[273]
Юркія ящерицы бѣгали по истрескавшемуся корявому стволу стараго дерева; онѣ отлично понимали другъ друга, потому что всѣ говорили по-ящеричьи.
— Нѣтъ, какъ шумитъ и гудитъ въ лѣсномъ холмѣ!—сказала одна ящерица.—Я изъ-за этой музыки вотъ ужъ двѣ ночи къ ряду глазъ сомкнуть не могу! Точно у меня зубы болятъ,—тогда я тоже не сплю!
— Тамъ что-то затѣвается!—сказала другая.—Холмъ, какъ подымется на своихъ четырехъ красныхъ столбахъ, такъ и стоитъ, пока не запоютъ пѣтухи,—вѣрно хотятъ его хорошенько провѣтрить—а дочери лѣсного царя выучились новымъ танцамъ, то и дѣло вертятся! Да, что-то затѣвается!
— Я говорила съ однимъ моимъ знакомымъ дождевымъ червякомъ,—сказала третья:—онъ много ночей и дней рылся тамъ, въ холмѣ, и подслушалъ кое-что. Видѣть эта жалкая тварь ничего не видитъ, зато бродить ощупью, да подслушивать—мастеръ. Въ лѣсномъ холмѣ ожидаютъ чужеземныхъ гостей! Важныхъ-преважныхъ! Кого именно—дождевой червякъ сказать не хотѣлъ, да, пожалуй, и самъ не зналъ. Всѣ блуждающіе огоньки приглашены участвовать въ факельномъ шествіи,—какъ это у нихъ называется! И все золото и серебро,—а этого добра у нихъ въ лѣсномъ холмѣ довольно—полируютъ и выставляютъ на лунный свѣтъ!
— Какихъ же это такихъ гостей ждутъ?—толковали ящерицы.—Что тамъ затѣвается? Слышите, слышите, какъ тамъ шумитъ и гудитъ?
Въ эту самую минуту лѣсной холмъ раскрылся и оттуда, сѣменя ножками, выскочила старая лѣсная дѣвушка; у нея не было спины, но одѣта она была очень прилично. Это была ключница и дальняя родственница самого лѣсного царя, а потому носила на лбу янтарное сердце. Ножки у нея такъ и работали: топъ! топъ! и она живо очутилась въ болотѣ у ночного ворона[1].
[274]
— Васъ приглашаютъ въ лѣсной холмъ сегодня же ночью!—сказала она.—Но сначала я попросила бы васъ оказать намъ большую услугу—оповѣстить остальныхъ приглашенныхъ. Надо же быть чѣмъ-нибудь полезнымъ,—своего хозяйства у васъ, вѣдь, нѣтъ! Мы ждемъ очень важныхъ чужеземцевъ, троллей съ большимъ вѣсомъ, и нашъ лѣсной царь не хочетъ ударить лицомъ въ грязь.
— Кого же приглашать?—спросилъ ночной воронъ.
— На большой балъ могутъ явиться всѣ и каждый, даже люди, если только они ходятъ или говорятъ во снѣ—вообще отличаются чѣмъ-нибудь въ нашемъ родѣ. Званый обѣдъ—дѣло другое, тутъ надо выбирать, да выбирать. Общество должно быть самое избранное! Я ужъ и то спорила съ лѣснымъ царемъ насчетъ привидѣній:—по моему, и ихъ нельзя допускать! Прежде всего придется, конечно, позвать морского царя съ дочерьми; они не очень-то любятъ выходить на сушу, ну, да ничего, мы посадимъ ихъ на мокрый камень, или еще что-нибудь придумаемъ—надѣюсь не откажутся! Потомъ надо позвать всѣхъ старыхъ троллей перваго класса, съ хвостами, затѣмъ водяныхъ и домовыхъ, и наконецъ, я думаю, нельзя обойти приглашеніемъ могильную свинью, мертвую лошадь[2] и церковнаго карлика: они все-таки въ близкомъ родствѣ съ нами и часто навѣщаютъ насъ.
— Карръ!—крикнулъ ночной воронъ и полетѣлъ приглашать.
