Исторические этюды русской жизни. Том 3. Язвы Петербурга (1886).djvu/2/I

Язвы Петербурга (Исторические этюды русской жизни. Том 3) — Часть 2-я. Мир преступлений.
автор Вл. Михневич (1841—1899)

См. Оглавление. Источник: Вл. Михневич. Исторические этюды русской жизни. Том 3. Язвы Петербурга. — С.-Петербург: Типография Ф. С. Сущинского, 1886.

Часть 2-я

---

Мир преступлений

---

I Уголовная статистика

 

До сих пор мы старались, по возможности, точно определить и исследовать, с одной стороны, социально-экономические и нравственно-бытовые условия, создающие в массе столичного населения опасный «неблагонадежный класс», и, с другой — самый этот класс, в его главных видовых группах, как специфическую среду, выделяющую положительных преступников и, вообще, служащую наиболее плодородной почвой для зарождения всякого рода деяний, нарушающих правовой порядок в смысле уголовном.

Теперь мы перейдем непосредственно к самим преступникам и преступным деяниям, поскольку они приведены в известность и сосчитаны полицией и судом. При этом, однако же, необходимо постоянно иметь в виду, — о чём мы уже в своем месте упоминали, — что от ведения существующих органов законности и справедливости ускользает очень много действий безнравственных и даже преступных, совершаемых скрытно или безнаказанно, под разными благовидными масками легальности, привилегированного положения, авторизированного в своих решениях произвола и т. под. Чуткая к справедливости совесть не может, конечно, успокаиваться на дешевых успехах юстиции по пресечению и каранию, по всей строгости законов, пойманных лишь, элементарных воров, грабителей и убийц, в то время, когда несравненно более, быть может, преступные, но пока «не пойманные» нарушители человеческих прав, хищники и расточители народного благосостояния и заведомые злодеи общества не только остаются безнаказанными, но кичливо фигурируют в «красном углу», в качестве избранной «соли земли»… Требования такой гражданской совести мы вполне сознаем, но ответить на них достодолжно не можем, помимо разных сторонних причин, потому, главным образом, что задача наша, строго очерчиваемая наличным статистическим материалом, состоит по преимуществу в исследовании только тех явлений нравственной патологии общества, которые приведены в категорическую известность и сосчитаны, — к ним мы и обратимся сейчас без дальнейших околичностей.

Чтобы определить численно весь объем уголовной преступности столичного населения и всё количество выделяемых из его среды и судимых преступников, всего проще, по-видимому, привести в известность средние годовые данные, представляемые статистикой тюрем, полицейских домов и судов. Данные эти за обозреваемый период (с 1868 по 1877 г.) представляются в таком виде:

Содержалось под арестом:
а) в городских тюрьмах	16,288	чел.
б) в полиц. домах (по подозрению в уголовн. и друг. преступлениях)	13,469	»
Дел уголовных производилось:
а) в окружном суде	4,456	»
б) в мировом суде около	25,000	»

 

Табличка эта требует, однако, оговорки. Во-первых, нужно принять во внимание, что многие из арестованных полицией, по подозрению в уголовных преступлениях, впоследствии перешли в тюрьмы, следовательно, они записаны здесь дважды; во-вторых, немало заподозренных и судившихся по уголовным делам и вовсе могли избежать ареста или подвергались, так называемому, домашнему аресту. По этим соображениям, остается руководиться лишь статистикой суда, для точного численного определения уголовной судимости в среде столичного населения. По вышеприведенным данным, можно положить до 30,000 случаев такой судимости в год, и — только лишь случаев, так как число лиц, бывших причастными к этим случаям, нам не известно, как не можем мы сказать также с определенностью, какой процент из всей суммы уголовных дел кончался оправданием подсудимых. Примем во всяком случае приведенную огульную цифру — 30,000 случаев уголовной судимости, как приблизительное, среднее мерило выплачиваемой столичным населением годичной «подати преступлению», уже непосредственно, по прямому адресу, записываемой на приход торжествующей вицмундирной Фемиды.

