Глава двадцать шестая.
Какъ исправлять воображеніе и память.
Сказавши объ управленіи внѣшними чувствами, слѣдуетъ намъ сказать теперь и о томъ, какъ управляться съ воображеніемъ и памятью; потому что, и по мнѣнію всѣхъ почти философовъ, воображеніе и память суть не что иное, какъ отпечатлѣніе всѣхъ тѣхъ чувственныхъ предметовъ, которые мы видѣли, слышали, обоняли, вкушали, осязали. Можно сказать, что воображеніе и память суть одно внутреннее общее чувство, которое воображаетъ и помнитъ все, что внѣшнимъ пяти чувствамъ пришлось прежде того перечувствовать. И нѣкоторымъ образомъ внѣшнія чувства и чувственные предметы походятъ на печать, а воображеніе на отпечатлѣніе печати.
Даны же намъ воображеніе и память для того, чтобъ мы пользовались ихъ услугами, когда внѣшнія наши чувства покоются, и мы не имѣемъ предъ собой тѣхъ чувственныхъ предметовъ, которые прошли чрезъ наши чувства и отпечатлѣлись въ нихъ (воображеніи и памяти). Не имѣя возможности всегда имѣть передъ собой предметы нами видѣнные, слышанные, внушенные, обонянные и обязанные, мы вызываемъ ихъ предъ свое сознаніе посредствомъ воображенія и памяти, въ коихъ они отпечатлѣлись, и такимъ образомъ разсматриваемъ ихъ и обсуждаемъ, какъ-бы они и внѣшно присущи были намъ.
Напримѣръ, побывалъ ты нѣкогда въ Смирнѣ и потомъ опять выбылъ оттуда, и больше уже не видишь ее внѣшнимъ чувствомъ очей своихъ; однакожъ, когда захочешь, представляешь себѣ Смирну внутреннимъ своимъ чувствомъ, т.-е. воображеніемъ и памятью, представляешь и снова пересматриваешь ее, какъ она есть, въ собственномъ ея видѣ, величинѣ и расположеніи. Это не то значитъ, чтобъ душа твоя выходила изъ тебя и перешла въ Смирну, какъ думаютъ нѣкіе неучи; но ты самъ въ себѣ видишь образъ Смирны, въ тебѣ отпечатлѣвшійся.
Это воображеніе чувственныхъ предметовъ много докучаетъ и много безпокойствъ причиняетъ тѣмъ, кои ревнуютъ всегда пребывать съ Богомъ; ибо оно отвлекаетъ вниманіе отъ Бога и наводитъ его на суетное, а между нимъ и на грѣховное, и тѣмъ возмущаетъ внутреннее наше доброе настроеніе. Это страдаемъ мы не на яву только, но и во время сновъ, отъ которыхъ впечатлѣніе нерѣдко продолжается не на одинъ день.
Какъ воображеніе есть сила неразумная, дѣйствующая большею частію механически, по законамъ сочетанія образовъ, духовная же жизнь есть образъ чистой свободы; то само собой разумѣется, что его дѣятельность несовмѣстна съ сею жизнію; и я понуждаюсь предложить тебѣ на сей предметъ нѣсколько руководительныхъ замѣчаній.
а) Знай, что какъ Богъ есть внѣ всѣхъ чувствъ и всего чувственнаго, внѣ всякаго вида, цвѣта, мѣры и мѣста, есть совершенно безъо́бразенъ и безвиденъ, и хотя вездѣ есть, но есть превыше всего; то Онъ есть и внѣ всякаго воображенія. „Никакое воображеніе не имѣетъ мѣста въ отношеніи къ Богу; ибо Онъ есть выше всякаго помышленія и пребываетъ превыше всего“ (Игн. и Калл. гл. 65, къ концу въ Доброт.). Отсюда само собою слѣдуетъ, что воображеніе есть такая сила души, которая, по природѣ своей, не имѣетъ способности пребывать въ области единенія съ Богомъ.