Дочери лѣсного царя уже плясали на лѣсномъ холмѣ съ длинными прозрачными шарфами въ рукахъ. Шарфы были сотканы изъ тумана и луннаго свѣта,—это очень красиво по мнѣнію тѣхъ, кому такія вещи нравятся. Парадная зала лѣсного холма была разубрана на славу: полъ вымытъ луннымъ свѣтомъ, а стѣны натерты вѣдьминымъ саломъ, такъ что блестѣли при свѣчахъ не хуже лепестковъ тюльпана. Въ кухнѣ жарились на вертѣлахъ сотни жирныхъ лягушекъ, готовились ужиныя шкурки съ начинкой изъ дѣтскихъ пальчиковъ и салатъ изъ мухоморовъ, сырыхъ мышиныхъ мордочекъ и бѣлены. Пиво
[275]было взято съ завода самой бабы-болотницы[3], а искрометное селитряное вино добыто изъ могильныхъ склеповъ; словомъ, все было какъ слѣдуетъ. Къ дессерту готовились груды ржавыхъ гвоздей и осколковъ церковныхъ стеколъ.
Старый лѣсной царь велѣлъ вычистить свою золотую корону толченымъ грифелемъ; для этого нужно было добыть грифеля первыхъ учениковъ, а это для лѣсного царя очень трудно! Въ спальнѣ повѣсили занавѣски и прикрѣпили ихъ слюной ужа. Вотъ возня-то была!
— Теперь остается только покурить здѣсь волосомъ и щетиной, и—мое дѣло сдѣлано!—сказала старая лѣсная дѣва.
— Папаша!—заговорила самая младшая дочка.—Скажи же, наконецъ, кто такіе эти важные гости!
— Такъ и быть,—отвѣчалъ лѣсной царь:—скажу! Двѣ изъ моихъ дочерей должны быть наготовѣ! Двѣ ужъ непремѣнно выйдутъ замужъ. Старый норвежскій тролль, тотъ, что живетъ въ скалѣ Доврэ, владѣлецъ множества гранитныхъ дворцовъ и золотыхъ розсыпей—они у него лучше, чѣмъ думаютъ—ѣдетъ сюда женить двухъ своихъ сыновей. Старый тролль—настоящій норвежецъ, веселый и прямой! Я давно его знаю, мы даже пили съ нимъ на „ты“, когда онъ пріѣзжалъ сюда жениться. Жена его ужъ умерла; она была дочь короля мѣловыхъ утесовъ на Мэнѣ. Ахъ, какъ мнѣ хочется поскорѣе увидать стараго тролля! Сыновья-то у него, какъ слышно, не задались, задиры какіе-то, неотесанные. Ну, да это, можетъ быть, такъ, пустые слухи; къ тому же они еще поисправятся съ годами! Надѣюсь, что вы сумѣете вышколить ихъ!
— А когда они будутъ здѣсь?—спросила одна изъ дочерей.
— Смотря по погодѣ и по вѣтру!—сказалъ лѣсной царь.—Они очень разсчетливы и ѣдутъ моремъ съ оказіей. Я было совѣтовалъ имъ ѣхать черезъ Швецію, но старикъ до сихъ поръ еще косится на ту сторону. Онъ немножко отсталъ отъ вѣка, и вотъ это мнѣ не нравится!
Вдругъ къ нимъ припустились во всю прыть два сторожевыхъ блуждающихъ огонька,—одинъ былъ попроворнѣе и прибѣжалъ первымъ.
— Ѣдутъ, ѣдутъ!—кричали они.
[276]
— Подайте мнѣ мою корону и пустите меня на лунный свѣтъ!—сказалъ лѣсной царь.
Дочери высоко подняли свои шарфы и присѣли чуть не до земли.
Старый тролль былъ въ коронѣ изъ ледяныхъ сосулекъ и полированныхъ еловыхъ шишекъ, въ медвѣжьей шубѣ и мѣховыхъ сапогахъ. А сыновья его, здоровенные малые, ходили, напротивъ, на распашку, съ голыми шеями и безъ подтяжекъ.
— Развѣ это холмъ?—спросилъ младшій, указывая пальцемъ на лѣсной холмъ.—По нашему, по-норвежски, это—дыра!
— Вотъ такъ молодцы!—сказалъ старый тролль.—Дыра идетъ внизъ, а холмъ вверхъ! Что-жъ вы ослѣпли, что-ли?
Особенно удивляло молодцовъ, по ихъ словамъ, то, что они такъ скоро выучились понимать здѣшній языкъ.