Хотя мы и не очень полагаемся на бдительность и всеобъемлемость последней, но нельзя не сказать, судя по цифре её прихода, что она очень деятельно хлопочет об исправлении нравов и возмездии греховностей столичного населения. Тридцать тысяч уголовных преследований на 670 т. жителей — пропорция весьма внушительная, почти потрясающая, ибо это выходит, что почти один из 22 обывателей ежегодно привлекается к суду по обвинению в криминальном деянии! И это еще по самой малой мере, предполагая только по одному подсудимому на каждый случай, тогда как известно, что во многих делах подсудимых бывает по нескольку человек. Правда, в наш счет, по практике окружного суда, вошла вся сумма производимых в нём дел, в числе которых есть немало дел, возбуждаемых вне Петербурга — в районе его судебного округа, но число последних не может быть велико, и изъятие их из нашей валовой цифры весьма немногим облегчило бы тяжесть грехопадения, лежащего на совести исключительно петербуржцев в таком ужасающем размере. Можно утешаться разве только тем, что почти три четверти общей суммы производимых петербургскими судами уголовных дел — дела мелкие и не важные, не выходящие из ведения мирового суда, на долю которого и приходится их до 25 т. Но Бог весть еще — утешение ли это? Мелкие преступления не всегда знаменуют меньшую степень нравственной испорченности преступника. Бывает часто совершенно напротив, как увидим дальше. Крупные и тяжкие преступления требуют известной, не совсем обыкновенной напряженности воли и сопровождаются слишком большим риском, на который опытный, искусившийся в темном промысле, преступник идет в весьма редких случаях и крайне неохотно, предпочитая лиходействовать по мелочам, где безопаснее и где, в случае «пресечения», ему можно отделаться более или менее легким наказанием.

Следовательно, незначительностью законопреступных деяний никак не следует обольщаться, при оценке уровня нравственности плательщиков «подати» преступлению… Обыкновенно, профессиональные мелкие воришки, плуты и мошенники, титулуемые улицей собирательною кличкой «мазуриков» и «жуликов», представляют собою самых безнравственных, неисправимо испорченных субъектов в населении тюрем, не выключая убийц, что подтверждают и наблюдения тюрьмоведов. Таким образом, предположенное нами, в интересе доброй славы Петербурга, утешение оказывается весьма призрачным; но всмотримся ближе в раскрывающийся перед нами мрачный мир человеческих падений и преступлений, вражды и хищности, неосторожно переступивших пределы, гарантированные для их проявления законом, столь покладистым для «немеющих перед ним», по выражению Чичикова, хищников и живодеров, с лояльными минами на физиономиях и с форменными патентами в кармане.

Чтобы ознакомиться ближе с этим миром статистически, нам должно прежде всего обратиться к полицейской деятельности по пресечению преступлений и проступков, обнаруживаемых в среде столичного населения. Выше мы привели валовую цифру арестов, производимых полицией специально по подозрению в уголовных преступлениях и по нарушению порядка и благочиния. Всех их, в среднем годовом разечете, производилось 13,469 (или по 2 на каждые сто жителей); в том числе: по уголовным преступлениям — 7,330, по нарушениям порядка и благочиния — 6,116, дезертиров — 23. Но, кроме счета арестованных преступников, полиция ведет довольно подробную и весьма любопытную ведомость самих преступлений. Приводим её в сводке за девятилетие (с 1869 по 1877 г.) по среднему годовому расчету, а именно:

 

Число случаев
Святотатства	8
Убийства	12
Поджоги	9
Изнасилование женщин	12
Кражи	2,858
Делание и распространение фальшивых денег	23[1]

 

Всех случаев — 2,924, обозначающих собою наиболее важные преступления, обнаруживаемые полицией; но, надо полагать, они далеко не все, судя, во-первых, по значительно превосходящей выведенное здесь число цифре арестов по уголовным преступлениям, а, во-вторых, по цифре протоколов, составляемых полицией по тем же преступлениям. Так, в девятилетней сложности, полиция ежегодно составляла таких протоколов — 6,164. К сожалению, подробного обозначения и классификации случаев, вызывавших эти протоколы, не имеется; но приведенную здесь валовую цифру последних необходимо запомнить для наиболее близкого определения действительного размера уголовной преступности столичного населения. Характеризовать её могут еще отчасти следующие данные.

