[255]
Одинъ маленькій мальчикъ разъ простудился; гдѣ онъ промочилъ себѣ ноги—никто и понять не могъ: погода стояла совсѣмъ сухая. Мать раздѣла его, уложила въ постель и велѣла принести самоваръ[1], чтобы заварить бузиннаго чая,—отличное потогонное! Въ это самое время въ комнату вошелъ славный, веселый старичекъ, жившій въ верхнемъ этажѣ того же дома. Онъ былъ совсѣмъ одинокъ, не было у него ни жены, ни дѣтокъ, а онъ такъ любилъ дѣтей, умѣлъ разсказывать имъ такія чудесныя сказки и исторіи, что просто чудо.
— Ну, вотъ, выпьешь свой чай, а потомъ, можетъ быть, услышишь сказку!—сказала мать.
[256]
— То-то вотъ, если-бъ зналъ какую-нибудь новенькую!—отвѣчалъ старичокъ, ласково кивая головой.—Но гдѣ же это нашъ мальчуганъ промочилъ себѣ ноги?
— Да, вотъ, гдѣ?—сказала мать:—Никто и понять не можетъ!
— А сказка будетъ?—спросилъ мальчикъ.
— Сначала мнѣ нужно знать, глубока-ли водосточная канавка въ переулкѣ, гдѣ ваше училище? Можешь ты мнѣ сказать это?
— Какъ разъ мнѣ по голенище!—отвѣчалъ мальчикъ.—Но это въ самомъ глубокомъ мѣстѣ!
— Вотъ отчего у насъ и мокрыя ноги!—сказалъ старичокъ.—Теперь слѣдовало бы разсказать тебѣ сказку, да ни одной новой не знаю!
— Вы сейчасъ же можете сочинить ее!—сказалъ мальчикъ.—Мама говоритъ, что вы на что ни взглянете, до чего ни дотронетесь, изъ всего у васъ выходитъ сказка или исторія.
— Да, но такія сказки и исторіи никуда не годятся. Настоящія, тѣ приходятъ сами! Придутъ и постучатся мнѣ въ лобъ: „вотъ я!“
— А скоро какая-нибудь постучится?—спросилъ мальчикъ.
Мать засмѣялась, засыпала въ чайникъ бузиннаго чая и заварила.
— Ну, разскажите же! Разскажите какую-нибудь!
— Да вотъ, если бы пришла сама! Но онѣ важныя, приходятъ только, когда имъ самимъ вздумается! Стой!—сказалъ онъ вдругъ.—Вотъ она! Гляди на чайникъ!
Мальчикъ посмотрѣлъ; крышка чайника начала приподыматься, и изъ-подъ нея выглянули свѣжіе бѣленькіе цвѣточки бузины, затѣмъ выросли и длинныя зеленыя вѣтви. Онѣ росли даже изъ носика чайника, и скоро образовался цѣлый кустъ; вѣтви доходили до самой постели и раздвинули занавѣски. Какъ славно цвѣла и благоухала бузина! Изъ зелени ея выглядывало ласковое, славное лицо старушки, одѣтой въ какое-то удивительное платье, зеленое, какъ листья бузины и все усѣянное бѣлыми цвѣточками. Сразу даже не разобрать было—платье-ли это, или просто зелень и живые цвѣточки бузины.
— Что это за старушка?—спросилъ мальчикъ.
— Римляне и греки звали ее Дріадой!—сказалъ старичокъ.—Но для насъ это слишкомъ мудреное имя, и въ „Новой
[257]слободкѣ“ ей дали прозвище получше: „Бузинная матушка“. Смотри же на нее хорошенько, да слушай, что я буду разсказывать!
Такой же точно большой, покрытый цвѣтами, кустъ росъ въ углу одного бѣднаго дворика въ „Новой слободкѣ“. Подъ кустомъ сидѣли въ послѣобѣденный часъ и грѣлись на солнышкѣ старичокъ со старушкой: старый отставной матросъ и его жена. Старички были богаты дѣтьми, внуками и правнуками и скоро должны были отпраздновать свою золотую свадьбу, да только не помнили хорошенько дня и числа. Изъ зелени глядѣла на нихъ Бузинная матушка, такая же славная и привѣтливая, какъ вотъ эта, и говорила: „Я-то знаю день вашей золотой свадьбы!“ Но старики были заняты разговоромъ,—они вспоминали старину—и не слышали ея.
