Юркие ящерицы бегали по истрескавшемуся корявому стволу старого дерева; они отлично понимали друг друга, потому что говорили по-ящеричьи.
— Ишь, как шумит и гудит в холме у лесных духов! — сказала одна ящерица. — Из-за этого шума я уж две ночи кряду глаз сомкнуть не могу. Точно у меня зубы болят — тогда я тоже не сплю.
— Там что-то затевается, — сказала другая. — Холм, как подымется на своих четырёх красных столбах, так и стоит, пока не запоют петухи, — верно, хотят его хорошенько проветрить, — а дочери лесного царя выучились новым танцам с притоптыванием. Да, что-то затевается!
— Я говорила с одним моим знакомым, дождевым червяком, — сказала третья. — Он только что выполз из холма, где дни и ночи рылся, и там подслушал кое-что. Видеть эта жалкая тварь ничего не видит, зато бродить ощупью да подслушивать — мастер. В холме ожидают заморских гостей! Важных-преважных! Кого именно — дождевой червяк сказать не хотел, да, пожалуй, и сам не знал. Все блуждающие огоньки приглашены участвовать в факельном шествии — как это у них называется! И всё золото и серебро — а этого добра у них в холме довольно — начищают до блеска и выставляют сушиться на лунный свет.
— Каких же это таких гостей ждут? — толковали ящерицы. — Что там затевается? Слышите, слышите, как там шумит и гудит?
В эту самую минуту холм лесных духов раскрылся, и оттуда, семеня ножками, выскочила старая лесная дева; у неё не было спины, но одета она была очень прилично. Это была ключница и дальняя родственница самого лесного царя, а потому носила на лбу янтарное сердце. Ножки у неё так и работали: топ! топ! — и она живо очутилась в болоте у ночного ворона[1].
— Вас приглашают в холм сегодня же ночью,— сказала она. — Но сначала я попросила бы вас оказать нам большую услугу — оповестить остальных приглашённых. Надо же быть чем-нибудь полезным — своего хозяйства у вас ведь нет! Мы ждём очень важных чужеземцев, троллей с большим весом, и наш лесной царь не хочет ударить лицом в грязь.
— Кого же приглашать? — спросил ночной ворон.
— На большой бал может явиться кто угодно, даже люди, если только они говорят во сне или вообще отличаются чем-нибудь в нашем роде. Званый обед — дело другое, тут надо выбирать да выбирать. Общество должно быть самое избранное! Я уж и то спорила с лесным царём насчёт привидений: по-моему, и их нельзя допускать! Прежде всего придётся, конечно, позвать морского царя с дочерьми; они не очень-то любят выходить на сушу, ну да ничего, мы посадим их на мокрый камень или ещё что-нибудь придумаем — надеюсь, не откажутся! Потом надо позвать всех старых троллей первого класса, с хвостами, затем водяного и домовых, и, наконец, я думаю, нельзя обойти приглашением могильную свинью, мёртвую лошадь[2] и церковного карлика: правда, они принадлежат к духовенству и у нас с ними ничего общего, однако же как-никак родня, они нас не забывают и наносят визиты.
— Кар! — крикнул ночной ворон и полетел приглашать.
Дочери лесного царя уже плясали на холме с длинными шарфами, сотканными из тумана и лунного света,— это очень красиво, по мнению тех, кому такие вещи нравятся. Парадная зала холма была разубрана на славу: пол вымыт лунным светом, а стены натёрты ведьминым салом, так что светились, как лепестки тюльпанов, пронизанные солнечным светом! В кухне жарились на вертелах сотни лягушек, готовились ужиные шкурки с начинкой из детских пальчиков и салат из мухоморов, сырых мышиных мордочек и белены. Пиво привезли от самой болотницы[3], из её пивоварни, а искромётное селитровое вино добыто из могильных склепов; словом, всё было как следует. К десерту готовились груда ржавых гвоздей и осколки церковных стёкол.
Старый лесной царь велел вычистить свою золотую корону толчёным грифелем; для этого нужно было добыть грифели первых учеников, а это для лесного царя очень трудно. В спальне повесили занавески и прикрепили их слюной ужа. Вот возня-то была! Недаром шумело и гудело.
— Теперь остаётся покурить здесь волосом и щетиной — и моё дело сделано! — сказала старая лесная дева.
— Папаша! — заговорила самая младшая дочка. — Скажи же, наконец, кто такие эти важные гости?