Во-первых, из полицейской статистики узнаем, что, при исследовании и разыскании преступлений, было производимо полицией ежегодно 2,352 «обысков и выемок» (в эту цифру не входят акты специальной деятельности сыскной, тайной подиции, о чём будет говорено ниже); во-вторых, в отчетности о движении составляемых полицией протоколов по преступлениям, показано, что таких протоколов было передаваемо полицией судебным следователям по 2,114 ежегодно. Зная юридическое значение обысков в уголовном процессе, а также мотивы передачи дел судебным следователям, мы можем найти в этих данных некоторое указание на численный объем совершаемых в столице криминалов первостепенной важности. Заметим, что цифры таких обысков и передач близко совпадают с выше показанным числом преступлений, приведенных в известность полицейской статистикой.

Приведенная выше сводка случаев важнейших преступлений, совершавшихся в столице за обозреваемый период, хотя интересна сама по себе, но с точки зрения нравственной статистики — каждый факт и каждая цифра имеют постольку лишь значения, поскольку могут служить действительным мерилом степени нравственности данного населения. Что же выражают собою приведенные цифры уголовной преступности в Петербурге? Значат ли они, что эта преступность сильно развита, или — наоборот? Имеем ли мы здесь какое-нибудь мерило для определения уровня нравственности столичного населения за данное время, чтобы сказать — высок он или низок?

Сколько-нибудь точный ответ на эти вопросы можно дать только путем сравнительным, потому что, как правильно заметил г. Карнович в своем статистическом описании Петербурга, «перечень преступлений без характеристики последних не может иметь никакого значения для определения народной нравственности, так как в цифрах, из которых мы узнаем о числе преступлений, не заключается никакой их нравственной оценки, и потому самому подобные числовые сведения, лишенные, так сказать, внутреннего содержания, никак не позволяют сделать общий вывод ни об успехах, ни об упадке народной нравственности…». Позволяют же это сделать только сравнительные выводы, которые мы имеем возможность произвести, благодаря именно книге г. Карновича. В ней мы находим сведения о главнейших преступлениях в Петербурге за пятилетие с 1853 по 1857 годы.

В течение этого периода было совершено 33 убийства или, по среднему расчету, немного более 6-ти в год, 18 святотатств или около 4-х в год, 97 грабежей или почти 20 в год, 3 «зажигательства» — менее 1 в год и ежегодно по 265 «значительных краж». Всех жителей тогда в Петербурге считалось 523,721. Сделаем теперь параллельную раскладку числа преступлений на общее число жителей за два периода — сосчитанный г. Карновичем и нами (грабежи в рубрике г. Карновича мы присоединим к кражам, так как в новейшей полицейской статистике этот род преступлений не обозначается особо). При этом расчете окажется, что на каждые сто тысяч жителей было совершаемо:

 

В 1853—1857 гг.			В 1869—1877 гг.
Убийств	1	,2	2	,3
Святотатств	0	,7	1	,2
Поджогов	0	,01	1	,3
Краж	55		426

 

Поверхностный взгляд на эту параллель убеждает в той грустной истине, что, сравнительно, на расстоянии с небольшим десяти лет, преступность в Петербурге значительно, частью даже в ужасающей прогрессии, возросла и, следовательно, нравственность его населения в равномерной степени понизилась. Это говорят нам нелицемерные цифры. Вопрос может быть только, в какой степени они достоверны и насколько можно на них положиться? И г. Карнович, и мы взяли их из официальных источников, и хотя авторитет официальной статистики не из числа неоспоримых, хотя в нашем случае сравнительный вывод относительно краж, например, может подлежать сомнению, потому что г. Карнович сосчитал только «значительные» кражи; но во всяком случае такие цифры, как об убийствах, в счете которых, по его незначительности, немыслимо допустить ошибки и пропуски, можно, кажется, принять за вполне достоверные. А в таком случае, сравнительная параллель одних только убийств, как преступлений величайшей важности, может уже послужить достаточным элементарным мерилом нравственного уровня данного населения. И пред нами красноречивый факт, что, сравнительно с пятидесятыми годами, число убийств в Петербурге в семидесятых годах почти удвоилось! Не станем вдаваться в какие-нибудь дальнейшие заключения, по поводу этого неблагоприятного для репутации современного Петербурга вывода, и обратимся к прерванной нити нашего исследования.