б) Знай, что и люциферъ первый изъ ангеловъ, будучи прежде выше всякаго неразумнаго воображенія и внѣ всякаго вида, цвѣта и чувства, какъ умъ мысленный, невещественный, безвидный и безтѣлесный, когда потомъ возмечталъ и наполнилъ умъ свой образами равенства Богу, ниспалъ отъ онаго безвиднаго, безо́бразнаго, безстрастнаго и простаго безвеществія ума, въ это многовидное, многосоставное и дебелое воображеніе, какъ полагаютъ многіе богословы, и такимъ образомъ изъ ангела безвиднаго, безвещественнаго и безстрастнаго сдѣлался діаволомъ, нѣкако вещественнымъ, многовиднымъ и страстнымъ. Но какимъ сталъ онъ, такимъ же сдѣлались и слуги его, всѣ демоны, о чемъ у Григорія Синаита читаемъ слѣдующее сужденіе: „Были нѣкогда и они умами, но ниспадши отъ онаго безвеществія и тонкости, возъимѣли вещественную нѣкую дебелость, отѣлесняясь каждый соотвѣтственно своему чину, степени и дѣйствіямъ, окачествовавшимъ его. Вслѣдствіе сего и они, подобно людямъ, потерявъ ангельскую сладость, лишились божественнаго наслажденія и осуждены въ перстномъ находить услажденіе, какъ и мы, сдѣлавшись нѣкако вещественными чрезъ навыкновеніе вещественнымъ страстямъ“ (Главы — гл. 123, въ Добротол.). По сей причинѣ діаволъ у св. Отцевъ называется живописцемъ, зміемъ многовиднымъ, питающимся землей страстей, фантазеромъ и другими подобными именами. Слово же Божіе изображаетъ его отѣлесившимся дракономъ, съ хвостомъ, ребрами, шеей, носомъ, глазами, челюстями, губами, кожей, плотію и другими подобными членами. Смотри объ этомъ въ 40 и 41 главахъ праведнаго Іова. Изъ сего уразумѣй, возлюбленне, что такъ какъ многовидная фантазія есть изобрѣтеніе и порожденіе діавола, то она для него премноговожделѣнна и пригодна къ погубленію насъ. Св. отцы справедливо называютъ ее мостомъ, чрезъ который душеубійственные демоны проходятъ въ душу, смѣшиваются съ ней, и дѣлаютъ ее ульемъ трутней, жилищемъ срамныхъ, злыхъ и богопротивныхъ помысловъ, и всякихъ нечистыхъ страстей, душевныхъ и тѣлесныхъ.
в) Знай, что по св. Максиму, великому богослову, и первозданный Адамъ созданъ отъ Бога не воображательнымъ. Умъ его, чистый и безвидный, будучи и въ дѣятельности своей умомъ, не принималъ самъ вида или образа отъ воздѣйствія чувствъ или отъ образовъ вещей чувственныхъ; но не употребляя этой нисшей силы воображенія, и не воображая ни очертанія, ни вида, ни размѣра, ни цвѣта сихъ вещей, высшею силою души, т.-е. мыслію чисто, невещественно и духовно созерцалъ однѣ чистыя идеи вещей, или ихъ значенія мысленныя. Но человѣкоубійца діаволъ, какъ самъ палъ отъ мечтанія о богоравенствѣ, такъ довелъ и Адама до того, что онъ сталъ мечтать умомъ своимъ о равенствѣ Богу, и палъ отъ такого своего мечтанія; и за то изъ мысленной оной, равноангельской, чистой, разумной и и безо́бразной жизни, низринутъ былъ въ эту чувственную, многосоставную, многоводную, въ образы и мечтанія погруженную жизнь, въ состояніе неразумныхъ животныхъ. Ибо быть погружену въ образы или жить въ нихъ и подъ вліяніемъ ихъ, есть свойство неразумныхъ животныхъ, а не существъ разумныхъ.