— Ну, ну, только не представляйтесь, пожалуйста!—сказалъ имъ отецъ.—Право, можно подумать, что вы малолѣтки!
Потомъ всѣ вошли въ лѣсной холмъ, гдѣ, грѣхъ пожаловаться, собралось самое избранное общество, да еще собралось такъ скоро, точно ихъ всѣхъ вѣтромъ намело! Каждому было приготовлено особое удобное мѣстечко; морскіе гости сидѣли за столомъ въ большихъ чанахъ съ водой и чувствовали себя совсѣмъ какъ дома. Всѣ вели себя за столомъ очень прилично, кромѣ молодыхъ норвежцевъ-троллей. Они положили ноги на столъ, думая, что у нихъ все выходитъ мило.
— Ноги долой!—сказалъ старый тролль, и они послушались, хоть и не сразу.
Своихъ сосѣдокъ за столомъ они щекотали еловыми шишками,—у нихъ были полные карманы этихъ шишекъ—потомъ сняли съ себя, для удобства, сапоги и дали ихъ держать дамамъ. Старый тролль велъ себя совсѣмъ не такъ: онъ разсказывалъ чудеснѣйшія исторіи о величественныхъ норвежскихъ скалахъ, о пѣнящихся водопадахъ, которые, съ гуломъ и ревомъ, подобными раскатамъ грома и звукамъ органа, низвергаются въ пучину; разсказывалъ о лососяхъ, что прыгаютъ и борются съ теченіемъ подъ звуки золотой арфы духа водопада; разсказывалъ о звѣздныхъ зимнихъ ночахъ, когда весело звенятъ упряжные бубенчики, а молодые парни бѣгаютъ съ горящими смоляными факелами по гладкому льду, до того прозрачному, что видно, какъ подъ нимъ мечутся испуганныя рыбы. Да, умѣлъ таки онъ
[277]разсказывать! Слушатели словно видѣли и слышали все сами: водопады и водяныя мельницы шумѣли, деревенскіе парни и дѣвушки пѣли и плясали… Тра-ла-ла! И старый тролль такъ расходился, что вдругъ чмокнулъ старую лѣсную дѣвушку, точно старый дядюшка, а они вовсе и родственниками-то не были!
Потомъ дочерей лѣсного царя заставили танцовать. Онѣ прекрасно исполнили нѣсколько танцевъ и простыхъ, и съ притопываньемъ и, наконецъ, должны были протанцовать новый, самый мудреный, подъ названіемъ „танецъ безъ танцевъ“.
Эхъ ты ну! какъ онѣ пошли вытягивать ножки и вертѣться! Гдѣ начало, гдѣ конецъ, гдѣ рука, гдѣ нога—ничего не разберешь, точно снѣжинки вихремъ закрутило! Подъ конецъ онѣ такъ закружились, что мертвую лошадь стошнило, и она принуждена была выйти изъ-за стола.
— Брръ!—сказалъ старый тролль.—Вотъ такъ работа ножками! А что онѣ умѣютъ дѣлать еще, кромѣ пляски, вытягиванья ножекъ и головокруженья?
— А вотъ сейчасъ узнаешь!—сказалъ лѣсной царь и вызвалъ самую младшую дочь; она была тонка и прозрачна, какъ лунный свѣтъ; это была самая нѣжная и изящная изъ всѣхъ сестеръ; она взяла въ ротъ бѣлый прутикъ и—глядь-поглядь—нѣтъ ея, исчезла безъ слѣда! Вотъ было и все ея искусство.
Но старый тролль сказалъ, что такое искусство въ женѣ ему вовсе не по вкусу, да и сыновьямъ его наврядъ-ли.
Вторая умѣла ходить сбоку самой себя,—выходило точно у нея была своя тѣнь, а у троллей и духовъ ея, вѣдь, не бываетъ!
Третья сестра была совсѣмъ иного склада: она обучалась варить пиво у самой бабы-болотницы и отлично умѣла шпиговать болотныя кочки свѣтляками.
— Изъ нея выйдетъ отличная хозяйка!—сказалъ старый тролль и чокнулся взглядомъ,—онъ не хотѣлъ больше пить.
Четвертая вышла съ золотою арфой въ рукахъ, ударила по одной струнѣ, и всѣ должны были поднять лѣвую ногу,—тролли и духи всѣ, вѣдь, лѣвши—ударила по другой, и всѣ должны были плясать подъ ея музыку.
