъ пришолъ къ нему самъ и успокоилъ его.
ОТЕЛ. Дьяволъ! Но какимъ же образомъ попалъ платокъ моей жены къ тебѣ, Кассіо?
КАСС. Я нашолъ его въ моей комнатѣ. Яго признался, что обронилъ его у меня съ умысломъ, который увѣнчался полнѣйшимъ успѣхомъ.
ОТЕЛ. О, глупецъ! глупецъ! глупецъ!
КАСС. Кромѣ того, въ письмѣ своемъ Родриго упрекаетъ Яго и за то, что онъ уговорилъ его оскорбить меня, когда я начальствовалъ стражей замка, въ слѣдствіе чего я лишился мѣста. Наконецъ, за нѣсколько минутъ передъ этимъ, самъ Родриго, котораго почитали уже умершимъ, пришолъ въ чувство и проговорилъ, что Яго подстрекнулъ его, что Яго и закололъ его.
ЛОД. Теперь вы должны оставить эту комнату и слѣдовать за нами; начальство и власть, которыя вамъ были дарованы, снимаются съ васъ; управленіе Кипромъ передается Кассіо. Что же касается до этого бездѣльника — онъ не минуетъ страшнѣйшихъ и продолжительнѣйшихъ изъ всѣхъ истязаній, придуманныхъ хитрымъ жестокосердіемъ. — Вы останетесь въ строгомъ заключеніи до тѣхъ поръ, пока не получимъ рѣшенія сената Венеціи, который не замедлимъ извѣстить о вашемъ преступленіи. — Идемъ.
ОТЕЛ. Позвольте; еще два, три слова. Я оказалъ не мало услугъ республикѣ — она знаетъ это; но не въ этомъ дѣло. Прошу васъ объ одномъ: — когда будете писать объ этомъ несчастномъ событіи — представьте меня тѣмъ, что я есть; не уменьшайте, но и не преувеличивайте ничего: пишите обо мнѣ, какъ о человѣкѣ, который любилъ хоть и безумно, но страстно, — который не легко доходилъ до ревности, но разъ дошедши, ревновалъ уже до послѣдней крайности, — который, какъ презрѣнный Еврей, отбросилъ отъ себя жемчужину, драгоцѣннѣйшую всего племени его[31], — какъ о человѣкѣ, изъ полуугасшихъ глазъ котораго, хотя они и не привыкли увлажаться росой чувствительности, слезы каплютъ теперь такъ же обильно, какъ цѣлительная камедь изъ деревъ Аравіи. Напишите все это и прибавьте, что однажды, въ Алеппо, увидавъ, что злобный чалмоносецъ, страшно понося республику, бьетъ Венеціянца, я схватилъ собаку-обрѣзанца за горло и закололъ его — вотъ такъ. (Закалывается.)
ЛОД. О, кровавая развязка!
ГРАЦ. Тщетны были всѣ наши предосторожности.
ОТЕЛ. (Падая на трупъ Десдемоны). Я умертвилъ тебя цѣлуя — цѣлуя и умираю.
КАСС. Зная, какъ велика душа его, я именно этого и боялся, но думалъ, что онъ совершенно безоруженъ.
ЛОД. (Яго). Пёсъ спартанскій[32], жесточайшій чумы, голода и океана, взгляни на страшное бремя, гнетущее постель эту! — это твое дѣло. Оно ядъ для зрѣнія — задерните его пологомъ. — Граціано, вы останетесь въ замкѣ и, какъ наслѣдникъ Мавра, опишете все его имущество. — (Обращаясь на Кассіо) Наказаніе же этого изверга предоставляемъ вамъ, синьоръ правитель; назначьте время, мѣсто, пытку — о, придумайте ужаснѣйшую! — Что до меня — и сейчасъ же отправляюсь въ Венецію и съ стѣсненнымъ сердцемъ передамъ сенату это горестное событіе.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Who, trimm’d in forms and visages of duty… По Колльеру: Who, learn’d in forms and usages of duty…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Tying her duty, beauty, wit and fortunes In an extravagant and wheeling stranger… По Колльеру: Laying her duty, beauty, wit and fortunes On an extravagant and wheedling stranger…
- ↑ The Sagittary — квартира въ арсеналѣ начальствующихъ флотомъ и войсками республики. На воротахъ его и теперь еще видна фигура стрѣлка съ натянутымъ лукомъ. Нѣкоторые изъ коментаторовъ полагаютъ, что это названіе гостинницы со стрѣлкомъ на вывѣскѣ.