Послѣ же того, какъ ниспалъ человѣкъ въ такое состояніе, кто можетъ сказать, въ какія страсти, въ какое злонравіе, и въ какія заблужденія введенъ онъ былъ своимъ воображательнымъ мечтаніемъ? Нравоученіе наполнилъ разными обольщеніями, физику — многими лжеученіями, богословіе — непотребными и нелѣпыми догматами и баснями. И не древніе только, но и новѣйшіе мыслители, желая любомудрствовать и говорить о Богѣ и о божественныхъ, простыхъ и недоступныхъ воображенію и фантазіи таинствахъ (ибо въ этомъ трудѣ должна работать высшая сила души — умъ), и приступивъ къ сему дѣлу прежде очищенія своего ума отъ страстныхъ видовъ и воображательныхъ образовъ чувственныхъ вещей, вмѣсто истины нашли ложь. И, что особенно многобѣдственно, они эту ложь свою заключили въ объятія души и сердца и держатъ крѣпко, какъ истину, выражающую дѣйствительность. И такимъ образомъ вмѣсто богослововъ явились баснословами, предавшись, по Апостолу, въ неискусенъ умъ (Рим. 1, 28). (См. о семъ Исаака Сиріанина въ концѣ посланія св. Симеону, сл. 55-е).
Итакъ, брате мой, если ты желаешь легко и удобно освободиться отъ такихъ заблужденій и страстей, если ищешь избѣжать разныхъ сѣтей и козней діавола, если вожделѣваешь соединиться съ Богомъ и улучить божественный свѣтъ и истину, мужественно вступи въ брань съ своимъ воображеніемъ и борись съ нимъ всѣми твоими силами, чтобы обнажить умъ свой отъ всякихъ видовъ, цвѣтовъ и очертаній, и вообще отъ всякаго воображенія и памяти вещей чувственныхъ какъ хорошихъ, такъ и худыхъ. Ибо все такое есть запятнаніе и затемнѣніе чистоты и свѣтлости ума, одебелѣніе его безвеществія, и проводникъ къ острастенію ума: такъ какъ ни одна почти страсть душевная и тѣлесная не можетъ подступить къ уму иначе, какъ чрезъ воображеніе соотвѣтственныхъ имъ вещей чувственныхъ. Подвизайся же хранить умъ свой безцвѣтнымъ, безъо́бразнымъ, безвиднымъ и чистымъ, какъ создалъ его Богъ.
Но этого достигнуть иначе ты не можешь, какъ возвративъ умъ свой въ себя, заключивъ его въ тѣсномъ мѣстѣ сердца своего, и всего внутренняго человѣка, и научивъ его неотходно пребывать тамъ внутри, то въ сокровенной молитвѣ, внутреннимъ словомъ возглашая: Господи Іисусе Христе, Сыне Божій, помилуй мя, то себѣ внимая и себя разсуждая, наипаче же Бога созерцая и въ Немъ упокоеваясь. Ибо какъ змій, когда нужно ему бываетъ бросить старую кожу свою, идетъ и съ усиліемъ протискиваетъ себя сквозь какой-либо тѣсный проходъ, какъ говорятъ естествословы; такъ и умъ, чрезъ тѣснины сердца и умной въ сердцѣ молитвы протискиваясь, совлекается одежды воображенія чувственныхъ вещей и недобрыхъ чувственныхъ впечатлѣній, и дѣлается чистымъ, свѣтлымъ и годнымъ къ единенію съ Богомъ, ради подобія Ему, какое воспринимаетъ чрезъ это. Опять, — какъ вода, чѣмъ больше утѣсняется въ тѣсныхъ проходахъ, тѣмъ сильнѣе напираетъ и быстрѣе устремляется вверхъ; такъ и умъ, чѣмъ болѣе стѣсняется сокровеннымъ въ сердцѣ поученіемъ и себѣ вниманіемъ, тѣмъ дѣлается утонченнѣе и сильнѣе и, устремляясь горѣ, тѣмъ недоступнѣе бываетъ для всякой страсти, и всякаго прилога помысловъ, и для всякаго образа вещей, не только чувственныхъ, но и мысленныхъ, такъ какъ онѣ въ такомъ случаѣ остаются внѣ и внутрь войти не могутъ. Предложу и иное сравненіе, еще болѣе подходящее. Какъ лучи солнца, будучи разсѣяны въ воздухѣ и разъединены другъ съ другомъ, бываютъ не такъ свѣтлы и теплородны, будучи же сосредоточены въ одну точку посредствомъ извѣстныхъ стеколъ, даютъ ослѣпительный свѣтъ и теплоту зажигательную; такъ и умъ, будучи собранъ въ центрѣ сердца себѣ вниманіемъ и сокровеннымъ поученіемъ, дѣлается свѣтоноснымъ и попалительнымъ, тьму вещественную и страстную разгоняющимъ и всякіе такого же рода образы и движенія попаляющимъ и уничтожающимъ.