В предупреждении и пресечении преступлений в столице весьма важную роль играет сыскная полиция, цель учреждения которой и состоит, главным образом, в открытии и поимке преступников и интимном расследовании их темных деяний. Мы не знаем, следует ли считать результаты деятельности, так называемого, «сыскного отделения» петербургской полиции независимо от общей полицейской статистики по данному предмету, или же они вошли в её рубрики и только повторены в отчетах «отделения», как специальный объект его розысков «по особым поручениям». Во всяком случае, деятельность сыскной полиции, весьма любопытная сама по себе, знакомит нас, так сказать, с черной, подготовительной работой по открытию, штудированию и препариванию преступлений к услугам правосудия, и мы на ней здесь остановимся, поскольку нам могут для этого дать материал печатные официальные отчеты. Кроме этих отчетов, мы воспользуемся еще статейкой некоего г. И. Т., напечатанной не очень давно в «Нов. Времени» и представляющей едва ли не единственный в нашей печати, сколько-нибудь обстоятельный реферат о столичной сыскной полиции, организация и деятельность которой оставляется, почему-то, под непроницаемой завесой канцелярской тайны, и мы о них ровно ничего не знаем.

Г. И. Т., которому «доводилось просматривать годовые отчеты» сыскной полиции, «поражался громадной цифрой перечня разных бумаг и дел, прошедших чрез её руки». Действительно, бумажное делопроизводство сыскного отделения изумительно плодовито, как можно судить по следующим, поистине, ужасающим цифрам. Так, по нашим источникам, в течение девяти лет (с 1869 по 1877 г.) в сыскном отделении обернулось «входящих» и «исходящих» бумаг 407,193, или по 40,243 ежегодно, в среднем выводе! Кроме того, за тот же период выпущено им и получено 22,609 депеш, или по 2,512 ежегодно; в находящейся при нём фотографии снято 32,923 фотографических карточек с разных достопамятных в криминальном отношении лиц; и, наконец, в нём велась алфавитная ведомость сведений ежегодно, по среднему расчету, о 49,082 разного рода подозрительных лицах.

Это громадное бумажное производство любопытно, кажется, только по своему гомерическому объему, так как оно состояло, вероятно, главным образом в отписках и отношениях для соблюдения канцелярской проформы. Судя по указаниям полицейских отчетов, казенной бумаги расходовалось сыскным отделением много или, по крайней мере, её расход далеко не соответствовал объему сыскной практики. Так, из всей массы бумаг, обращавшихся в отделении, только 4,505 номеров ежегодно представляли собою исполнительные «распоряжения по производству разысканий». Да и из этого числа бумаг, так называемого, «общего наряда», по компетентному свидетельству г. И. Т., «чуть ли не девять десятых номеров падали на предписания о скрывавшихся разных лицах, вовсе иногда не совершивших никакого преступления, о сбежавших домашних животных и об утерянных вещах, и разве только остальная одна десятая часть относилась собственно к розыскам по уголовным делам».

В канцелярском делопроизводстве сыскной полиции не может не поражать огромная цифра заинтересовавших её внимание обывателей, о которых она собирает и регистрирует «сведения в алфавитном порядке», на что мы уже указывали мельком в своем месте. Этих «знакомых незнакомцев» сыскной полиции состоит в её списках 49,082, которые, comme de raison,^[2] должны представлять собою, так сказать, сливки «неблагонадежного класса» в среде столичного населения. Оно так почти и есть, если полагаться на точность цифр и сведений сыскной статистики, к сожалению, весьма неполных в обозреваемых отчетах и приведенных подробно только за два года (1869 и 1870-й). Воспользуемся тем, что есть, так как это всё-таки даст нам приблизительное представление о составе ведаемого сыскной полицией ультра-неблагонадежного, как надо думать, класса. В сложности, за означенные два года состояло ежегодно «под сомнением» у сыскного отделения, в его алфавитных списках, — 29,388 лиц, в том числе:

 

Содержавшихся в местах заключения		19,935
Разыскиваемых по требованиям присутственных мест		4,983
Подозрительных		1,436
Евреев,	прибывших в столицу	1,897
»	выбывших из столицы	1,086

 

