[49]
„Бомъ-бомъ!“ раздается звонъ изъ колокольной бездны рѣки Одензе.—Это что за рѣка?—Ее знаетъ любой ребенокъ въ городѣ Одензе; она огибаетъ сады и пробѣгаетъ подъ деревянными мостами, стремясь изъ шлюзовъ къ водяной мельницѣ. На рѣчной поверхности плаваютъ желтыя кувшинки, колышатся темнокоричневые султанчики тростника и высокая бархатная осока. Старыя дуплистыя, кривобокія, скорчившіяся ивы, ростущія возлѣ монастырскаго болота и луга бѣлильщика, нависаютъ надъ водою. По другому берегу тянутся разные сады. Въ нѣкоторыхъ ростутъ чудесные цвѣты, красуются чистенькія, словно игрушечныя, бесѣдки, въ другихъ виднѣется одна капуста, а иныхъ такъ и самихъ не видно: густые, раскидистые кусты бузины тѣснятся къ самой рѣкѣ, которая въ иныхъ мѣстахъ такъ глубока, что весломъ и не достать до дна. Самое глубокое мѣсто противъ Дѣвичьяго монастыря; зовется оно „колокольною бездной“, и въ безднѣ этой живетъ дѣдушка-водяной. Весь день, пока солнечные лучи проникаютъ въ воду, онъ спитъ, а ночью, при свѣтѣ мѣсяца и звѣздъ всплываетъ на поверхность. Онъ очень старъ. Еще бабушка моя слышала отъ своей бабушки, что онъ живетъ одинъ-одинешенекъ, и нѣтъ у него другого собесѣдника, кромѣ огромнаго, стараго церковнаго колокола. Когда-то колоколъ этотъ висѣлъ на колокольнѣ церкви Санктъ-Альбани; теперь ни отъ колокольни, ни отъ церкви не осталось и слѣда.
„Бомъ-бомъ-бомъ!“—звонилъ колоколъ, когда еще висѣлъ на колокольнѣ, и разъ вечеромъ, на закатѣ солнца, раскачнулся хорошенько, сорвался и полетѣлъ… Блестящая мѣдь такъ и засверкала пурпуромъ въ лучахъ заходящаго солнца.
„Бомъ-бомъ! Иду спать!“—зазвонилъ колоколъ и полетѣлъ прямо въ рѣку Одензе, въ самое глубокое мѣсто, которое и прозвали съ тѣхъ поръ „колокольною бездной“. Но не удалось колоколу уснуть, успокоиться: онъ звонитъ въ жилищѣ водяного такъ, что слышно иной разъ и на берегу. Люди говорятъ, что звонъ его предвѣщаетъ чью-нибудь смерть, но это неправда. Колоколъ звонитъ, бесѣдуя съ водянымъ, и послѣдній теперь уже не такъ одинокъ, какъ прежде.
О чемъ же звонитъ колоколъ? Колоколъ очень старъ; говорятъ; что онъ звонилъ на колокольнѣ еще раньше, чѣмъ
[50]родилась бабушкина бабушка, и все-таки онъ ребенокъ въ сравненіи съ самимъ водянымъ, диковиннымъ старикомъ, въ штанахъ изъ угриной кожи и чешуйчатой курткѣ, застегнутой желтыми кувшинками вмѣсто пуговицъ; волосы его опутаны тростникомъ, борода покрыта зеленою тиной, а отъ этого красивѣе не будешь!
Чтобы пересказать все, о чемъ звонитъ колоколъ, понадобились бы цѣлые годы. Онъ звонитъ обо всемъ, часто повторяетъ то же самое, иногда пространно, иногда вкратцѣ—какъ ему вздумается. Онъ звонитъ о старыхъ, мрачныхъ, суровыхъ временахъ…
„На колокольню церкви Санктъ-Альбани взбирался монахъ, молодой, красивый, но задумчивый, задумчивѣе всѣхъ… Онъ смотрѣлъ въ слуховое оконце на рѣку Одензе, русло которой было тогда куда шире, на болото, бывшее тогда озеромъ, и на зеленый „Монастырскій холмъ“. Тамъ возвышался „Дѣвичій монастырь“; изъ кельи монахини свѣтился огонекъ… Онъ знавалъ ее когда-то!.. И сердце его билось сильнѣе при воспоминаніи о ней!.. Бомъ-бомъ!“
Такъ вотъ о чемъ звонитъ колоколъ.