— Да, помнишь,—сказалъ старый матросъ:—какъ мы бѣгали и играли съ тобой дѣтьми! Вотъ тутъ, на этомъ самомъ дворѣ, мы разводили себѣ садикъ! Помнишь, втыкали въ землю прутики и вѣточки?
— Да, да!—подхватила старушка.—Помню, помню! Мы усердно поливали эти вѣточки; одна изъ нихъ была бузинная, пустила корни, ростки и вотъ какъ разрослась! Мы, старички, можемъ теперь сидѣть въ ея тѣни!
— Правда!—продолжалъ мужъ.—А вонъ въ томъ углу стоялъ чанъ съ водою. Тамъ мы спускали въ воду мой корабликъ, который я самъ вырѣзалъ изъ дерева. Какъ онъ плавалъ! А скоро мнѣ пришлось пуститься и въ настоящее плаванье.
— Да, но прежде еще мы ходили въ школу и кое-чему научились!—перебила старушка.—Наконецъ, насъ конфирмовали. Мы оба прослезились тогда!.. А потомъ взялись за руки и пошли осматривать „Круглую башню“, взбирались на самый верхъ и любовались оттуда городомъ и моремъ. Послѣ же мы отправились въ Фредериксбергъ и смотрѣли, какъ катались по каналамъ въ своей великолѣпной лодкѣ король съ королевой.
— Да, и скоро мнѣ пришлось пуститься въ настоящее плаваніе! Много, много лѣтъ провелъ я вдали отъ родины!
— Сколько слезъ я пролила! Мнѣ ужъ думалось, что ты умеръ и лежишь на днѣ морскомъ! Сколько разъ вставала я по ночамъ посмотрѣть, вертится-ли флюгеръ. Флюгеръ-то вертѣлся, а ты все не пріѣзжалъ! Я отлично помню, какъ разъ, въ самый ливень, во дворъ къ намъ пріѣхалъ мусорщикъ. Я жила тамъ въ прислугахъ и вышла съ мусорнымъ ящикомъ, да
[258]остановилась въ дверяхъ. Вотъ погода-то была! Въ это самое время пришелъ почтальонъ и подалъ мнѣ письмо отъ тебя! Пришлось же этому письму прогуляться по бѣлу-свѣту! Какъ я схватила его!.. И сейчасъ же принялась читать. Я смѣялась и плакала заразъ… Я была такъ рада! Въ письмѣ говорилось, что ты теперь въ теплыхъ краяхъ, гдѣ растетъ кофе! Вотъ-то, должно быть, благословенная страна! Ты много еще о чемъ разсказывалъ въ своемъ письмѣ, и я все это словно видѣла передъ собою. Дождь такъ и поливалъ, а я все стояла въ дверяхъ съ мусорнымъ ящикомъ. Вдругъ, кто-то обнялъ меня за талію…
— Да, и ты закатила ему такую звонкую пощечину, что любо!
— Вѣдь, я же не знала, что это ты! Ты догналъ свое письмо! Какой ты былъ бравый, красивый, да ты и теперь все такой же! Изъ кармана у тебя торчалъ желтый шелковый платокъ, а на головѣ красовалась клеенчатая шляпа. Такой щеголь! Но что за погодка стояла, и на что была похожа наша улица!
— Потомъ мы женились!—продолжалъ старый матросъ.—Помнишь? А тамъ пошли у насъ дѣтки: первый мальчуганъ, потомъ Марія, Нильсъ, Петръ и Гансъ-Христіанъ!
— Какъ они всѣ повыросли и какими стали славными людьми! Всѣ ихъ любятъ!
— Теперь ужъ и у ихъ дѣтей есть дѣти!—сказалъ старичокъ.—И какіе крѣпыши наши правнучки!… Сдается мнѣ, что наша свадьба была какъ разъ въ эту пору.
