Иванъ Васильевичъ Сицилистовъ приподнялся на одномъ локтѣ и прислушался…
— Это къ намъ, — сказалъ онъ задремавшей уже женѣ. — Наконецъ-то!
— Пойди, открой имъ. Намокши на дождѣ, тоже не очень пріятно стоять на лѣстницѣ.
Сицилистовъ вскочилъ и, полуодѣтый, быстро зашагалъ въ переднюю.
Открывъ дверь, онъ выглянулъ на лѣстницу. Лицо его расплылось въ широкую, радостную улыбку.
— Ба, ба!! А я то — позавчера ждалъ, вчера… Радъ. Очень радъ! Милости прошу къ нашему шалашу.
Вошедшiй впереди всѣхъ жандармскiй офицеръ зажмурился отъ свѣта. Лицо его выражало самое искреннее недоумѣнiе.
— Пардонъ!.. Но вы, вѣроятно… не поняли. Мы къ вамъ съ обыскомъ!
Хозяинъ залился смѣхомъ такъ, что закашлялся.
— Оригиналъ… открылъ Америку! Вѣдь не буду же я думать, что вы пришли со мной въ преферансъ перекинуться.
Онъ весело захлопоталъ около пришедшихъ.
— Позвольте пальтецо… Вамъ трудно снять. Ишь, какъ оно намокло! Теперь я вамъ посвѣчу… Осторожнѣе: тутъ порогъ. Жандармскiй офицеръ и приставъ недоумѣвающе переглянулись, и первый, потоптавшись, сказалъ нерѣшительно:
— Разрѣшите приступить. Вотъ предписанiе.
— Ни-ни-ни! И думать не могите! Изъ подъ дождя, съ измокшими ногами прямо за дѣло — этакъ не трудно и насморкъ схватить… А вотъ мы сейчасъ застрахуемся! А предписанiе ваше можете бабушкѣ подарить: неужели, порядочный человѣкъ не можетъ вѣрить порядочному человѣку безъ предписанiя. Присядьте, господа! Виноватъ, ваше имя, отчество?
Офицеръ пожалъ плечами, отнеся этотъ жестъ къ улыбавшемуся уже въ усы приставу, и сказалъ, стараясь придать своимъ словамъ леденящiй тонъ:
— Будучи оффицiально уполномоченъ для производства обыска…
Хозяинъ замахалъ на него руками…
— Знаю, знаю!! Ахъ ты, Господи… ну, неужели, обыскъ отъ васъ уйдетъ? Разве же я не понимаю! Самъ помогу! Но почему намъ чуждаться хорошихъ человѣческихъ отношенiй.. не правда ли... Никодимъ Ивановичъ, кажется!? да? хе-хе! Узналъ-съ, узналъ-съ!! И никогда не догадаетесь — откуда?! На донышкѣ фуражки вашей въ передней прочелъ!! Ха-ха-ха!! Такъ вотъ… Лизочка! (Это моя жена… Превосходнѣшая женщина!.. Я васъ познакомлю). Лизочка, дай намъ чего-нибудь, — господамъ офицерамъ съ дождя погрѣться!.. Ни-ни! Откажетесь — безумно меня обидите!!
Изъ сосѣдней комнаты вышла прехорошенькая молодая женщина. Приводя мимоходомъ въ порядокъ пышные волосы, она улыбнулась и сказала, щуря заспанные еще глазки:
— Отказать мужчинѣ вы еще могли, но дамѣ — фи! Это будетъ не по джентльменски!
Мужъ представилъ:
— Моя жена Елизавета Григорьевна — Никодимъ Иванычъ! Господинъ приставъ… виноватъ, не имѣю чести… Приставъ такъ растерялся при видѣ вышедшей красавицы, что вскочилъ и, щелкнувъ каблуками, преувеличенно громко отрекомендовался:
— Крутиловъ, Валерiанъ Петровичъ!
— Да что вы!? Очень рада. У меня сына одного Валей зовутъ. Лукерья!
