Не такъ давно «Русское Знамя» разоблачило кадетскую газету «Рѣчь»… «Русское Знамя» доказало, что вышеозначенная безпринцнпная газета открыто и нагло продаетъ Россiю Финляндiи, получая за это отъ финляндцевъ большiя деньги.
Совсѣмъ недавно безпощадный ослѣпительный прожекторъ «Русскаго Знамени» перешелъ съ газетъ на частныхъ лицъ, попалъ на меня, освѣтилъ всЬ мои дѣла и поступки, и обнаружилъ, что я, въ качествѣ еврействующаго журналиста, тоже подкупленъ и — продаю свою отчизну оптомъ и въ розницу, систематически ведя ее къ распаду и гибели.
Узнавъ, что маска съ меня сорвана, я сначала хотѣлъ было увернуться, скрыть свое участiе въ этомъ дѣлѣ, замаскировать какъ-нибудь тѣ факты, которые вопiюще громко кричатъ противь меня, но — вѣдь все равно: рано или поздно все всплыветъ наружу и для меня это будетъ еще тяжелѣе, еще позорнѣе…
Лучше же я разскажу все самъ.
Добровольное признанiе — это все, что можетъ — если не спасти меня, то, хотя частью, облегчить мою вину…
Дѣло было такъ:
Однажды служанка сообщила мнѣ, что меня хотятъ видѣть два господина по очень важному дѣлу.
— Кто же они такие? — полюбопытствовалъ я.
— Будто иностранцы. Одинъ какъ будто изъ чухонцевъ, такой бѣлясый, а другой маленькiй, косой, черный. Не иначе — японецъ.
Два господина вошли и, подозрительно оглядѣвъ комнату, поздоровались со мной.
— Чѣмъ могу служить?
— Я — прикомандированный къ японскому посольству маркизъ Оцупа.
— А, я, — сказалъ блондинъ, небрежно играя финскимъ ножемъ, — уполномоченный отъ финляндской революціонной партіи «Войма». Моя фамилiя Муляйненъ.
— Я васъ слушаю, — кивнулъ я головой.
Маркизъ толкнулъ своего сосѣда локтемъ, нагнулся ко мнѣ и, пронзительно глядя мнѣ въ глаза, прошепталъ:
— Скажите… Вы не согласились-ли бы продать намъ Россію?
Мой отецъ былъ купцомъ, и у меня на всю жизнь осталась отъ него наслѣдственная коммерческая жилка.
— Это смотря какъ… — прищурился я. — Продать можно. Отчего не продать?.. Только какая ваша цѣна будетъ?
— Цѣну мы дадимъ вамъ хорошую,— отвѣчалъ маркизъ Оцупа. — Не обидимъ. Только ужъ и вы не запрашивайте.
— Запрашивать я не буду,— хладнокровно пожалъ я плечами. — Но вѣдь нужно же понимать и то, что я вамъ продаю. Согласитесь сами, что это не мѣшокъ картофеля, а цѣлая громадная страна. И, притомъ, — нужно добавить горячо мною любимая.
— Ну, ужъ и страна!.. — иронически усмѣхнулся Муляйненъ.
— Да-съ! Страна! — горячо вскричалъ я. — Побольше вашей, во всякомъ случаѣ… Свыше пятидесяти губерній,
двѣ столицы, рѣки какія! Желѣзныя дороги! Громадное народонаселеніе, занимающееся хлѣбопашествомъ! Пойдите-ка, поищите въ другомъ мѣстѣ.
— Такъ-то такъ, — обмѣнявшись взглядомъ съ Муляйненомъ, возразилъ японецъ, — да вѣдь страна-то раззорена… сплошное нищенство…
— Какъ хотите, — холодно проворчалъ я. — Не нравится — не берите.
— Нѣтъ, мы бы взяли, все таки… Намъ она нужна. Вы назовите вашу цѣну.
Я взялъ карандашъ, придвинулъ бумагу и сталъ долго и тщательно высчитывать. Потомъ поднялъ отъ бумаги голову и рѣшительно сказалъ:
— Десять милліоновъ.