— Так и быть, — отвечал лесной царь, — скажу. Две из моих дочерей должны быть наготове. Две уж непременно выйдут замуж. Старый норвежский тролль, тот, что живет в скале Довре, владелец множества гранитных дворцов и золотых россыпей, — они у него лучше, чем думают, — едет сюда женить двоих своих сыновей. Старый тролль — истый норвежец старинной закалки, весёлый и прямой! Я давно его знаю, мы даже пили с ним на «ты», когда он приезжал сюда жениться. Жена его уж умерла; она была дочь короля меловых утесов на Мёне. Ах, как мне хочется поскорее увидать старого тролля! Сыновья-то у него, как слышно, не задались, задиры какие-то неотёсанные. Ну, да это, может быть, пустые слухи; к тому же они с годами ещё исправятся. Надеюсь, вы сумеете вышколить их!
— А когда они будут здесь? — спросила одна из дочерей.
— Смотря по погоде и по ветру,— сказал лесной царь. — Они очень расчётливы и едут морем с оказией. Я было советовал им ехать через Швецию, но старик до сих пор ещё косится в ту сторону. Он немножко отстал от века, и вот это мне не нравится.
Вдруг к ним поскакали во всю прыть два сторожевых блуждающих огонька: один был проворнее другого и прибежал первым.
— Едут, едут! — кричали они.
— Подайте мне мою корону и пустите меня на лунный свет, — сказал лесной царь.
Дочери высоко подняли свои шарфы и присели чуть не до земли.
Старый тролль из Довре был в короне из ледяных сосулек и полированных еловых шишек, в медвежьей шубе и меховых сапогах. А сыновья его ходили, напротив, с голыми шеями и без подтяжек, чтобы показать свою закалку.
— Разве это холм? — спросил младший, указывая пальцем на холм лесных духов. — По-нашему, по-норвежски, это — дыра!
Вот так молодцы! — сказал старый тролль. — Дыра идет вниз, а холм вверх! Что ж вы ослепли, что ли?
Особенно удивляло молодцов, по их словам, то, что они так скоро выучились понимать здешний язык.
— Ну, ну, только не представляйтесь, пожалуйста, — сказал им отец. — Можно подумать, что вы совсем неучи.
Потом все вошли в холм, где собралось самое что ни на есть избранное общество, да притом так скоро, точно их всех ветром намело. Каждому было приготовлено особое удобное местечко; морские гости сидели за столом в больших чанах с водой и чувствовали себя совсем как дома. Все вели себя за столом очень прилично, кроме молодых норвежцев-троллей. Они положили ноги на стол, думая, что у них всё выходит мило.
— Ноги долой! — сказал старый тролль, и они послушались, хотя и не сразу.
Своих соседок за столом они щекотали еловыми шишками — у них были полные карманы этих шишек, — потом сняли с себя для удобства сапоги и дали их держать дамам. Старый тролль вел себя совсем не так: он рассказывал чудеснейшие истории о величественных норвежских скалах, о пенящихся водопадах, которые с гулом и рёвом, подобным раскатам грома и звукам органа, низвергаются в пучину; рассказывал о лососях, что прыгают и борются с течением под звуки золотой арфы водяного; рассказывал о звёздных зимних ночах, когда весело звенят упряжные бубенчики, а молодые парни бегают с горящими смоляными факелами по гладкому льду, до того прозрачному, что видно, как под ним мечутся испуганные рыбы. Да, умел-таки он рассказывать! Слушатели словно видели и слышали всё сами: водопады и водяные мельницы шумели, деревенские парни и девушки пели и отплясывали халлинг. Ух, как! И старый тролль так расходился, что вдруг чмокнул старую лесную деву, точно старый дядюшка, а они вовсе и родственниками-то не были.
Потом дочерей лесного царя заставили танцевать. Они прекрасно исполнили несколько танцев, и простых и с притоптыванием, и, наконец, должны были исполнить самый затейливый, проделать то, что они называли выйти из хоровода.
Эх! как они пошли вытягиваться! Где начало, где конец, где рука, где нога — ничего не разберёшь, точно стружки закрутились! Под конец они так завертелись, что мёртвую лошадь затошнило и она принуждена была выйти из-за стола.
— Бррррр! — сказал старый тролль. — Вот так задали работу своим ножкам! А что они ещё умеют, кроме плясок, вытягивания ножек и головокружения?
— А вот сейчас узнаешь, — сказал лесной царь и вызвал самую младшую дочь; она была тонка и прозрачна, как лунный свет; это была самая нежная и изящная из всех сестёр: она взяла в рот белый прутик, и вдруг — нет её, исчезла без следа! Вот было и все её искусство.
Но старый тролль сказал, что такое искусство в жене ему вовсе не по вкусу, да и сыновьям его вряд ли понравится.
Вторая умела ходить сбоку самой себя — выходило, точно у нее была своя тень, а у троллей и духов её ведь не бывает!
Третья сестра была совсем иного склада: она обучалась варить пиво у самой бабки-болотницы и отлично умела шпиговать болотные кочки светляками.