— Какъ разъ сегодня!—сказала Бузинная матушка и просунула голову между старичками, но тѣ подумали, что это киваетъ имъ головой сосѣдка. Они сидѣли рука въ руку и любовно смотрѣли другъ на друга. Немного погодя, пришли къ нимъ дѣти и внучата. Они-то отлично знали, что сегодня день золотой свадьбы стариковъ и уже поздравляли ихъ утромъ, но старички успѣли позабыть объ этомъ, хотя отлично помнили все, что случилось много, много лѣтъ тому назадъ. Бузина такъ и благоухала, солнышко садилось и свѣтило на прощанье старичкамъ прямо въ лицо, разрумянивая ихъ щеки. Младшій изъ внуковъ плясалъ вокругъ дѣдушки съ бабушкой и радостно кричалъ, что сегодня вечеромъ у нихъ будетъ пиръ: за ужиномъ подадутъ горячій картофель! Бузинная матушка кивала головой и кричала „ура!“ вмѣстѣ со всѣми.
[259]
— Да, вѣдь, это вовсе не сказка!—сказалъ мальчуганъ, когда разсказчикъ остановился.
— Это ты говоришь,—отвѣчалъ старичокъ,—а вотъ спросимъ-ка Бузинную матушку!
— Это не сказка!—отвѣчала Бузинная матушка.—Но сейчасъ начнется и сказка! Изъ дѣйствительности-то и выростаютъ чудеснѣйшія сказки. Иначе бы мой благоухающій кустъ не выросъ изъ чайника.
Съ этими словами она взяла мальчика къ себѣ на руки; вѣтви бузины, покрытыя цвѣтами, вдругъ сдвинулись, и мальчикъ со старушкой очутились словно въ густой бесѣдкѣ, которая понеслась съ ними по воздуху. Вотъ было хорошо! Бузинная матушка превратилась въ маленькую, прелестную дѣвочку, но платьице на ней осталось то же—зеленое, все усѣянное бѣлыми цвѣточками. На груди дѣвочки красовался живой бузинный цвѣточекъ, а на свѣтло-русыхъ кудряхъ—цѣлый вѣнокъ изъ тѣхъ же цвѣтовъ. Глаза у нея были большіе, голубые. Ахъ, она была такая хорошенькая, что просто заглядѣнье! Мальчикъ поцѣловался съ дѣвочкой, и оба стали одного возраста, однихъ мыслей и чувствъ.
Рука объ руку вышли они изъ бесѣдки и очутились въ саду передъ домомъ. На зеленой лужайкѣ стояла прислоненная къ дереву тросточка отца. Для дѣтей и тросточка была живая; они усѣлись на нее верхомъ—блестящій набалдашникъ сталъ великолѣпною лошадиною головой, съ длинною, развѣвающеюся гривой; затѣмъ выросли четыре тонкія, крѣпкія ноги, и горячій конь помчалъ дѣтей вокругъ лужайки. Эхъ ты ну!
— Теперь мы поскачемъ далеко-далеко!—сказалъ мальчикъ.—Въ барскую усадьбу, гдѣ мы разъ были!
И дѣти скакали вокругъ лужайки, а дѣвочка,—мы, вѣдь, знаемъ, что это была сама Бузинная матушка—приговаривала:
— Ну, вотъ мы и за-городомъ! Видишь крестьянскіе домики? Огромныя хлѣбныя печи выступаютъ изъ стѣнъ, словно какія-то исполинскія яйца! Надъ домиками раскинула свои вѣтви бузина. Вонъ бродитъ по двору пѣтухъ! Знай себѣ разгребаетъ соръ и выискиваетъ для куръ червячковъ! Гляди, какъ онъ важно выступаетъ!.. А вотъ мы и на высокомъ холмѣ, у церкви! Какіе славные, развѣсистые дубы растутъ вокругъ нея! Одинъ изъ нихъ наполовину вылѣзъ изъ земли съ корнями!.. Вотъ мы у кузницы! Гляди, какъ ярко пылаетъ огонь, какъ
[260]работаютъ тяжелыми молотами полунагіе люди! Искры сыплются дождемъ!.. Но дальше, дальше, въ барскую усадьбу!
