Нетленный мир бесчисленных созданий
Струит сквозь дух волненье быстрых вод;
Они полны то блёсток, то мерцаний,
В них дышит тьма, в них яркий свет живёт; 5 Они бегут, растут и прибывают,
И отдыха для их смятенья нет;
Людские мысли свой неверный свет
С их пестротой завистливо сливают.
Людских страстей чуть бьётся слабый звук, 10 Живёт лишь вполовину сам собою.
Так иногда в лесу, где мгла вокруг,
Где дремлют сосны смутною толпою,
Журчит ручей среди столетних гор,
Чуть плещется, но мёртвых глыб громада 15 Молчит, и даже стонам водопада
Не внемлет, спит. Шумит сосновый бор,
И спорит с ветром гул его протяжный,
И светится широкая река
Своей красой величественно-важной, 20 И будто ей скала родна, близка:
Она к ней льнёт, ласкается и блещет,
И властною волной небрежно плещет.
Так точно ты, обрывистый овраг,
Лощина Арвы, с ликом властелина,
Стозвучная, стоцветная долина,
В себе таишь и жизнь, и смерти мрак. 5 Неотразимо-страшная картина,
Могучая своею красотой:
Расставшись торопливо с высотой
Угрюмых гор, полна кипучей страсти.
Как молния порвавши гнёт оков, 10 Стремится Арва, символ вечной Власти,
Взлелеянный молчаньем ледников.
Гиганты-хвои лепятся по скалам,
Созданья незапамятных времён,
И в воздухе, чуть дышущем, усталом, 15 Покоится душисто-нежный сон;
С благоговеньем ветры прилетают
Вдыхать в себя смолистый аромат,
И слушают, как звуки гула тают,
Как сосны вновь шумят и всё шумят: 20 Так сотни лет не молкнет их громада,
Они поют торжественный хорал.
И тут же слышны всплески водопада,
Воздушный, он скользит по склонам скал;
Трепещет в брызгах радуга земная, 25 Из красок смотрит образ неземной,
Там кто-то скрыт, для этих мест родной,
Там чья-то тень дрожит, свой лик склоняя.
Бушует Арва, бьётся о гранит,
Пещеры стонут, гулко вторит эхо, 30 И этот звук никто не победит,
И в нём не слышно слёз, не слышно смеха.
Тобой воспринят этот гордый звук,
Ты вся полна движеньем неустанным,
Долина Арвы! Я смотрю вокруг 35 С восторгом и возвышенным и странным.
Как будто ты не жизнь, — не жизнь сама, —
А лишь моей фантазии созданье,
Виденье одинокого ума,
Что речь ведёт с огнями мирозданья, 40 И у вселенной, где и свет, и тьма,
Своей мечты заимствует мерцанье.
Как будто бы гонимые судьбой,
На крыльях исступлённых, над тобой
Витают несказанные виденья, 45 Магически-прекрасною толпой,
Стремясь найти хоть тень, хоть отраженье
Твоей нездешней скрытой красоты,
И медлят где-то, в сказочном чертоге,
Где ты желанный гость, в дворце мечты, 50 Где в забытьи безмолвном, на пороге,
Поэзия-Кудесница сидит
И взором ускользающим глядит.
3
Есть мысль, что лучший светоч мирозданья
Горит в душе того, кто усыплён,
Что смерть не мёртвый мрак, а только сон,
И что её кипучие созданья 5 Богаче и числом и красотой,
Чем дня немого трезвые мечтанья.
Я вверх смотрю, пленённый высотой.
Но что там? Что? Неведомая сила
Раздвинула покровы бытия 10 И смерть передо мной разоблачила?
Иль это только царство сна, — и я
Душой брожу по сказочным пределам,
По призрачным цепляюсь крутизнам,
И мысль моя, в своём стремленьи смелом, 15 Лишь бредит, уступив безумным снам?
Там, надо мной, небесный свод прекрасный,
Пронзив его, горит вверху Монблан, —
Гигант, невозмутимый, снежный, ясный,—
Вокруг него толпится сквозь туман 20 Подвластных гор немая вереница,
Вздымая свой убор, гранит и лёд,
И точно исполинская гробница,
Зияет пропасть; в ней веков полёт
Нагромоздил уступы и стремнины, 25 Морозные ключи, поля, долины,
Там ни один из смертных не живёт,
Ютится только в той пустыне буря,
Да лишь орёл с добычей прилетит,
И волк за ним крадётся и следит, 30 Оскаля пасть и хищный глаз прищуря.
Всё жёстко, всё мертво́, обнажено.
В скале змеится трещины звено,
Неровные пробилися ступени.
Средь ужаса безжизненных пространств 35 Встаёт толпа каких-то привидений
В красе полуразорванных убранств.
Быть может, здесь Землетрясенья Гений,
В любимицы себе Погибель взяв,
Учил её безумству упоений, 40 И всё кругом лишь след его забав?
Иль, может быть, когда-то здесь бессменным
Огнём был опоясан снежный круг?
Кто скажет! Кто поймёт! Теперь вокруг
Всё кажется от века неизменным. 45 Раскинулась пустыня и молчит,
Но у неё есть свой язык чудесный,
Одним угрозой страшной он звучит,
Другим несёт он веры дар небесный
Такой спокойной, кроткой, неземной, 50 Что тот, в ком эта искра загорится,
Из-за неё, из-за неё одной,
С природою навеки примирится.
Тебе, Титан великий, власть дана
Стереть, как пыль, все скорби и обманы; 55 Но в мире эта власть не всем видна,
Не всякий видит сказочные страны,
А только тот, кто мудр, кто чист, велик,
Кто страстного исполнен упованья,
И кто, пустыни услыхав язык, 60 Мог людям дать его истолкованье,
Или сумел им дать хотя намёк,
Или хоть сам его подслушать мог.