— Из неё выйдет отличная хозяйка! — сказал старый тролль, но чокаться с ней не стал, а только подмигнул — он боялся выпить слишком много.
Четвёртая вышла с золотою арфой в руках, ударила по одной струне, и все должны были поднять левую ногу — тролли и духи все ведь левши, — ударила по другой, и все должны были плясать под её музыку.
— Опасная особа! — сказал старый тролль, а молодые тролли взяли да ушли из зала — им уж надоело всё это.
— А следующая что умеет? — спросил старый тролль.
— Любить всё норвежское, — сказала та. — Я выйду замуж только за норвежца.
А самая младшая сестра шепнула старому троллю на ухо:
— Это она узнала из одной норвежской песни, что при светопреставлении, когда всё рушится, уцелеют одни норвежские скалы. Вот ей и хочется попасть в Норвегию: она страсть боится погибнуть.
— Эге! — сказал старый тролль. — Вот оно что! А седьмая и последняя что умеет?
— Перед седьмой есть ещё шестая, — сказал старый лесной царь — он умел считать.
Но шестая не хотела даже показаться.
— Я умею только говорить правду в глаза, — сказала она. — Поэтому я никому не нужна, да и дела у меня по горло: я шью себе погребальный саван.
Теперь дошла очередь и до седьмой. Что же она умела? Да она умела рассказывать сказки о чём угодно и сколько угодно.
— Вот тебе мои пять пальцев, — сказал старик тролль, — Расскажи мне сказку о каждом.
И она взяла его руку и принялась рассказывать, а он смеялся до колик. Когда же она дошла до Златоперста, опоясанного золотым кольцом, словно в ожидании обручения, старик сказал:
— Стой! Держи его крепче! Рука эта — твоя! На тебе я сам женюсь!
Сказочница возразила, что он ещё не дослушал о Златоперсте и о Петрушке-Бездельнике.
— Зимой дослушаем, — сказал старый тролль. — Послушаем тогда и о них, и об ёлке, и о берёзке, и о трескучих морозах, и о дарах хульдры[ВТ 1]. Тебе предстоит отличиться у нас; там в Норвегии никто не умеет так рассказывать. Мы будем сидеть в горной пещере, при свете сосновых лучин, и пить мёд из золотых рогов викингов. Водяной подарил мне парочку таких рогов. И Гарбу[ВТ 2] придёт к нам в гости и споёт тебе все песни горных пастушек. Вот веселье-то пойдёт у нас! Лососи запрыгают в струях водопада и будут биться о стены пещеры; только не попасть им к нам! Эх! Хорошо в нашей старой славной Норвегии!.. А где же мои молодцы?
Да, куда же они девались? Они бегали по полю и задували блуждающие огоньки, которые так любезно явились участвовать в факельном шествии.
— Что вы шляетесь? — сказал старый тролль. Я вот взял вам мать, а вы можете взять за себя которую-нибудь из тёток.
Но молодцы сказали, что им больше нравится пить на «ты»[ВТ 3] и говорить речи, а жениться вовсе не хочется. И вот они говорили речи, пили на «ты» и потом опрокидывали кубки себе на ноготь — это значило, что в них не осталось ни капли. Наконец они сняли с себя кафтаны и растянулись на столе отдыхать: они нисколько не стеснялись. А старый тролль пустился со своею молодою невестой в пляс и потом поменялся с ней сапогами — это поновее, чем меняться кольцами!
— Чу! Запел петух! — сказала старая ключница. — Пора закрывать ставни, чтобы солнце не спекло нас.
И холм закрылся.
А по стволу гнилого дерева бегали взад и вперёд ящерицы и тараторили:
— Ах, как мне понравился старый норвежский тролль!
— По-моему, молодёжь лучше! — сказал дождевой червяк, но ведь он был слеп, жалкая тварь!
Примечания
править- Перевод сказки также известен под названием «Лесной холм» или «Холм лесных духов» (прим. редактора Викитеки).
- ↑ Привидение в виде ворона с пробитым левым крылом. Происхождение его, по народному поверью, следующее: в старину, при появлении какого-нибудь человеческого привидения, прибегали к помощи священника; тот вгонял его заклинаниями в землю и затем втыкал на том месте осиновый кол. В полночь раздавался крик: «Освободи!» Кол вынимали, и привидение навсегда оставляло местность, улетев в виде ворона. Примеч. перев.
- ↑ По народному датскому поверью, под каждою вновь строящейся церковью следовало зарывать живую лошадь или свинью. Привидения этих животных, бродящие по ночам вокруг человеческих жилищ и предвещающие смерть кого-либо из живущих в них, и называются мёртвою лошадью и могильною свиньёй. Примеч. перев.
- ↑ «Баба-болотница варит пиво» — говорят датчане при виде подымающегося над болотами тумана. Примеч. перев.