И все, что ни называла дѣвочка, сидѣвшая верхомъ на палкѣ позади мальчика, мелькало передъ ихъ глазами. Мальчикъ видѣлъ все это, а между тѣмъ, они только кружились по лужайкѣ. Потомъ они отправились въ боковую аллею и стали тамъ устраивать себѣ маленькій садикъ. Дѣвочка вынула изъ своего вѣнка одинъ бузинный цвѣточекъ и посадила его въ землю; онъ пустилъ корни и ростки, и скоро выросъ большой кустъ бузины, точь-въ-точь, какъ у старичковъ въ „Новой слободкѣ“, когда они были еще дѣтьми. Мальчикъ съ дѣвочкой взялись за руки и тоже пошли гулять, но отправились не на Круглую башню и не въ Фредериксбергскій садъ; нѣтъ, дѣвочка крѣпко обняла мальчика, поднялась съ нимъ на воздухъ, и они облетѣли всю Данію. Весна смѣнялась лѣтомъ, лѣто—осенью и осень—зимою; тысячи картинъ отражались въ глазахъ и запечатлѣвались въ сердцѣ мальчика, а дѣвочка все приговаривала:
— Этого ты не забудешь никогда!
А бузина благоухала такъ сладко, такъ чудно! Мальчикъ вдыхалъ и ароматъ розъ, и запахъ свѣжихъ буковъ, но бузина пахла всего сильнѣе,—ея цвѣточки красовались, вѣдь, у дѣвочки на груди, а къ ней онъ такъ часто склонялся головою.
— Какъ чудесно здѣсь весною!—говорила дѣвочка, и—они очутились въ свѣжемъ, зеленомъ буковомъ лѣсу; у ихъ ногъ благоухала бѣлая буквица, изъ травки выглядывали прелестные блѣдно-розовые анемоны.—О, если бы вѣчно царила весна въ благоухающихъ датскихъ лѣсахъ!
— Какъ хорошо здѣсь лѣтомъ!—продолжала она затѣмъ, и—они проносились мимо старой барской усадьбы съ древнимъ рыцарскимъ замкомъ; красныя стѣны и фронтоны отражались въ прудахъ; по нимъ плавали лебеди, заглядывая въ темныя, прохладныя аллеи сада. Хлѣбныя нивы волновались отъ вѣтра, точно море, во рвахъ пестрѣли красненькіе и желтенькіе полевые цвѣточки, по изгородямъ вился дикій хмѣль и цвѣтущій вьюнокъ. Вечеромъ же на небѣ всплылъ круглый, ясный мѣсяцъ, а съ луговъ понесся сладкій ароматъ свѣжаго сѣна!—Это не забудется никогда!
— Какъ чудно здѣсь осенью!—снова говорила дѣвочка, и—сводъ небесный вдругъ сталъ вдвое выше и синѣе. Лѣса
[261]запестрѣли красноватыми, желтыми и еще зелеными листьями. Охотничьи собаки вырвались на волю! Цѣлыя стаи дичи съ крикомъ полетѣли надъ курганами, гдѣ лежатъ старые камни, обросшіе ежевикой. На темно-синемъ морѣ забѣлѣли паруса, а риги[2] были биткомъ набиты старухами, дѣвушками и дѣтьми: всѣ они чистили хмѣль и бросали его въ большіе чаны. Молодежь распѣвала старинныя пѣсни, а старухи разсказывали сказки про троллей и домовыхъ.—Лучше не можетъ быть нигдѣ!
