[273]
Юркие ящерицы бегали по истрескавшемуся корявому стволу старого дерева; они отлично понимали друг друга, потому что все говорили по-ящеричьи.
— Нет, как шумит и гудит в лесном холме! — сказала одна ящерица. — Я из-за этой музыки вот уж две ночи кряду глаз сомкнуть не могу! Точно у меня зубы болят, — тогда я тоже не сплю!
— Там что-то затевается! — сказала другая. — Холм, как подымется на своих четырёх красных столбах, так и стоит, пока не запоют петухи, — верно хотят его хорошенько проветрить — а дочери лесного царя выучились новым танцам, то и дело вертятся! Да, что-то затевается!
— Я говорила с одним моим знакомым дождевым червяком, — сказала третья: — он много ночей и дней рылся там, в холме, и подслушал кое-что. Видеть эта жалкая тварь ничего не видит, зато бродить ощупью, да подслушивать — мастер. В лесном холме ожидают чужеземных гостей! Важных-преважных! Кого именно — дождевой червяк сказать не хотел, да, пожалуй, и сам не знал. Все блуждающие огоньки приглашены участвовать в факельном шествии, — как это у них называется! И всё золото и серебро, — а этого добра у них в лесном холме довольно — полируют и выставляют на лунный свет!
— Каких же это таких гостей ждут? — толковали ящерицы. — Что там затевается? Слышите, слышите, как там шумит и гудит?
В эту самую минуту лесной холм раскрылся и оттуда, семеня ножками, выскочила старая лесная девушка; у неё не было спины, но одета она была очень прилично. Это была ключница и дальняя родственница самого лесного царя, а потому носила на лбу янтарное сердце. Ножки у неё так и работали: топ! топ! и она живо очутилась в болоте у ночного ворона[1].
[274]
— Вас приглашают в лесной холм сегодня же ночью! —сказала она. — Но сначала я попросила бы вас оказать нам большую услугу — оповестить остальных приглашённых. Надо же быть чем-нибудь полезным, — своего хозяйства у вас, ведь, нет! Мы ждём очень важных чужеземцев, троллей с большим весом, и наш лесной царь не хочет ударить лицом в грязь.
— Кого же приглашать? — спросил ночной ворон.
— На большой бал могут явиться все и каждый, даже люди, если только они ходят или говорят во сне — вообще отличаются чем-нибудь в нашем роде. Званый обед — дело другое, тут надо выбирать, да выбирать. Общество должно быть самое избранное! Я уж и то спорила с лесным царём насчёт привидений: — по-моему, и их нельзя допускать! Прежде всего придётся, конечно, позвать морского царя с дочерьми; они не очень-то любят выходить на сушу, ну, да ничего, мы посадим их на мокрый камень, или ещё что-нибудь придумаем — надеюсь не откажутся! Потом надо позвать всех старых троллей первого класса, с хвостами, затем водяных и домовых, и наконец, я думаю, нельзя обойти приглашением могильную свинью, мёртвую лошадь[2] и церковного карлика: они всё-таки в близком родстве с нами и часто навещают нас.
— Карр! — крикнул ночной ворон и полетел приглашать.
Дочери лесного царя уже плясали на лесном холме с длинными прозрачными шарфами в руках. Шарфы были сотканы из тумана и лунного света, — это очень красиво по мнению тех, кому такие вещи нравятся. Парадная зала лесного холма была разубрана на славу: пол вымыт лунным светом, а стены натёрты ведьминым салом, так что блестели при свечах не хуже лепестков тюльпана. В кухне жарились на вертелах сотни жирных лягушек, готовились ужиные шкурки с начинкой из детских пальчиков и салат из мухоморов, сырых мышиных мордочек и белены. Пиво [275]было взято с завода самой бабы-болотницы[3], а искромётное селитряное вино добыто из могильных склепов; словом, всё было как следует. К десерту готовились груды ржавых гвоздей и осколков церковных стёкол.
Старый лесной царь велел вычистить свою золотую корону толчёным грифелем; для этого нужно было добыть грифеля первых учеников, а это для лесного царя очень трудно! В спальне повесили занавески и прикрепили их слюной ужа. Вот возня-то была!
— Теперь остаётся только покурить здесь волосом и щетиной, и — моё дело сделано! — сказала старая лесная дева.
— Папаша! — заговорила самая младшая дочка. — Скажи же, наконец, кто такие эти важные гости!