Это первый и главный способъ, какъ управляться съ воображеніемъ и памятью, который держать долженъ ты, возлюбленный, непрерывно. Имъ ты не только исправишь эти душевныя силы, но изгладишь въ нихъ всѣ слѣды и остатки прежде воспринятыхъ впечатлѣній и образовъ вещей чувственныхъ, возбуждающихъ и питающихъ страсти. Но чѣмъ дѣйственнѣе и плодоноснѣе сей способъ, тѣмъ онъ притруднѣе, и чѣмъ притруднѣе, тѣмъ менѣе нынѣ имѣетъ онъ желающихъ употреблять его, чтобъ не сказать — тѣмъ менѣе вѣрующихъ въ силу его, особенно въ средѣ мудрецовъ и учителей, не свѣтскихъ только, но и духовныхъ, которые, не хотя повѣрить наученію Святаго Духа и столькихъ св. Отцевъ, указывающихъ сей способъ въ драгоцѣннѣйшей всякаго каменія честнаго книгѣ Добротолюбія, праведно лишаются плодовъ Духа, какіе сподобляются получить многіе неученые и даже неграмотные. Ибо, по слову Спасителя, Богъ утаилъ ихъ отъ премудрыхъ и разумныхъ и открылъ младенцамъ (Лк. 10, 21); потому что которые не вѣрятъ въ силу сего умнаго дѣланія и не принимаются за него, тѣ никакъ не могутъ понять, сколь оно благотворно, по слову пророка: аще не увѣрите, ниже имате разумѣти (Ис. 7, 9).
Когда же увидишь, что умъ твой утомляется и не можетъ болѣе держаться внутри сердца въ умно-сердечной молитвѣ; тогда употребляй и второй кь тому способъ, именно позволь ему выдти внѣ и поимѣть просторъ въ божественныхъ и духовныхъ размышленіяхъ и созерцаніяхъ, какъ тѣхъ, кои преподаетъ Свящ. Писаніе, такъ и тѣхъ, къ которымъ подаетъ поводъ и которыя внушаетъ твореніе Божіе. Такія духовныя размышленія, будучи сродны уму, по своей тонкости и безвеществію, не причиняютъ ему одебелѣнія и не заковываютъ его во внѣшнемъ, а напротивъ, удовлетворивъ въ мѣру его жажду свободнаго движенія въ своей области, содержаніемъ своимъ располагаютъ его снова скорѣе возвратиться внутрь сердца, къ единенію съ Богомъ чрезъ погруженіе себя въ мысленную память о Немъ единомъ. Почему божественный Максимъ и говоритъ, что „одно дѣяніе не можетъ сдѣлать ума безстрастнымъ, если притомъ не будетъ онъ вдаваться въ разныя духовныя созерцанія.“ Берегись однакожъ въ твореніяхъ Божіихъ, въ предметахъ вещественныхъ и въ животныхъ, останавливаться на одной физической ихъ сторонѣ, пока ты еще страстенъ. Потому что въ такомъ случаѣ умъ, не будучи еще свободенъ отъ страстнаго смотрѣнія на чувственныя вещи, вмѣсто того, чтобъ переноситься отъ нихъ къ духовнымъ и невещественнымъ помышленіямъ, въ нихъ кроющимся, будетъ увлекаться одною внѣшнею ихъ красотой и показностію, и, усладясь ею, можетъ принять ложныя объ нихъ ученія и страстныя къ нимъ расположенія, по словамъ св. Максима, какъ это пострадали столькіе и столькіе философы естественники.