— А какъ хорошо здѣсь зимою!—говорила она затѣмъ, и—всѣ деревья покрылись инеемъ; вѣтви ихъ превратились въ бѣлые кораллы. Снѣгъ захрустѣлъ подъ ногами, точно у всѣхъ были надѣты новые сапоги, а съ неба посыпались, одна за другою, падучія звѣздочки. Въ домахъ зажглись елки, обвѣшанныя подарками; всѣ люди радовались и веселились. Въ деревняхъ, въ крестьянскихъ домикахъ, не умолкали скрипки, летѣли въ воздухъ яблочныя пышки[3]. Даже бѣднѣйшія дѣти говорили: „Какъ хорошо у насъ зимою!“
Да, хорошо! Дѣвочка показывала все это мальчику, и повсюду благоухала бузина, повсюду развѣвался красный флагъ съ бѣлымъ крестомъ[4], флагъ, подъ которымъ плавалъ старый матросъ изъ „Новой слободки“. И вотъ, мальчикъ сталъ юношею, и ему тоже пришлось отправиться въ дальнее плаваніе въ теплые края, гдѣ растетъ кофе. На прощанье дѣвочка дала ему цвѣтокъ съ своей груди, и онъ спряталъ его въ псалтирь. Часто вспоминалъ онъ на чужбинѣ свою родину и раскрывалъ книгу—всегда на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ лежалъ цвѣточекъ, данный ему на память! И чѣмъ больше юноша смотрѣлъ на цвѣтокъ, тѣмъ свѣжѣе тотъ становился и сильнѣе пахнулъ, а юношѣ казалось, что до него доносится ароматъ датскихъ лѣсовъ. Въ лепесткахъ же цвѣтка ему чудилось личико голубоглазой дѣвочки; онъ какъ будто слышалъ ея шопотъ: „Какъ хорошо тутъ весною, лѣтомъ, осенью и зимою!“ И сотни картинъ проносились въ его памяти.
Такъ прошло много лѣтъ; онъ состарился и сидѣлъ со своею старушкой-женой подъ цвѣтущимъ кустомъ бузины. Они сидѣли рука въ руку и говорили о былыхъ дняхъ и о своей
[262]золотой свадьбѣ, точь-въ-точь, какъ прадѣдъ и прабабушка изъ „Новой слободки“. Голубоглазая дѣвочка съ бузинными цвѣточками въ волосахъ и на груди сидѣла въ вѣтвяхъ бузины, кивала имъ головой и говорила: „Сегодня ваша золотая свадьба!“ Потомъ она вынула изъ своего вѣнка два цвѣточка, поцѣловала ихъ, и они заблестѣли сначала какъ серебряные, а потомъ какъ золотые. Когда же дѣвочка возложила ихъ на головы старичковъ, цвѣты превратились въ короны, и мужъ съ женой сидѣли подъ цвѣтущимъ, благоухающимъ кустомъ, словно король съ королевой.
И вотъ, старикъ пересказалъ женѣ исторію о Бузинной матушкѣ, какъ самъ слышалъ ее въ дѣтствѣ, и обоимъ казалось, что въ той исторіи было такъ много похожаго на исторію ихъ собственной жизни. И какъ разъ то, что было въ ней похожаго, больше всего и нравилось имъ.
— Да, такъ-то!—сказала дѣвочка, сидѣвшая въ зелени.—Кто зоветъ меня Бузинной матушкой, кто Дріадой, а настоящее то мое имя Воспоминаніе. Я сижу на деревѣ, которое все растетъ и растетъ; я помню все и умѣю разсказывать обо всемъ! Покажи-ка, цѣлъ-ли еще у тебя мой цвѣтокъ!
И старикъ раскрылъ псалтирь: бузинный цвѣточекъ лежалъ такой свѣжій, точно его сейчасъ только вложили туда! Воспоминаніе дружески кивало старичкамъ, а тѣ оба сидѣли въ золотыхъ коронахъ, освѣщенные пурпурнымъ вечернимъ солнцемъ. Глаза ихъ закрылись и, и… да тутъ и сказкѣ конецъ!
Мальчикъ лежалъ въ постели и самъ не зналъ, видѣлъ-ли онъ все это во снѣ или только слышалъ въ сказкѣ. Чайникъ стоялъ на столѣ, но изъ него не росло никакого куста, а старичокъ уже собирался уходить, и скоро ушелъ.
— Какая прелесть!—сказалъ мальчикъ.—Мама, я побывалъ въ теплыхъ краяхъ!
— Вѣрю, вѣрю!—сказала мать.—Послѣ двухъ такихъ чашекъ крѣпкаго бузиннаго чаю немудрено побывать въ теплыхъ краяхъ!—И она хорошенько укутала его, чтобы онъ не простудился.—Ты таки славно поспалъ, пока мы со старичкомъ сидѣли, да спорили о томъ, сказка это или быль!
— А гдѣ же Бузинная матушка?—спросилъ мальчикъ.
— Въ чайникѣ!—отвѣтила мать.—И пусть себѣ тамъ останется!