При обозрении этих «сведений», вас, быть может, несколько озадачит весьма неопределенная категория — «подозрительных», которых следовало бы уж назвать сугубо-подозрительными, что ли, потому что, ведь, и все остальные категории списков сыскной полиции равно состоят у неё под подозрением? — Объяснить досконально эту номенклатурную тонкость сыскных статистиков мы не умеем; но, быть может, некоторое разъяснение ей даст нам цифра «задержанных и высланных из столицы» сыскной полицией неблагонадежных лиц, на основании её собственного безапеляционного усмотрения и «подозрения», — «за праздношатательство», как изъяснено лаконически в одном из её отчетов, хотя «бродягам» и беспаспортным одновременно велся там же особый счет. Таких изгнанников адресовалось сыскной полицией из столицы в пространство по 540 чел. ежегодно, а в 1875 г., почему-то, она вдруг вытурила их 1,600 чел. «Праздношатательство ли» в этом году чрезмерно развилось в столице, или подозрительность сыскного отделения испытала пароксизм чрезмерного напряжения — неизвестно, но, во всяком случае, в этом деликатном вопросе у неё, как говорится, «своя рука — владыка»…

Весьма интересна также внимательность сыскного отделения к представителям израильского племени — внимательность, какой не удостаивается ни один другой «язык» из обретающихся в Петербурге. По однодневной переписи 1869 г., всех евреев в Петербурге было насчитано 5,027. А в том же году состояло их налицо в алфавитном списке отделения 2,651; следовательно, из двух израильтян более чем один пользовался теплой, интимной заботливостью сыскной полиции…

Как обозначено выше, биографические сведения о представителях неблагонадежного класса столицы сыскная полиция иллюстрирует еще портретами, снимаемыми в её специальной фотографии. Судя по числу этих портретов, богатство альбомов полиции баснословное; но, кажется, попасть в них удостоиваются только такие субъекты, выразительные физиономии которых, почему-либо особенно приглянулись чинам сыскного отделения и они желали бы покрепче запечатлеть их в своей памяти. Это по большей части, важные преступники и, вообще, представители classe dangereuse вполне упроченной, солидной репутации, которые нередко, в случаях преступлений, и открываются сыщиками, благодаря их карточкам. Нельзя, впрочем, не заметить, что, начиная с 1874 г., производительность сыскной фотографии, почему-то, значительно сократилась. В то время, как в прежние годы она воспроизводила от 6 до 8,000 в год портретных карточек, в последние — число её снимков упало до нескольких сот — не более.

Любознательность сыскной полиции находит себе довольно существенное и ценное подспорье в особого рода любительской корреспонденции, которую в просторечии называют доносами. Таких доносов, «секретных» и «анонимных», сыскное отделение получило в течение девяти лет 4,786, или по 581 в год. Поучительно и любопытно, при этом, что интимная литература эта ощутительно развивается и число дилетантов-сотрудников у сыскной полиции приметно возрастает. В 1868 г. такого рода корреспонденций было получено всего 173 и, вообще, до 70-х годов число их было ниже средней ежегодной цифры за всё обозреваемое девятилетие; между тем, в последние годы, анонимных «заявлений» стало прибывать в почтовом ящике отделения по нескольку сот, а напр., в 1871 году число их вдруг возросло до 1586… Содержание и значение этой переписки составляет, конечно, секрет отделения; но уже одно её существование и прогрессивное процветание опровергают, кажется, мрачное мнение г. И. Т., будто бы сыскная полиция так-таки во всём обществе и «не пользуется симпатией, и сыщик — лицо нетерпимое в нём; от него все отворачиваются, его избегают, как соглядатая, как Иуду-предателя… Совершенно напрасно! — говорит со скорбью г. И. Т. — Сыщик страшен только для преступников; для честных граждан — это верный друг, это неподкупный страж, охрана их домашнего очага, спокойствия целой семьи»… Существование названной анонимной корреспонденции и её объем наглядно показывают, что в обществе очень многие смотрят на сыщиков так именно, как желает г. И. Т.

Опоэтизирование сыскной профессии и идеализация сыщиков, как неусыпно добродетельных друзей человечества, не раз были предметом вдохновенного красноречия на газетных страницах в последнее, по-преимуществу, сыскное время. И отчего бы не плениться отрадной картиной, что над вашим благом и безопасностью, над «вашим домашним очагом и спокойствием вашей семьи» неусыпно бдит незримый ангел-хранитель, в образе «неподкупного стража» — сыщика, «страшного только для преступников»? Чего бы лучше; но остановка лишь затем, что для внедрения в вас такой безмятежной, теплой веры в сыскную часть, непременно нужно, чтобы «истинный сыщик, как говорит тот же г. И. Т., был высокой честности человек, неспособный поддаться соблазну, представляющемуся ему чуть не на каждом шагу».