Или употреби третій способъ для доставленія отдохновенія и упокоенія уму твоему, именно, берись размышлять о таинствахъ жизни и страданій Господа, т.-е. о рожденіи Его въ вертепѣ, обрѣзаніи, поставленіи предъ Богомъ въ срѣтеніе, крещеніи въ Іорданѣ, сорокодневномъ пощеніи въ пустынѣ, о проповѣданіи Имъ Евангелія, о многообразныхъ чудесахъ, сотворенныхъ Имъ, о преображеніи на Ѳаворѣ, объ омовеніи ногъ ученикамъ и преподаніи имъ таинствъ на вечери, о преданіи Его, о Его страданіи, крестѣ, погребеніи, воскресеніи и вознесеніи на небо, о многообразныхъ истязаніяхъ мучениковъ, и долголѣтнихъ строгихъ подвигахъ преподобныхъ отцевъ.
Равнымъ образомъ, можешь ты, для сокрушенія сердца и возбужденія покаянныхъ чувствъ помышлять еще о таинствѣ страшнаго часа смертнаго, о потрясающемъ днѣ суда, о разныхъ видахъ вѣчныхъ мукъ, какъ-то объ океанахъ огня неугасимаго, о мрачныхъ въ преисподней затворахъ, о тартарахъ мрачныхъ, о червяхъ неусыпающихъ, о сожительствѣ съ демонами; помышляй также и объ упокоеніи и неизреченныхъ радостяхъ праведниковъ, о царствѣ небесномъ, вѣчной славѣ и непрестающемъ блаженствѣ, о гласѣ празднующихъ, о совершеннѣйшемъ единеніи тамъ съ Богомъ, о всегдашнемъ сопребываніи и сожительствѣ съ ангелами и всѣми святыми.
Если ты, брате, нарисуешь на хартіи воображенія своего такія помышленія и представленія, то не только избавишься отъ непотребныхъ воспоминаній и злыхъ помысловъ, но стяжешь и великую похвалу въ оный день суда за такой подвигъ, какъ предвѣщаетъ тебѣ св. Василій Великій въ словѣ о дѣвствѣ, говоря, что „каждый человѣкъ, въ тѣлѣ семъ живущій, походитъ на живописца, рисующаго какой-нибудь образъ въ сокровенномъ мѣстѣ. Какъ этотъ живописецъ, когда, кончивъ картину, вынесетъ ее изъ сокровенности на выставку, хвалимъ бываетъ зрителями, если хорошій избралъ для нея предметъ и нарисовалъ его хорошо, и напротивъ бываетъ порицаемъ, если и предметъ избралъ дурной, и нарисовалъ его плохо; такъ и каждый человѣкъ, когда по смерти предстанетъ на судъ Божій, имѣетъ быть похваленъ и ублаженъ Богомъ, ангелами и святыми, если украсилъ умъ свой и свое воображеніе свѣтлыми, божественными и духовными образами и представленіями, и напротивъ имѣетъ быть посрамленъ и осужденъ, если наполнилъ свое воображеніе картинами страстными, срамными и низкими. И св. Григорій Солунскій удивленіе выражаетъ тому, какъ отъ воздѣйствія вещей чувственныхъ въ душѣ чрезъ воображеніе водворяется или умный свѣтъ, доставитель вѣчноблаженной жизни, или мысленный мракъ, ведущій въ адскую тьму (Доброт. Греч. стр. 969).
Вѣдай однакожъ, что я не то хочу тебѣ сказать, чтобъ ты всегда занимался этими одними помышленіями; нѣтъ, но употребляй ихъ только иногда, пока умъ твой, утомившійся держать себя въ тѣснотахъ сердца, отдохнетъ. Когда же отдохнетъ, возвращай его опять въ сердце и заставляй держать себя безъ мечтаній и образовъ въ сердечной памяти о Богѣ. Ибо какъ всѣ раковинныя и черепокожія животныя покой себѣ не находятъ нигдѣ, какъ въ своихъ раковинахъ, въ коихъ укрываются какъ въ домѣ, такъ и умъ естественно нигдѣ такъ не упокоивается, какъ въ храминѣ сердца и во внутреннемъ человѣкѣ, гдѣ укрываясь, какъ въ крѣпости, благоуспѣшно ведетъ онъ брань съ помыслами, врагами и страстями, тамъ же внутри кроющимися, хотя большая часть людей этого не вѣдаетъ.