— Так и быть, — отвечал лесной царь: — скажу! Две из моих дочерей должны быть наготове! Две уж непременно выйдут замуж. Старый норвежский тролль, тот, что живёт в скале Доврэ, владелец множества гранитных дворцов и золотых россыпей — они у него лучше, чем думают — едет сюда женить двух своих сыновей. Старый тролль — настоящий норвежец, весёлый и прямой! Я давно его знаю, мы даже пили с ним на «ты», когда он приезжал сюда жениться. Жена его уж умерла; она была дочь короля меловых утёсов на Мэне. Ах, как мне хочется поскорее увидать старого тролля! Сыновья-то у него, как слышно, не задались, задиры какие-то, неотёсанные. Ну, да это, может быть, так, пустые слухи; к тому же они ещё поисправятся с годами! Надеюсь, что вы сумеете вышколить их!
— А когда они будут здесь? — спросила одна из дочерей.
— Смотря по погоде и по ветру! — сказал лесной царь. — Они очень расчётливы и едут морем с оказией. Я было советовал им ехать через Швецию, но старик до сих пор ещё косится на ту сторону. Он немножко отстал от века, и вот это мне не нравится!
Вдруг к ним припустились во всю прыть два сторожевых блуждающих огонька, — один был попроворнее и прибежал первым.
— Едут, едут! — кричали они. [276]
— Подайте мне мою корону и пустите меня на лунный свет! — сказал лесной царь.
Дочери высоко подняли свои шарфы и присели чуть не до земли.
Старый тролль был в короне из ледяных сосулек и полированных еловых шишек, в медвежьей шубе и меховых сапогах. А сыновья его, здоровенные малые, ходили, напротив, нараспашку, с голыми шеями и без подтяжек.
— Разве это холм? — спросил младший, указывая пальцем на лесной холм. — По-нашему, по-норвежски, это — дыра!
— Вот так молодцы! — сказал старый тролль. — Дыра идёт вниз, а холм вверх! Что ж вы ослепли, что ли?
Особенно удивляло молодцов, по их словам, то, что они так скоро выучились понимать здешний язык.
— Ну, ну, только не представляйтесь, пожалуйста! — сказал им отец. — Право, можно подумать, что вы малолетки!
Потом все вошли в лесной холм, где, грех пожаловаться, собралось самое избранное общество, да ещё собралось так скоро, точно их всех ветром намело! Каждому было приготовлено особое удобное местечко; морские гости сидели за столом в больших чанах с водой и чувствовали себя совсем как дома. Все вели себя за столом очень прилично, кроме молодых норвежцев-троллей. Они положили ноги на стол, думая, что у них всё выходит мило.
— Ноги долой! — сказал старый тролль, и они послушались, хоть и не сразу.
Своих соседок за столом они щекотали еловыми шишками, — у них были полные карманы этих шишек — потом сняли с себя, для удобства, сапоги и дали их держать дамам. Старый тролль вёл себя совсем не так: он рассказывал чудеснейшие истории о величественных норвежских скалах, о пенящихся водопадах, которые, с гулом и рёвом, подобными раскатам грома и звукам органа, низвергаются в пучину; рассказывал о лососях, что прыгают и борются с течением под звуки золотой арфы духа водопада; рассказывал о звёздных зимних ночах, когда весело звенят упряжные бубенчики, а молодые парни бегают с горящими смоляными факелами по гладкому льду, до того прозрачному, что видно, как под ним мечутся испуганные рыбы. Да, умел-таки он [277]рассказывать! Слушатели словно видели и слышали всё сами: водопады и водяные мельницы шумели, деревенские парни и девушки пели и плясали… Тра-ла-ла! И старый тролль так расходился, что вдруг чмокнул старую лесную девушку, точно старый дядюшка, а они вовсе и родственниками-то не были!
Потом дочерей лесного царя заставили танцевать. Они прекрасно исполнили несколько танцев и простых, и с притопываньем и, наконец, должны были протанцевать новый, самый мудрёный, под названием «танец без танцев».
Эх ты ну! как они пошли вытягивать ножки и вертеться! Где начало, где конец, где рука, где нога — ничего не разберёшь, точно снежинки вихрем закрутило! Под конец они так закружились, что мёртвую лошадь стошнило, и она принуждена была выйти из-за стола.
— Брр! — сказал старый тролль. — Вот так работа ножками! А что они умеют делать ещё, кроме пляски, вытягиванья ножек и головокруженья?