— Опасная особа!—сказалъ старый тролль, а молодые тролли взяли да ушли изъ зала,—имъ ужъ надоѣло все это.
— А слѣдующая, что умѣетъ?—спросилъ старый тролль.
— Любить все норвежское!—сказала та.—Я выйду замужъ только за норвежца.
[278]
А самая младшая сестрица шепнула въ это время старому троллю на ухо:
— Это она узнала изъ одной норвежской пѣсни, что при свѣтопредставленіи, когда все рушится, уцѣлѣютъ будто бы однѣ норвежскія скалы. Вотъ ей и хочется попасть въ Норвегію; она страсть боится погибнуть.
— Эге!—сказалъ старый тролль.—Вотъ оно что! А седьмая и послѣдняя что умѣетъ?
— Передъ седьмой есть еще шестая!—сказалъ старый лѣсной царь,—онъ умѣлъ считать.
Но шестая не хотѣла даже показаться.
— Я умѣю только говорить правду въ глаза!—сказала она.—Поэтому я никому не нужна, да и дѣла у меня по горло: я шью себѣ погребальный саванъ!
Теперь дошла очередь и до седьмой. Что же она умѣла? Да она умѣла разсказывать сказки о чемъ угодно и сколько угодно.
— Вотъ тебѣ мои пять пальцевъ!—сказалъ старикъ-тролль.—Разскажи мнѣ сказку о каждомъ!
И она взяла его руку и принялась разсказывать, а онъ смѣялся до коликъ. Когда же она дошла до „Златоперста“, украшеннаго золотымъ кольцомъ, словно въ ожиданіи обрученія, старикъ сказалъ:
— Стой! Держи его крѣпче! Рука эта—твоя! На тебѣ я самъ женюсь!
Сказочница возразила, что онъ еще не дослушалъ о „Златоперстѣ“ и о „Петрушкѣ-Бездѣльникѣ“!
— Зимой дослушаемъ!—сказалъ старый тролль.—Послушаемъ тогда и о нихъ, и объ елкѣ, и о березкѣ, и о трескучихъ морозахъ! Тебѣ предстоитъ отличиться у насъ; тамъ, въ Норвегіи, никто не умѣетъ такъ разсказывать! Мы будемъ сидѣть въ горной пещерѣ, при свѣтѣ сосновыхъ лучинъ, и пить медъ изъ золотыхъ роговъ викинговъ. Рѣчной духъ подарилъ мнѣ парочку такихъ роговъ. И самъ онъ придетъ къ намъ въ гости и споетъ тебѣ всѣ пѣсни горныхъ пастушекъ. Вотъ веселье-то пойдетъ у насъ! Лососи запрыгаютъ въ струяхъ водопада и будутъ биться о стѣны; только не попасть имъ къ намъ! Эхъ! Хорошо въ нашей старой, славной Норвегіи!.. А гдѣ-же мои молодцы?
Да, куда же они дѣвались? Они бѣгали по полю и
[279]
задували блуждающіе огоньки, которые такъ любезно явились участвовать въ факельномъ шествіи.
— Что вы шляетесь?—сказалъ старый тролль.—Я вотъ взялъ вамъ мать, а вы можете взять за себя которую нибудь изъ тетокъ.
Но молодцы сказали, что имъ больше нравится пить на „ты“ и говорить рѣчи, а жениться вовсе не хочется. И вотъ, они говорили рѣчи, пили на „ты“ и потомъ опрокидывали кубки себѣ на ноготь,—это значило, что въ нихъ не осталось ни капли. Наконецъ, они сняли съ себя кафтаны и растянулись на столѣ отдыхать; они нисколько не стѣснялись. А старый тролль пустился съ своею молодою невѣстой въ плясъ, и потомъ помѣнялся съ ней сапогами,—это, поновѣе, чѣмъ мѣняться кольцами!
— Чу! Запѣлъ пѣтухъ!—сказала старая ключница.—Пора закрыться, чтобы солнце не испекло насъ.
И холмъ закрылся.
А по стволу гнилого дерева бѣгали взадъ и впередъ ящерицы и тараторили:
— Ахъ, какъ мнѣ понравился старый норвежскій тролль!
— По моему, молодежь лучше!—сказалъ дождевой червякъ, но, вѣдь, онъ былъ слѣпъ, жалкая тварь!
