Между тем как орлиные очи Тараса жадно следили за скакавшим вдоль по степи паном Иваном, Марусины очи, проводив всадника со двора, обратились на хозяина.
Хозяин стоял у ворот и, казалось, без цели и мысли глядел вслед скакавшему пану Ивану, наблюдая, подобно Тарасу, его быструю езду, да машинально прислушиваясь к звуку копыт по степи. Одною рукою ласкал он подошедшую собаку, а другою, в виде зонтика, прикрывался от лучей солнца, бьющих ему в лицо. Потом он, словно вдоволь насытившись зрелищем, медленно и безмятежно повернул от ворот к хате, посматривая туда-сюда по двору с тем пытливым видом, с каким аккуратный, исправный и бдительный хозяин иногда посматривает, выискивая, нет ли где в его исправном и безукоризненном хозяйстве чего такого, к чему бы можно прицепиться и на что бы можно обратить свою ретивую хозяйскую деятельность.
— Дед! — крикнул Тарас, очнувшись наконец от упорного созерцания давно исчезнувшего всадника. — Где вражеское войско стоит? Я думал в Великой Ярузи, аж…
— А, детки, вы тут в садку гуляете? — ласково промолвил пан Кныш, останавливаясь на ходу и кивая головою. — Коли нагулялись, то берите дорогу до хаты, да — «нехай хлиб святый недаром родить!»
И он, усмехаясь, пошел к хате, а они за ним.
В мгновение была принята прочь фляжка и чарка, служившие пану Ивану, — на столе появились вареники и коржи, и резкий запах горелки заменился запахом свежей сметаны.
Тарас, хотя озабоченный тем, где теперь расположилось вражеское войско, при заботе этой не хуже другого кого уписывал вареники, — уписывал так проворно, словно кидал за себя, — но Марусе не шла еда на ум; и между тем как её тоненькие пальчики ломали и крошили коржик, её глаза не отрывались от хозяйского лица.
— Дед, а дед! — снова начал Тарас, — коли он поскакал к Кривым-Хрестам, значит уж войско не в Великой Ярузи стоит?
— Надо полагать, хлопчик, надо полагать, — отвечал снисходительно дед, усердно подставлявший им яства. А вот ты напомнил мне одно дело, Тарас: надо бы проведать, что наши верши близ Великой Ярузи.
— Я совсем забыл про них! — вскрикнул Тарас, вскакивая с места, словно его кто скинул одним махом.
— Эх ты, хозяин! — промолвил пан Кныш, усмехаясь.
— Ну, дед! — сказал Тарас, — и не знаю как это я забыл!
И он стоял перед дедом в совершенном недоумении, точно ему-то уж никак не пристало, никак не годилось упускать из виду подобных вещей в хозяйстве.
— Пойду, скорее погляжу! Пойду! — проговорил он, приходя наконец в себя от удивления и прогоняя смущенье быстрым исполненьем решенного вопроса.
Он выскочил из хаты, — на минуту раздался его усердный топот, раз донесся уже издали его голос, прикликавший Рябка — и всё стихло.
Маруся осталась наедине с хозяином и теперь хозяин стоял перед нею и смотрел на нее — смотрел иным взглядом, от которого у неё сильно-сильно начало биться и трепетать сердце.
На её глазах свершилась мгновенная, точно волшебная перемена или точнее преображение: пан Кныш переродился. Вместо лукаво-простодушного, добродушно-озабоченного хозяйского образа, перед нею сверкали пронзительные, проникающие словно острый кинжал, очи, все мягкие морщины исчезли, все черты как-то иначе выяснились — не шутливо и не безмятежно было теперь это лицо — даже рост стал выше, плечи шире, рамена мощнее.
Несколько минут Кныш глядел на Марусю, а Маруся на него, словно зачарованная птичка, потом он сказал, — и голос у него иной стал: до того звучнее и полнее, что на прежний походил только, как походит скрипка с оборванными струнами на скрипку настроенную и поющую под искусною рукою.
— Маруся, — сказал он, — тут недалеко находится один приятель твой и хочет с тобою словца два перемолвить, — может ты бы поспешила к нему?
Поняв Марусин ответ без слов, которые сильная радость перехватила словно острый нож, он сделал ей знак следовать за собою.
Он вышел из хаты во двор. Марусины глаза с радостным недоумением остановились на ворохе старых камней, около которого она слышала голос, возвративший ей бодрость и радость — но Кныш не сделал к нему и шагу — он остановился, зорко поглядел во все стороны и свистнул: сидевший у ворот Ворон в два прыжка очутился подле, сел на задние лапы, закинул голову, и толково и внимательно глядел в глаза хозяина, в ожидании приказаний.
— Нет чужого близко, Ворон? — спросил Кныш.
Ворон в ответ как-то особенно тихо и выразительно взвизгнул будто говоря: ох, будьте спокойны! — и, как бы в большее доказательство, что можно на этот счет быть совершенно беспечными, начал ловить и глотать мошек, пользуясь свободным временем, выпадающим между серьезных забот и важных занятий.
Кныш снова ввел Марусю в сени, но вместо хатних дверей отворил двери напротив в комору, преисполненную запасами всего, что служит на поддержание жизни человеку: едва можно было двигаться между многочисленными мешками муки, круп, пшена, гороху, маку, бобов, — свет затемняли гирлянды висевшего хмелю, колбас, сушеных ягод, — коши яиц, готовых раскатиться от неосторожно сделанного шага, заставляли боязливо приостанавливаться, — в немалую тревогу вводили строи бутылей и фляжек, пересекавшие путь.
Маруся остановилась при входе, выбирая куда лучше ступить, — всюду был шаг опасен. Она обратила глаза на Кныша, притворившего за собою двери, и вдруг увидала у самого порога отверстие вниз под пол, и ведущую в подполье лестницу.
— Тихонько спускайся, дивчино, — сказал Кныш. Береги свои ножки!