Что страсти и помыслы кроются внутри насъ, въ сердцѣ, и оттуда исходятъ и борютъ насъ, это не моя мысль. Слушай, что говоритъ Господь: отъ сердца исходятъ помышленія злая, убійства, прелюбодѣянія, любодѣянія, татьбы, лжесвидѣтельства, хулы. Сія суть оскверняющая человѣка (Мѳ. 15, 19). И то, что враги наши демоны укрываются около сердца, не мое придуманіе. Такъ учатъ св. отцы. Изъ нихъ съ большею опредѣленностію изъясняетъ сіе св. Діадохъ, говоря, что прежде св. крещенія божественная благодать подвигаетъ человѣка на добро со внѣ, и сатана кроется въ глубинахъ души и сердца; послѣ же того, какъ приметъ человѣкъ св. крещеніе, демонъ витаетъ внѣ сердца, а благодать вселяется внутрь (Доброт. ч. 4, гл. 76). Впрочемъ и послѣ крещенія, говорить онъ далѣе (гл. 82), попускается врагамъ нашимъ бывать въ глубинѣ тѣла нашего, какъ-бы на поверхности сердца, для испытанія произволенія нашего; и отсюда коптятъ они на умъ мокротностію плотскихъ сластей. Съ этимъ согласно учитъ и св. Григорій Богословъ, толкуя, что сказанное Господомъ о томъ, какъ нечистый духъ исходитъ изъ человѣка и опять возвращается въ него на наибольшее ему зло (Мѳ. 12, 43—45), бываетъ съ крещеными, когда они вознерадятъ о пребываніи въ сердцѣ. „Изгнанный крещеніемъ, нечистый духъ, говоритъ, не любя быть бездомнымъ, ищетъ покоя, скитаясь тамъ и сямъ; и не находя его, возвращается къ дому, изъ котораго вышелъ, потому что безстыденъ. Если найдетъ, что Христосъ, вниманіемъ и любовію крещеннаго держимый, водворился и пребываетъ на мѣстѣ, изъ котораго онъ изгнанъ, т.-е. въ сердцѣ; то снова отраженный, уходитъ безъ успѣха. Если же найдетъ въ комъ прежнее мѣсто свое пустымъ, никѣмъ не занятымъ, по отсутствію вниманія къ Господу и памяти о Немъ; то поспѣшно входитъ, съ большею противъ прежняго злобой. И бываетъ человѣку тому послѣднее горше перваго“ (Сл. 40-е). Я намѣренно распространился о семъ, чтобъ сильнѣе расположить тебя неотходно пребывать внутри сердца съ памятью о Господѣ Спасителѣ и молитвой къ Нему, если желаешь всегда являться побѣдителемъ въ смущеніяхъ помыслами и страстными движеніями, навѣваемыми на сердце. Когда ты тамъ съ Господомъ, врагъ не посмѣетъ подойти.
Надъ всѣмъ же симъ, говорю тебѣ, бодрствуй надъ собой, и не давай своему воображенію и памяти воспоминать прежде видѣнное, слышанное, обонянное, внушенное и осязанное, особенно, что было въ этомъ срамнаго и непотребнаго. Въ этомъ и состоитъ преимущественно наша брань, и она труднѣе и неотвязчивѣе брани съ чувствами или употребленіемъ ихъ. Всякій изъ борющихся знаетъ это по опыту. Чтобъ не воспріять что-либо соблазнительное какимъ-нибудь чувствомъ, съ этимъ управиться легко; но по воспріятіи управляться съ воображеніемъ и памятью о томъ очень трудно. Чтобъ напримѣръ видѣть или не видѣть какое лице, или посмотрѣть на него страстно или безстрастно, это не такъ трудно, и не представляетъ большой брани; послѣ же того, какъ увидишь и взглянешь на него страстно, уже не легко, а требуется большая брань и не малый подвигъ, чтобъ изгнать изъ памяти своей воображеніе этого лица. И врагъ можетъ играть душею твоею какъ мячикомъ, перебрасывая вниманіе отъ одного воспоминанія на другое, и подъ ними шевеля пожеланія и страсти, и держа тебя такимъ образомъ въ страстномъ настроеніи. Посему и говорю тебѣ: бодрствуй и паче всего смотри за воображеніемъ и памятью.