Оба вскочили и въ одинъ голосъ воскликнули:
— Десять милліоновъ?!
— Да.
— За Россію?!
— Да.
— Десять милліоновъ рублей?!
— Да. Именно, рублей. Ни пфенниговъ, ни франковъ а рублей.
— Это сумасшедшая цѣна.
— Сами вы сумасшедшіе! — сердито закричалъ я. — Этакая страна за десять милліоновъ — это почти даромъ. За эти деньги вы имѣете чуть не десятокъ морей, уйму рѣкъ, пути сообщенія... Не забывайте, что за эту же цѣну вы получаете и Сибирь — эту громадную богатѣйшую страну?
Маркизъ Оцупа слушалъ меня, призадумавшись.
— Хотите пять милліоновъ?
— Пять милліоновъ? — разсмѣялся я. — Вы бы мнѣ еще пять рублей предложили! Впрочемъ, если хотите, я вамъ за пять рублей отдамъ другую Россію, только поплоше. Въ кавычкахъ.
— Нѣтъ, — покачалъ головой Муляйненъ. — Эту и за пять копѣекъ не надо. Вотъ что… хотите семь милліоновъ — ни копѣйки больше! — Очень даже странно, что вы торгуетесь, — обидчиво поежился я. — Покупаютъ то, что самое дорогое для истиннаго патріота, да еще торгуются!
— Какъ угодно, — сказалъ Муляйненъ, вставая. — Пойдемъ, Оцупа.
— Куда же вы? — закричалъ я. — Постойте. Я вамъ, такъ и быть, милліонъ сброшу. Да и то не слѣдовало бы — ужъ очень страна-то хорошая. Я бы всегда на эту цѣну покупателя нашелъ… Но для перваго знакомства — извольте — милліонъ сброшу.
— Три сбросьте!
— Держите руку, — сказалъ я, хлопая по протянутой рукѣ. — Послѣднее слово: два сбрасываю! За восемь. Идетъ?
Японецъ придержалъ мою руку и сосредоточенно спросилъ:
— Съ Польшей и Кавказомъ?
— Съ Польшей и Кавказомъ!
— Покупаемъ.
Сердце мое отчего-то пребольно сжалось.
— Продано! — вскричалъ я, искусственнымъ оживленіемъ стараясь замаскировать тяжелое чувство. — Забирайте.
— Какъ… забирайте? — недоумѣвающе покосился на меня Оцупа. — Что значить, забирайте? Мы платимъ вамъ деньги, главнымъ образомъ, за то, чтобы вы своими фельетонами погубили Россію.
— Да для чего вамъ это нужно? — удивился я.
— Это ужъ не ваше дѣло. Нужно — и нужно. Такъ — погубите?
— Хорошо, погублю.
На другой день, поздно вечеромъ къ моему дому подъехало нѣсколько подводъ, и ломовики, кряхтя, стали таскать въ квартиру тяжелые, биткомъ набитые мѣшки.
Служанка моя присматривала за ними, записывая количество привезенныхъ мѣшковъ съ золотомъ и изрѣдка уличая ломовика въ томъ, что онъ потихоньку пытался засунуть въ карманъ сто или двѣсти тысячъ; а я сидѣлъ за письменныыъ столомъ и, быстро строча фельетонъ, добросовѣстно губилъ проданную мною родину…
Теперь — когда я окончилъ свою искреннюю тяжелую исповѣдь — у меня легче на сердцѣ. Пусть я безсердечный торгашъ, пусть я Іуда-предатель, продавшій свою родину… Но вѣдь — ха-ха! — восемь-то милліончиковъ — ха-ха! — которые у меня въ карманѣ — не шутка.
И теперь, въ ночной тиши, когда я просыпаюсь, терзаемый странными видѣніями — передо мной встаетъ и меня пугаетъ только одинъ страшный, кошмарный вопросъ:
— Не продешевилъ-ли я?!