- ↑ Magnifico — титло венеціанскихъ сенаторовъ.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: As in these cases, where the aim reports… По Колльеру: As in these cases, with the same reports…
- ↑ Вѣроятно, что Шекспиръ заимствовалъ это изъ Радейгова описанія Гвіаны, вышедшаго въ 1596 году.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Nor to comply with heat the yovng affects In my defunct… По Колльеру: Nor to comply wi' the young effects of heat (In me defunct).
- ↑ Guinea-hen — цесарка, а въ переносномъ смыслѣ — публичная женщина.
- ↑ Саранча почиталась въ Тонкинѣ лакомымъ блюдомъ.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: and liberal counsellor… По Колльеру: and liberal censurer…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: If this роог trash of Venice, whom I trace… По Колльеру: If this роог brach of Venice, whom I trash…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: And passion, having my best judgment collied, Assays… По Колльеру: And passion, having my best judgment quelled, Assays…
- ↑ I’ll watch him tame. Соколовъ укрощаютъ для охоты бдѣніемъ.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Out of her best… По Колльеру: Out of our best.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: — which doth mock The meat it feeds on — -- — suspects, yet stroпgly loves… По Колльеру: which doth make The meat it feeds on suspects, yet fondly loves.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: I do not in position Distinctly speak of her… По Колльеру: I do not in suspicion Distinctly speak of her…
- ↑ Правило соколиной охоты спускать сокола противъ вѣтра: спустятъ его по вѣтру — онъ рѣдко возвращается. А потому, если, почему-нибудь, хотятъ пустить сокола на волю, его пускаютъ по вѣтру.
- ↑ Корень мандрагоры употреблялся древними, какъ сильнѣйшее усыпляющее средство.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Her name… По Колльеру: Му name…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Ne’er Кeeps retiring ebb… По Кольеру: Ne’er Knows retiring ebb…
- ↑ Тутъ непереводимая игра значеніями глагола to lie — жить гдѣ-нибудь, лежать и лгать.
- ↑ Португальская монета съ изображеніемъ на ней креста.
- ↑ Бальзамическая жидкость, вытекавшая изъ мумій, почиталась специфическимъ средствомъ противъ падучей.
- ↑ Въ подлинникѣ: Jago. With her, on her, what you will. Oth. Lie with her! lie on her! — Wo say, lie on her, when they helie her. Lie with her! that’s fulsome. — Handkerchief…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: in such shadowing passion… По Колльеру: in such shuddering passion…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Do you triumph, Roman?… По Кольеру: Do you triumph o’er me?…
- ↑ Звѣрокъ этотъ былъ эмблемой сладострастія.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: for the time of scorn, To point his slow unmoving finger at… По Колльеру: for the hand of scorn, To point his slowly moviny finger at…
- ↑ Клинки, закаленные въ холодной водѣ Ксалона почитались лучшими.
- ↑ Отелло принимаетъ Яго за черта, и смотритъ, нѣтъ ли у него копытъ.
- ↑ Нѣкоторые изъ коментаторовъ полагаютъ, что тугъ намекъ на Ирода, изъ ревности казнившаго жену свою Миріамну. Другіе, что здѣсь говорится о жидѣ, который, не желая уступить за низкую цѣну драгоцѣнную жемчужину, бросилъ се въ море Иные же, основываясь на томъ, что въ нервомъ in quarto напечатано не Iudian, а Indian, полагаютъ, что тугъ говорится просто объ Индійцахъ, которые часто, какъ разсказываютъ путешественники, бросаютъ драгоцѣнные камни, не зная цѣны имъ.
- ↑ Спартанскія собаки славились своей злостью.