Глава двадцать пятая.
О томъ, какъ управлять языкомъ.
Самая великая лежитъ на насъ нужда управлять, какъ должно, языкомъ своимъ и обуздывать его. Двигатель языка — сердце; чѣмъ полно сердце, то изливается языкомъ. Но и обратно излившееся чрезъ языкъ чувство сердца укрѣпляется и укореняется въ сердцѣ. Потому языкъ есть одинъ изъ немалыхъ дѣятелей въ образованіи нашего нрава.
Добрыя чувства молчаливы. Изліянія чрезъ слова ищутъ болѣе чувства эгоистическія, чтобъ высказать то, что льститъ нашему самолюбію, и что можетъ выказать насъ, какъ намъ мнится, съ лучшей стороны. Многословіе въ большихъ случаяхъ происходитъ отъ нѣкоего горделиваго самомнѣнія, по коему, воображая, что мы слишкомъ многосвѣдущи и что наше мнѣніе о предметѣ рѣчи самое удовлетворительное, неудержимое испытываемъ понужденіе высказаться и обильною рѣчью съ многократными повтореніями напечатлѣть тоже мнѣніе и въ сердцахъ другихъ, навязываясь такимъ образомъ имъ въ учители непрошенные и мечтая имѣть иной разъ учениками такія лица, которыя понимаютъ дѣло гораздо лучше учителя.
Сказанное впрочемъ относится къ такимъ случаямъ, когда предметы рѣчи бываютъ болѣе или менѣе стоющіе вниманія. Наибольшею же частію многорѣчіе однозначительно съ просторѣчіемъ; и въ такомъ случаѣ нѣтъ словъ къ полному изображенію золъ, происходящихъ отъ сего дурнаго навыка. И вообще многословіе отворяетъ двери души, чрезъ кои тотчасъ выходитъ сердечная теплота благоговѣинства, тѣмъ паче это дѣлаетъ пустословіе. Многословіе отвлекаетъ вниманіе отъ себя, и въ сердце, такимъ образомъ не блюдомое, начинаютъ прокрадываться обычныя страстныя сочувствія и желанія, и иногда съ такимъ успѣхомъ, что когда кончится пусторѣчіе, въ сердцѣ окажется не только соизволеніе, но и рѣшеніе на страстныя дѣла. Пусторѣчіе есть дверь къ осужденію и клеветамъ, разносительница ложныхъ вѣстей и мнѣній, сѣятельница разногласій и раздоровъ. Оно подавляетъ вкусъ къ умственнымъ трудамъ и всегда почти служитъ прикрышкой отсутствія основательнаго вѣдѣнія. Послѣ многословія, когда пройдетъ чадъ самодовольства, всегда остается нѣкое чувство тоскливости и разлѣненія. Не свидѣтельство ли это о томъ, что душа и нехотя сознаетъ тогда себя окраденною?
Апостолъ Іаковъ, желая показать, какъ трудно говорливому удержаться отъ чего-либо неполезнаго, грѣшнаго и вреднаго, сказалъ, что удержаніе языка въ должныхъ границахъ есть достояніе только совершенныхъ мужей: аще кто въ словѣ не согрѣшаетъ, сей совершенъ мужъ, силенъ обуздати и все тѣло (Іак. 3, 2). Языкъ, коль скоро начнетъ говорить въ свое удовольствіе, то бѣжитъ въ рѣчи, какъ разнузданный конь, и выбалтываетъ не только хорошее и подобающее, но и нехорошее и зловредное. Почему Апостолъ сей называетъ его „неудержимымъ зломъ, исполненнымъ яда смертоноснаго“ (— 3, 8). Согласно съ нимъ и Соломонъ еще древле изрекъ: отъ многословія не избѣжимъ грѣха (Притч. 10, 19). И скажемъ съ Екклизіастомъ вообще, что кто много говоритъ, тотъ обличаетъ свое безуміе; ибо обычно только безумный умножаетъ словеса (Еккл. 10, 14).
Не распространяйся въ долгихъ собесѣдованіяхъ съ тѣмъ, кто слушаетъ тебя не съ добрымъ сердцемъ, чтобъ надокучивъ ему, не сдѣлать себя для него мерзостнымъ, какъ написано: умножаяй словеса мерзокъ будетъ (Сир. 20, 8). Остерегайся говорить сурово и высокотонно; ибо то и другое крайне ненавистно и заставляетъ подозрѣвать, что ты очень суетенъ и слишкомъ много о себѣ думаешь. Никогда не говори о себѣ самомъ, о своихъ дѣлахъ, или о своихъ родныхъ, исключая случаевъ, когда это необходимо, но и при этомъ говори, сколько можешь, короче и скорѣе. Когда видишь, что другіе говорятъ о себѣ съ излишкомъ, понудь себя не подражать имъ, хотя бы слова ихъ казались смиренными и самоукорительными. Что же касается до ближняго твоего и до дѣлъ его, то говорить не отказывайся, но всегда говори, сколько можешь, короче, даже и тамъ и тогда, гдѣ и когда это требовалось бы для блага его.