В этом лишь и остановка, что люди «высокой честности», по какому-то нелепому предрассудку, не идут в сыщики, и в то время, как «для занятия должности прокурора иди судебного следователя установлен известный ценз, для поступления в чины сыскной полиции — никакого ценза не полагается», с сожалением замечает г. И. Т. В какой степени вероятно, чтобы установление ценза, равного с цензом для прокуроров, могло привлечь в ряды сыщиков просвещенных джентльменов «высокой честности» — разбирать не будем, так как предмет этот относится уже к области канцелярских мечтаний; для нас достаточно знать только, что сам г. И. Т., столь идеализирующий сыскную часть, вовсе не доволен ни умственным, ни нравственным уровнем существующих сыщиков и признает справедливость раздающихся против них «нареканий». Светлый образ ангела-хранителя, таким образом, сам собою испаряется в нашем представлении.

И то сказать, профессия сыщика настолько трудна и сложна, работа его настолько «черна», неопрятна и требует такой вышколенной игры притворства, лукавства, подхалимства и на всё готового предательства, что тут с ангельскими добродетелями и приемами шагу ступить бы нельзя. Нужно помнить, при этом, что для того, чтобы добраться до настоящего преступника, сыскная полиция часто вынуждается налагать свою руку на множество совершенно невинных лиц, и ведь надобно, чтобы тут ни пред кем и не пред чем не дрогнула искусившаяся в «задержании» рука… Дело это тяжелое и уж никак не ангельское!

Процедура розысков, всегда требующая, разумеется, известной находчивости, остроумия и изобретательности от сыщиков, производится однакож по раз выработанной системе, построенной на практике сыскного дела. Главным основанием этой системы служит изучение мира преступников, к чему и служат все эти алфавитные списки и фотографические альбомы сыскной полиции, которая знает или, по крайней мере, должна знать всех «подозрительных лиц» в городе, т. е. рецидивистов, не раз судившихся за преступления, людей неопределенных занятий или занятий темных, более или менее опасных бродяг и т. под. Когда обнаруживается какое-нибудь преступление и начинается розыск скрывшихся виновных, то сыскная полиция прежде всего ищет их следы в этом отпетом мире своих близких знакомых и часто безошибочно. Здесь у неё всегда есть свои друзья, агенты и пособники, а нередко и agents provocateurs^[3], как это не однажды было обнаруживаемо и на суде, к её великому скандалу.

Основной принцип сыскного дела — цель оправдывает средства; поэтому сыщик, вдохновленный благой целью — раскрытия преступления и преступников, не стесняется в выборе средств для этого. «Одним из сильных нареканий, — говорит г. И. Т., — чаще всего раздающихся в обществе — это пристрастные допросы, чинимые подсудимым и прикосновенным к делу лицам чинами сыскной полиции. Эти пристрастные допросы, к несчастью, подтверждающиеся во время судебного следствия в окружном суде, иногда до основания расшатывают стройное здание обвинения»… Кроме допросов «с пристрастием», в форме разного рода легких моральных и физических истязаний, пускаются в ход соблазны, подкупы и всяческие искушения. Напр., во время знаменитого процесса об убийстве в Гусевом переулке, подсудимая Дарья Соколова показала на суде, что вымогавший от неё сознание сыщик — полицейский офицер — после всяческих угроз и искушений, дошел наконец до такого самоотвержения, что стал изъясняться ей в любви и клялся, что женится на ней, если только она сознается.

Мастер по сыскной части, выслеживая подозреваемое в преступлении лицо, старается обыкновенно изучить его привычки, слабости и страсти, и потом подделаться под них. С пьяницей он начнет пьянствовать, с развратником развратничать, с шулером заведет игру, с фальшивым монетчиком сам прикинется знатоком и любителем фальшивых денег, с вором сговорится по душе, как свой брат, и пойдет даже с ним на промысел. В этом комедиантстве главная сила сыщика, и тут идут в дело и переодевание, и фальшивые волосы, и фальшивые имена и сочинение всевозможных небылиц в лицах. Для характеристики «находчивости» сыщиков, г. И. Т. рассказывает один интересный, хотя и «заурядный» случай из их практики. Мы приведем здесь этот случай, так как он, кроме «находчивости» сыщиков, наглядно рисует самую процедуру их ремесла, чего нет, к сожалению, в утилизируемых нами официальных полицейских отчетах, где просто рассказаны только результаты наиболее ловких розысков чинов сыскного отделения.