„Подымался на колокольню и слабоумный послушникъ настоятеля. Я могъ бы разбить ему лобъ своимъ тяжелымъ мѣднымъ краемъ: онъ садился какъ разъ подо мною, да еще въ то время, когда я раскачивался и звонилъ. Бѣднякъ колотилъ двумя палочками по полу, словно игралъ на цитрѣ, и пѣлъ: „Теперь я могу пѣть громко о томъ, о чемъ не смѣю и шептать, пѣть обо всемъ, что скрыто за три-девятью замками!.. Холодно, сыро!.. Крысы пожираютъ его заживо!.. Никто не знаетъ о томъ, никто не слышитъ—даже теперь,—колоколъ гудитъ: бомъ-бомъ!“
„Жилъ-былъ король, звали его Кнудомъ. Онъ низко кланялся и епископамъ и монахамъ, но когда сталъ тѣснить ютландцевъ тяжелыми поборами, они взялись за оружіе и прогнали его, какъ дикаго звѣря. Онъ укрылся въ церкви, заперъ ворота и двери. Разъяренная толпа обложила церковь; я слышалъ ея ревъ; вороны и галки совсѣмъ перепугались и въ смятеніи то взлетали на колокольню, то улетали прочь, таращились на толпу, заглядывали въ окна церкви и громко вопили о томъ, что видѣли. Король Кнудъ лежалъ распростертый передъ алтаремъ и молился; братья его Эрикъ и Бенедиктъ стояли
[51]возлѣ него съ обнаженными мечами, готовясь защищать короля; но вѣроломный слуга Блаке предалъ своего господина.
Толпа узнала, гдѣ находится король, и въ окно былъ пущенъ камень, убившій его на мѣстѣ… То-то ревѣла и выла дикая толпа, птицы кричали, а я гудѣлъ и звонилъ: бомъ-бомъ-бомъ!“
Церковный колоколъ виситъ высоко, видитъ далеко! Его навѣщаютъ птицы, и онъ понимаетъ ихъ языкъ! Посѣщаетъ его и вѣтеръ, врываясь въ слуховыя окна, во всѣ отверстія и щели, а вѣтеръ знаетъ обо всемъ отъ воздуха,—воздухъ облегаетъ, вѣдь, землю и все живое, проникаетъ даже въ легкія человѣка и воспринимаетъ каждый звукъ, каждое слово, каждый вздохъ!.. Воздухъ знаетъ обо всемъ, вѣтеръ разсказываетъ, колоколъ внимаетъ ему и звонитъ на весь міръ: бомъ-бомъ-бомъ!..
„Но ужъ слишкомъ много приходилось мнѣ слушать и узнавать, силъ не хватало звонить обо всемъ! Я усталъ, отяжелѣлъ, и балка обломилась, а я полетѣлъ по сіяющему воздуху прямо въ глубину рѣки, гдѣ живетъ водяной! Онъ одинокъ, и вотъ, я разсказываю ему изъ года въ годъ о томъ, что слышалъ и видѣлъ на свѣтѣ: бомъ-бомъ-бомъ!“
Такъ вотъ какой звонъ раздается изъ колокольной бездны рѣки Одензе,—я слышалъ объ этомъ отъ бабушки.
А школьный учитель нашъ говоритъ: „Какой тамъ можетъ звонить колоколъ? Никакого тамъ нѣтъ колокола! Нѣтъ и водяного,—водяныхъ совсѣмъ нѣтъ!“ Когда же слышится веселый звонъ церковныхъ колоколовъ, онъ говоритъ, что это звучатъ, собственно, не колокола, а воздухъ; воздухъ производитъ звукъ.
Тоже, вѣдь, говорила и бабушка со словъ церковнаго колокола; въ этомъ учитель сошелся съ нею, значитъ, это такъ и есть.
„Гляди въ оба, и на себя оглядывайся!“—говорятъ и бабушка и учитель.
Да, воздухъ знаетъ обо всемъ! Онъ и вокругъ насъ, и въ насъ, онъ оглашаетъ всѣ наши мысли, всѣ наши дѣянія и будетъ оглашать ихъ куда дольше, чѣмъ колоколъ, что лежитъ на днѣ у водяного. Воздухъ разглашаетъ все по небесной безднѣ, и звуки уносятся выше, дальше, безконечно далеко, пока не дойдутъ до небесныхъ колоколовъ, и тѣ, въ свою очередь, не зазвонятъ: бомъ-бомъ-бомъ!