— А вот сейчас узнаешь! — сказал лесной царь и вызвал самую младшую дочь; она была тонка и прозрачна, как лунный свет; это была самая нежная и изящная из всех сестёр; она взяла в рот белый прутик и — глядь-поглядь — нет её, исчезла без следа! Вот было и всё её искусство.
Но старый тролль сказал, что такое искусство в жене ему вовсе не по вкусу, да и сыновьям его навряд ли.
Вторая умела ходить сбоку самой себя, — выходило точно у неё была своя тень, а у троллей и духов её, ведь, не бывает!
Третья сестра была совсем иного склада: она обучалась варить пиво у самой бабы-болотницы и отлично умела шпиговать болотные кочки светляками.
— Из неё выйдет отличная хозяйка! — сказал старый тролль и чокнулся взглядом, — он не хотел больше пить.
Четвёртая вышла с золотою арфой в руках, ударила по одной струне, и все должны были поднять левую ногу, — тролли и духи все, ведь, левши — ударила по другой, и все должны были плясать под её музыку.
— Опасная особа! — сказал старый тролль, а молодые тролли взяли да ушли из зала, — им уж надоело всё это.
— А следующая, что умеет? — спросил старый тролль.
— Любить всё норвежское! — сказала та. — Я выйду замуж только за норвежца. [278]
А самая младшая сестрица шепнула в это время старому троллю на ухо:
— Это она узнала из одной норвежской песни, что при светопреставлении, когда всё рушится, уцелеют будто бы одни норвежские скалы. Вот ей и хочется попасть в Норвегию; она страсть боится погибнуть.
— Эге! — сказал старый тролль. — Вот оно что! А седьмая и последняя что умеет?
— Перед седьмой есть ещё шестая! — сказал старый лесной царь, — он умел считать.
Но шестая не хотела даже показаться.
— Я умею только говорить правду в глаза! — сказала она. — Поэтому я никому не нужна, да и дела у меня по горло: я шью себе погребальный саван!
Теперь дошла очередь и до седьмой. Что же она умела? Да она умела рассказывать сказки о чём угодно и сколько угодно.
— Вот тебе мои пять пальцев! — сказал старик-тролль. — Расскажи мне сказку о каждом!
И она взяла его руку и принялась рассказывать, а он смеялся до колик. Когда же она дошла до «Златоперста», украшенного золотым кольцом, словно в ожидании обручения, старик сказал:
— Стой! Держи его крепче! Рука эта — твоя! На тебе я сам женюсь!
Сказочница возразила, что он ещё не дослушал о «Златоперсте» и о «Петрушке-Бездельнике»!
— Зимой дослушаем! — сказал старый тролль. — Послушаем тогда и о них, и об ёлке, и о берёзке, и о трескучих морозах! Тебе предстоит отличиться у нас; там, в Норвегии, никто не умеет так рассказывать! Мы будем сидеть в горной пещере, при свете сосновых лучин, и пить мёд из золотых рогов викингов. Речной дух подарил мне парочку таких рогов. И сам он придёт к нам в гости и споёт тебе все песни горных пастушек. Вот веселье-то пойдёт у нас! Лососи запрыгают в струях водопада и будут биться о стены; только не попасть им к нам! Эх! Хорошо в нашей старой, славной Норвегии!.. А где же мои молодцы?
Да, куда же они девались? Они бегали по полю и [279]
задували блуждающие огоньки, которые так любезно явились участвовать в факельном шествии.
— Что вы шляетесь? — сказал старый тролль. — Я вот взял вам мать, а вы можете взять за себя которую-нибудь из тёток.
Но молодцы сказали, что им больше нравится пить на «ты» и говорить речи, а жениться вовсе не хочется. И вот, они говорили речи, пили на «ты» и потом опрокидывали кубки себе на ноготь, — это значило, что в них не осталось ни капли. Наконец, они сняли с себя кафтаны и растянулись на столе отдыхать; они нисколько не стеснялись. А старый тролль пустился со своею молодою невестой в пляс, и потом поменялся с ней сапогами, — это, поновее, чем меняться кольцами!
— Чу! Запел петух! — сказала старая ключница. — Пора закрыться, чтобы солнце не испекло нас.
И холм закрылся.
А по стволу гнилого дерева бегали взад и вперёд ящерицы и тараторили:
— Ах, как мне понравился старый норвежский тролль!
— По-моему, молодёжь лучше! — сказал дождевой червяк, но, ведь, он был слеп, жалкая тварь!