Бесѣдуя, припоминай и старайся исполнить заповѣдь св. Ѳалассія, которая гласитъ: „изъ пяти родовъ предметовъ рѣчи въ собесѣдованіи съ другими три употребляй съ благоразуміемъ небоязненно; четвертый употребляй не часто; а отъ пятаго совсѣмъ откажись“ (Доброт. сотня 1-я, гл. 69). Одинъ изъ пишущихъ первые три понимаетъ такъ: да, нѣтъ, само собою, или ясное дѣло; подъ четвертымъ разумѣетъ сомнительное; а подъ пятымъ совсѣмъ неизвѣстное. То-есть: о чемъ знаешь вѣрно, что оно истинно или ложно, и что оно очевидно само собою, о томъ съ рѣшительностію говори какъ объ истинномъ, или какъ о ложномъ, или какъ объ очевидномъ; о томъ, что сомнительно, лучше не говори ничего, а когда и нужда, говори, какъ о сомнительномъ, не предрѣшая; о неизвѣстномъ же тебѣ совсѣмъ не говори. — Другой нѣкто говоритъ: есть у насъ пять пріемовъ или оборотовъ рѣчи: звательный, когда кого призываемъ; вопросительный, когда спрашиваемъ; желательный или просительный, когда желаемъ или просимъ; опредѣлительный, когда рѣшительное о чемъ выражаемъ мнѣніе; и повелительный, когда начальственно и властно повелѣваемъ. Изъ этихъ пяти первые три употребляй всегда свободно; четвертый — порѣже, какъ можно; а пятаго совсѣмъ не касайся.
О Богѣ говори со всѣмъ расположеніемъ, особенно о Его любви и благости; однакожъ со страхомъ, помышляя, какъ бы не погрѣшить и въ этомъ, сказавъ что о Божественномъ небоголѣпно и смутивъ простыя сердца слышащихъ. Почему люби паче внимать бесѣдамъ о семъ другихъ, слагая словеса ихъ во внутреннѣйшія хранилища сердца своего.
Когда же говорятъ о другомъ чемъ, то только звукъ голоса пусть приражается къ слуху твоему, а не мысль къ уму, который да стоитъ неколеблемо устремленнымъ къ Богу. Даже и тогда, когда нужно бываетъ выслушать говорящаго о чемъ, чтобъ понять, въ чемъ дѣло и дать должный отвѣтъ, и тогда не забывай, между рѣчью слышимою и говоримою, возверзать око ума на небеса, гдѣ Богъ твой, помышляя притомъ о величіи Его и о томъ, что Онъ не сводитъ съ тебя ока Своего и взираетъ на тебя то благоволительно, то неблаговолительно, соотвѣтственно тому, что бываетъ въ помышленіяхъ сердца твоего, въ твоихъ рѣчахъ, движеніяхъ и дѣлахъ.
Когда нужно тебѣ говорить, напередъ добрѣ разсуди о томъ, что высказать всходитъ на сердце твое, прежде чѣмъ перейдетъ то на языкъ твой; и найдешь, что многое изъ сего таково, что сему гораздо лучше не исходить изъ устъ твоихъ. Но при этомъ знай, что и изъ того, что высказать кажется тебѣ дѣломъ хорошимъ, иному гораздо лучше оставаться похороненнымъ въ гробѣ молчанія. Объ этомъ иной разъ самъ ты узнаешь тотчасъ по окончаніи бесѣды.
Молчаніе есть великая сила въ дѣлѣ невидимой нашей брани и вѣрная надежда на одержаніе побѣды. Молчаніе очень любезно тому, кто не надѣется на себя, а надѣется на одного Бога. Оно есть блюстительница священной молитвы и дивная помощница при упражненіи въ добродѣтеляхъ; а вмѣстѣ и признакъ духовной мудрости. Св. Исаакъ говоритъ, что „храненіе языка не только заставляетъ умъ воспрянуть къ Богу, но и въ дѣлахъ явныхъ, тѣломъ совершаемыхъ, втайнѣ доставляетъ великую силу къ совершенію ихъ. Оно просвѣщаетъ и въ сокровенномъ дѣланіи, если только кто соблюдаетъ молчаніе съ вѣдѣніемъ“ (въ русск. пер. сл. 31, стр. 208). Въ другомъ мѣстѣ такъ восхваляетъ онъ его: „когда на одну сторону положишь всѣ дѣла житія сего, — отшельническаго, — а на другую молчаніе, тогда найдешь, что оно перевѣшиваетъ на вѣсахъ. Много есть добрыхъ для насъ совѣтовъ; но когда сблизится кто съ молчаніемъ, излишнимъ для него будетъ дѣланіе храненія ихъ“ (въ русск. пер. сл. 41, стр. 251). Въ другомъ еще мѣстѣ называетъ онъ „молчаніе таинствомъ будущаго вѣка; слова же, говоритъ, суть орудіе міра сего“ (сл. 42, стр. 263). Святый же Варсонуфій ставитъ его выше богословствованія, говоря: „если ты и едва-едва не богословствуешь, то знай, что молчаніе болѣе достойно удивленія и славы“ (отв. 36). Почему хотя бываетъ, что иной молчитъ, потому что не имѣетъ что сказать (Сир. 20, 6), иной потому, что ждетъ удобнаго времени для своего слова (тамъ же), иной по другимъ какимъ причинамъ, „славы ради человѣческой, или по ревности о сей добродѣтели молчанія, или потому, что держитъ сокровенное въ сердцѣ собесѣдованіе съ Богомъ, отъ коего не хочетъ отойти вниманіе ума его“ (св. Исаакъ сл. 76, стр. 546), но вообще можно сказать, что кто молчаливъ, тотъ показываетъ себя благоразумнымъ и мудрымъ (Сир. 19, 28; 20, 5).
Къ тому, чтобъ навыкнуть молчанію, укажу тебѣ одно самое прямое и простое средство: берись за дѣло сіе, — и само дѣло будетъ и научать тебя, какъ его дѣлать, и помогать въ этомъ. Для поддержанія же усердія къ такому труду, почаще размышляй о пагубныхъ слѣдствіяхъ безразборной говорливости и спасительныхъ слѣдствіяхъ благоразумнаго молчанія. Когда же дойдешь до вкушенія спасительныхъ плодовъ молчанія, тогда не потребуется болѣе для тебя никакихъ въ этомъ отношеніи уроковъ.