Раз, зимним утром, был усмотрен на одной из петербургских площадей труп человека, по виду чернорабочего, с явными признаками насильственной смерти. Убитый оказался без паспорта, никому неизвестной личностью и — всякие следы преступления были утеряны. С него сняли фотографическую карточку и ведение следствия о его смерти передали в сыскную полицию, которая поручила его одному из своих чиновников. «Задумался сыщик над задачей. Просматривая чуть ли не в десятый раз акты осмотров полицейского и медицинского, он остановился на последнем. В медицинском осмотре внимание сыщика обратило на себя содержимое в желудке убитого. Содержимое это — обыкновенный картофель. В акте было сказано: «не переварившийся картофель». Отсюда в уме сыщика проходит следующий ряд соображений: убитый ел картофель, ел он его незадолго до убийства. Труп найден в 7 часов утра. По мнению врачей, видевших состояние трупа, нанесение смертельных ран предшествовало не более, как за один час, в 6 часов; стало быть картофель он ел раньше, а, может быть, и накануне вечером. За разъяснением этих вопросов, сыщик обратился к врачу, производившему вскрытие трупа. Врач объяснил ему, что остатки картофеля свидетельствовали, что убитый ел не жареный картофель, а похлебку из него, что закусывал он не с вечера, ибо тогда пища успела бы перевариться, а очевидно не более, как за час до убийства. Стало быть, в 5 часов утра. У сыщика уже были в руках драгоценные нити. Оставалось только узнать, где именно последний раз закусывал убитый. Местами такими очевидно могли служить разные харчевни, постоялые дворы и съестные лавки, где бедному рабочему люду подают завтрак перед работой. Для этой цели сыщик приобрел себе костюм чернорабочего и рано на зорьке стал бродить возле того места, где поднят труп, отыскивая такую харчевню, «где бы ему, идя на работу, часов в 5 утра, можно было похлебать горячих щей или картофельной похлебки. Не сразу попадает он на искомое».

Наконец ему удается найти такую харчевню, но их оказывается не одна, а несколько однородных. Сыщик начинает чередовать свои посещения утренних завтраков, везде «разыскивая своего товарища земляка, с которым они вместе пришли в город на работы и который ушел раз в одно утро, да уж больше и не возвращался»; при этом характерно описывал портрет своего земляка, изучив наизусть фотографическую карточку покойного. В одном месте завсегдатаи заведения сказали, что точно был один мужичок, похожий по приметам, захаживал по утрам закусывать, и точно вот с тех пор и «сюда глаз не кажет, да только тот иначе прозывался». За более подробными сведениями советовали обратиться к Ваньке Майдану, «евойному приятелю», обещали даже указать на него, когда придет в заведение. «Две недели путешествовал наш сыщик, одетый чуть не в рубище, ел отвратительную картофельную похлебку, якшался и братался со всяким людом и к концу этого срока уже держал в своих руках преступника… Подобных примеров не один, их целая масса в сыскной практике наших доморощенных Лекоков».

Что «подобных примеров» находчивости сыщиков действительно масса — этому можно поверить, судя уже по цифрам деятельности сыскного отделения по раскрытию преступлений. Правда, эти цифры теряются, по своей сравнительной ничтожности, в сугробах бумажного делопроизводства отделения, но однакож и они имеют свою цену и свой интерес для нас, в изучении статистики уголовщины, совершаемой в Петербурге. Таким образом, узнаём, что, в течение обозреваемого девятилетия, сыскной полицией производилось «по особым поручениям» розысков, средним счетом, в год — 2056, из которых «оканчивалось с успехом» — 1037, или около половины только, что, разумеется, не дает права назвать «успехи» сыскной полиции особенно блестящими. Путем успешных розысков было открываемо её чинами специально, по среднему выводу, в год:

 

Убийств	2[4]
Краж	268
Подделок документов и денежных знаков	2
При этом задерживалось:
Убийц	6
Воров	389
Делателей фальшивых документов	4
Бродяг и лиц, «укрывшихся, без прописки»	2023

