[318]
Вечеръ VII.
«Вдоль морского берега тянется густой лѣсъ—дубы да буки. Какъ славно пахнетъ тамъ весною! Каждую весну онъ оглашается также трелями сотенъ соловьевъ. По близости, какъ сказано, море, вѣчно измѣнчивое море, а между нимъ и лѣсомъ бѣжитъ проѣзжая дорога. По ней то и дѣло катятся телѣги. Я не слѣжу за ними; лучи мои больше любятъ отдыхать на древнемъ курганѣ. Сѣрые камни опутаны побѣгами ежевики и дикаго терна. Вся природа дышетъ здѣсь поэзіей! А знаешь, какъ относятся къ ней люди? Я разскажу тебѣ, что я слышалъ тамъ вчера вечеромъ и ночью. Проѣхали двое богатыхъ крестьянъ. «Чудесныя деревья!» сказалъ одинъ. «Да, изъ каждаго выйдетъ возовъ по десяти дровъ!» отозвался другой. «Зима нынче будетъ суровая, а мы и прошлый годъ брали по четырнадцати рихсдалеровъ за сажень!» И они проѣхали. «Какая тутъ скверная дорога!» сказалъ слѣдующій проѣзжій. «Это все проклятыя деревья виноваты!» отвѣтилъ ему товарищъ. «Этакая сырость! Вѣтеръ только съ одной стороны—съ моря!» И эти тоже проѣхали. Затѣмъ прокатилъ дилижансъ. Пассажиры проспали самое живописное мѣстечко во всей окрестности. Не спалъ одинъ кучеръ; онъ трубилъ въ рогъ, и, вѣрно, думалъ про себя: «Каковъ я трубачъ! И какъ здѣсь славно раздается!» Потомъ проскакали верхомъ двое парней. «Ну что-то эти скажутъ? Въ нихъ молодость бьетъ ключомъ, кровь играетъ какъ шампанское!» подумалъ я. Они съ улыбкой поглядѣли на одѣтый мхомъ курганъ и на темную чащу кустовъ. «Вотъ бы прогуляться тутъ съ Мельниковой Христиной!» сказалъ одинъ изъ парней, и оба промчались. А въ сонномъ воздухѣ струилось такое благоуханіе, море, казалось, сливалось съ небомъ, опрокинувшимся надъ глубокою долиною!.. Мимо проѣхалъ еще экипажъ. Въ немъ сидѣло шесть человѣкъ; четверо спали, пятый размышлялъ о своемъ новомъ лѣтнемъ пальто,—«должно быть, идетъ!» Шестой же нагнулся къ кучеру и спросилъ: «Что это за куча камней? Чѣмъ-нибудь замѣчательна?» «Нѣтъ!» отвѣтилъ парень. «Куча, какъ куча, а вотъ деревья, тѣ примѣчательны!» «Ну, ну, разскажи!» «Да вотъ зимою, когда всю дорогу заноситъ снѣгомъ, они служатъ мнѣ примѣтою! Держись, значитъ, ихъ, не то какъ разъ угодишь въ море! Вотъ какія они примѣчательныя!» Проѣхали и эти. На смѣну имъ явился художникъ; глаза его такъ и сіяли, но онъ не говорилъ ни слова, а только посвистывалъ. Соловьи заливались одинъ громче другого. «Заткните глотки!» заворчалъ онъ, тщательно отмѣчая въ своей записной книжкѣ оттѣнки и тоны: «Голубой, лиловый, темно-коричневый… То-то выйдетъ картина!» Онъ какъ зеркало воспринималъ въ себя картину окружающей природы, ни на минуту не переставая насвистывать какой-то маршъ Россини. Послѣ него пришла сюда бѣдная дѣвушка. Она сложила свою ношу у подножія кургана и присѣла возлѣ нея сама,
[319]склонившись блѣднымъ прекраснымъ личикомъ въ сторону лѣса, откуда неслись соловьиныя трели. Какъ сіяли ея глаза при видѣ безграничнаго простора неба и моря, сливавшихся вмѣстѣ! Она сложила руки и, видимо, погрузилась въ тихую молитву. Она и сама не вѣдала, какія чувства волновали ея душу, но я знаю, что, и многіе, многіе годы спустя, поразившая ее въ эту минуту своею дивною красотою природа будетъ отражаться въ ея воспоминаніи куда прекраснѣе, куда правдивѣе, нежели въ картинѣ художника, какъ бы точно ни отмѣтилъ онъ всѣ краски! Я слѣдилъ за дѣвушкой до тѣхъ поръ, пока чела ея не коснулся привѣтственный поцѣлуй утренней зари.
Г. Х. Андерсенъ. Собраніе сочиненій Андерсена въ четырехъ томахъ. Томъ третій. Изданіе второе — С.-Петербургъ: Акціон. Общ. «Издатель», 1899, С.313—339