4
Ручьи, луга, лесов уединенье,
Поля, озёра, вечный океан,
Раскаты грома, гул землетрясенья,
И молния, и дождь, и ураган, 5 И всё, что в глубине земли сокрыто,
Когда она объята зимних сном
И снежными гирляндами увита,
Что будет взращено весенним днём,
Оцепеневших почек сновиденья, 10 Их радостный, восторженный расцвет,
И человека бурные владенья,
И жизнь, и смерть, и сумерки, и свет,
Всё, что тоскует, дышит, и стремится,
Всё, в чём дрожит сияние и звук, — 15 Встаёт, растёт, и меркнет, и дымится,
И вновь растёт для счастия и мук.
И только Власть, что правит всем движеньем,
Недвижна, недоступна и ясна;
Громада первозданных гор полна 20 Её красноречивым отраженьем.
Сползают вниз извивы ледников,
Как жадные гигантские удавы,
В пространствах незапятнанных снегов,
Похожих на поля застывшей лавы. 25 Здесь Солнце и причудливый Мороз
Творят нерукотворные узоры,
Возводят пирамиды и соборы,
Воздушнее и легче светлых грёз.
Здесь смерти неприступная обитель, 30 С оплотами из искристого льда;
Приюта здесь не встретит никогда
Отторженной земли печальный житель.
То не обитель, нет, — то водопад,
Поток лавин, сорвавшийся с лазури. 35 Искажены властительностью бури,
В земле изрытой сосны стали в ряд,
Огромные, как смутный рой видений.
И скалы из пустынь толпой сошлись
И навсегда угрюмо обнялись, 40 Раздвинули предел своих владений,
Всё мало им, им тесен круг границ,
Жилище отнимают у растений,
У насекомых, у зверей, у птиц.
Как много жизни было здесь убито, 45 Как строго смерть свой холод сторожит!
Людская раса в страхе прочь бежит,
И дело рук её навек забыто,
Развеяно, как в урагане — дым,
Её жилье пространством льдов покрыто, 50 И путь минувших дней неизследим.
Внизу блестят пещеры-властелины,
Из их сердец ключи, журча, текут,
Немолчные, смеются, и бегут,
Чтоб встретиться среди цветов долины. 55 И царственно-могучая Река,
Кормилица для пастбищ отдалённых,
Прозрачна, и привольно-широка,
Несёт богатство вод неугомонных
Туда вперёд, где дремлет океан, 60 И к воздуху ласкается попутно,
Сплетая для него ежеминутно
Из лёгких струй изменчивый туман.
5
А в высоте горит, горит Монблан.
Здесь вечный трон той Власти безмятежной,
Что вкруг немых уступов и стремнин
Воззвала жизнь, простёрла мир безбрежный 5 Теней и света, звуков и картин.
В спокойной тишине ночей безлунных,
В холодном одиноком блеске дня,
Когда в долинах, легче звуков струнных,
Вздыхает ветер, плача и звеня, 10 Нисходит снег на дремлющую Гору,
И нежится, и ластится к Горе;
Но хлопья, загораясь на заре,
Не шлют своих огней людскому взору,
Не видит их никто. Кругом встают 15 И дышут Ветры, силою порыва
Сугробы наметают молчаливо.
Здесь молния нашла себе приют,
И теплится, и мирным испареньем
Гнездится на снегу. Здесь Дух живёт, 20 Что над земным немолкнущим смятеньем
Незыблемый простёр небесный свод,
Тот скрытый Дух, что правит размышленьем.
И что́б ты был, торжественный Монблан,
И звёзды, и земля, и океан, 25 Когда б воображенью человека,
Со всей своей могучей красотой,
Ты представлялся только пустотой,
Безгласной и безжизненной от века?
У Кольриджа есть стихотворение Гимн пред восходом солнца в долине Шамуни, послужившее до известной степени первообразом
шеллиевского гимна. Однако стихотворение Кольриджа, родственное по содержанию, значительно слабее стихотворения Шелли, и вообще, если Шелли что-нибудь у кого бы то ни было заимствовал, он всё претворял в своей индивидуальной, единственной в мире, восприимчивости. Гений не может подражать, также как бездарность не может не подражать. В ту пору жизни Шелли значительнее, чем влияние Кольриджа, было влияние Вордсворта. Он увлек и Байрона через посредство Шелли. Под влиянием тех же внутренних элементов и под влиянием тех же картин природы, Байрон восклицал в то же самое время:
Я не живу в себе, я обращаюсь
Лишь в часть того, что здесь вокруг меня. (Childe Harold's pilgrimage, Сanto III, LXXII).
И так я поглощен, и это жизнь. (ib., LXXIII).
И разве эти волны, горы, тучи
Не часть моей души, как я их часть? (ib., LXXV).
[463]У Шелли очень тонко описано это слияние человеческой Души с Природой, под влиянием созерцания. Оно не менее прекрасно описано у Вордсворта в стихотворении The Prelude.
Моей душой тогда овладевало
Священное спокойствие, такое,
Что зрение телесное мое
Я забывал, и то, что видел взором,
Являлось мне как нечто, что во мне,
Виденье сна, просвет в мой ум идущий
Примечания
↑Шелли, П.-Б. Сочинения. Вып. III / Пер. с англ. К. Д. Бальмонта — СПб.: тип. М. Стасюлевича, 1895. С. 39—49 — См. Библиография К. Д. Бальмонта / Под общ. ред. С. Н. Тяпкова — Иваново: Ивановский государственный университет, 2006. — Т. 1. — С. 31 №96. — ISBN 5-7807-0583-6.
Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.
Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.
См. также одноимённые страницы.