Явившейся кухаркѣ она приказала:
— Проведи понятыхъ и городовыхъ пока на кухню! Разогрѣй пирогъ, достань колбасы, огурцовъ… Водки тамъ, кажется, есть съ полчетверти… Однимъ словомъ, займись ими… А я похлопочу насчетъ ихъ благородiй!
Улыбнувшись смотрѣвшему на нее во всЬ глаза приставу, она выпорхнула.
Жандармскiй офицеръ, ошеломленый, открылъ ротъ и началъ:
— Извините, но…
За дверью послышался шумъ, возня, дѣтскiе голоса и въ комнату ворвались два ликующихъ сорванца лѣтъ пяти-шести.
— Обыскъ, обыскъ! У насъ обыскъ! — подпѣвали они въ тактъ прыжкамъ, — такимъ тономъ, будто радовались принесенному пирожному.
Одинъ, топая босыми ноженками, подбѣжалъ къ офицеру и ухватилъ его за палецъ.
— Здравствуй! Покатай меня на ногѣ, такъ: гопъ, гопъ!
Отецъ сокрушенно покачалъ головой.
— Ахъ вы, экспропрiаторы этакiе! Вы ужъ извините ихъ… Это ихъ въ Одессѣ у меня разбаловали. Обыски у меня бывали чуть не два раза въ недѣлю… ну, для нихъ и не было лучшаго удовольствiя. Подружились со всѣми… Вѣрите — шеколадъ стали имъ носить, игрушки…
Видя, что мальчикъ тянется губками къ его рыжимъ длиннымъ усамъ, жандармскiй офицеръ нагнулся и поцѣловалъ его.
Другой сидѣлъ верхомъ на колѣнѣ пристава, и, разсматривая погоны, дѣловымъ тономъ спрашивалъ: — Сколько у тебя звѣздочекъ? А сабля — вынимается? Я въ Одессѣ самъ вынималъ — ей Богу!
Вошедшая съ подносомъ, на которомъ стояли разноцвѣтныя бутылки и закуски, мать искуственно-строго замѣтила:
— Сколько разъ я тебѣ говорила, что божиться — дурная привычка! Онъ надоѣдаетъ вамъ — спустите его на полъ.
— Ничего-съ… Помилуйте! Тебя какъ зовутъ, крыса, а?
— Митей. А тебя?
Приставь разсмѣялся.
— Валей. Будемъ знакомы.
Мать, улыбаясь гостямъ, наливала въ рюмки коньякъ и, подвигая офицеру икру, говорила:
— Милости прошу. Согрѣйтесь! Намъ такъ совѣстно что изъ-за насъ вы обезпокоили себя въ эту дурную погоду…
— Валя! Дай мнѣ икры, — потребовалъ Митя, царапая пальцемъ пуговицу на сюртукѣ пристава.
Черезъ часъ жандармскiй офицеръ, подперевъ кулакомъ щеку, курилъ предложенную ему хозяиномъ сигару и слушалъ.
— Разногласiе съ меньшевиками, — объяснялъ хозяинъ, — происходитъ у насъ, главнымъ образомъ, изъ-за тактическихъ вопросовъ… Затѣмъ, наше отношенiе къ террору…
Покачивая на рукахъ уснувшаго ребенка, и, стараясь не шумѣть, приставъ пытался сѣсть такъ, чтобъ спящаго не раздражалъ свѣтъ лампы.
Городовой Харламповъ муслилъ толстый палецъ и потомъ, хлопая картой по столу, говорилъ:
— А вотъ мы вашего короля прихлопнемъ! Теперича — дворникъ — принцъ, а вы Лукерья Абрамовна — королевой будете. Вродѣ какъ бы англійская Викторія. Хе-хе!
Лукерья застѣнчиво улыбалась, наливая пиво въ пустые стаканы.
— Тоже вѣдь придумаетъ эдакое... Ужь сказано про васъ — бюрократическій режимъ.