 

Эти цифры выражают собою весь объем активного, исполнительного участия сыскной полиции в общей сумме полицейской деятельности в столице, по предупреждению и пресечению преступлений. В нашу задачу не входит критика этой деятельности, но не можем не отметить, кстати, раз указанного нами факта, что бо́льшая часть полицейских «задержаний», т. е. арестов, падает не на явных преступников, даже не на подозреваемых в преступлениях, а на лиц, провинившихся лишь против разнородных паспортных правил. Как в общей статистической ведомости об арестах, производимых наружной полицией, преобладают этой категории мнимые «преступники», так и в статистике «задержаний» сыскной полиции они же составляют огромное большинство, судя по вышеприведенным цифрам. Что касается последней, то в ней именно подавляющее число арестов падало не на «бродяг» даже, а просто — на «лиц, укрывшихся без прописки», то есть, стало быть, таких лиц, которые, если бы прежде чем «укрыться», соблюли «прописку», то и задержанию не подверглись бы.

Эти легкомысленные нарушители требований «прописки» и тому подобных паспортных правил составляют самый тяжеловесный балласт в судебно-полицейской статистике Петербурга, вообще увеличивая без нужды до громадной цифры и без того большую «подать преступлению». Мы в этом сейчас лишний раз убедимся, рассмотрев, для полноты картины судимости столичного населения, обширную область пресеченных полицией закононарушений не уголовного характера. Это те нарушения различных требований, правил и постановлений по благоустройству, благочинию и пр., о которых полиция составляет протоколы и чинит взыскания либо административным порядком, по собственному усмотрению, либо чрез судебные учреждения. Протоколов таких составлялось полицией ежегодно 19,759, в том числе по уголовным преступлениям 6,164, о которых было говорено раньше и которые здесь у нас не идут в счет. За изъятием сих последних, из 13,595 протоколов было составлено «за нарушение правил»:

 

Общественного спокойствия и благочиния	3402
Санитарных	992
Паспортных	3649
Адресного сбора	782
Адресного стола	644
Питейных	85
За сопротивление законным требованиям полиции	831
За оскорбление чинов полиции	513

 

Как видно из первого же обзора этой таблички, наибольшее число протоколов составлялось за нарушение именно паспортных правил. Отнеся к ним также нарушения правил адресного сбора и адресного стола, как имеющие непосредственную близость с паспортным делом, получим — 5075 протоколов (или до 40% общего их числа), падающих на случаи такой преступности, совершенно мнимой, которая сама собой пресеклась бы с отменой нынешней тягостной и устарелой паспортной системы. В настоящее же время, по всем этим, отмечаемым полицейскими протоколами, нарушениям паспортных правил чинятся взыскания.

Вообще, полиция ежегодно передавала за обозреваемый период судебному ведомству, для дальнейшего движения, 16,968 протоколов, в том числе — 2114 судебным следователям и 14,854 мировым судьям, то есть, с лишком 80% общего числа (19,759) протоколов, составлявшихся ею по разным случаям. Конечно, в число переданных судебному ведомству полицейских протоколов вошли прежде всего те из них, которые составлялись по уголовным преступлениям, а затем значительнейшая часть, если не все, по нарушениям разных правил. Здесь кстати будет отметить одно не лишенное важности и довольно характеристическое указание.

Выше, приводя общий свод статистики судимости столичного населения, мы констатировали, что у столичных мировых судей ежегодно разбирается, кроме гражданских исков, до 25,000 уголовных дел. Мы не знаем содержания этих дел и их классификации, но из статистики полицейских протоколов и ведомости об их движении можем заключить, что большая половина этих дел возбуждается у мировых судей именно полицией. Так оно, конечно, и должно быть по логике вещей; но, зная амбициозность и претенциозность нашей полиции, её наклонность к произволу, зная, наконец, что значительная часть её обвинительных протоколов составляется по мнимым преступлениям (каковы, напр., нарушения паспортных правил), мы не можем не прийти к заключению, что у нас пропасть народа попадает под суд из-за пустяков и, будучи внесенной в судебно-полицейскую статистику, ложится напрасным и ненужным бременем на совесть столичного населения, искусственно сгущая тени его дурного поведения.

Нам остается, в заключение этого очерка, представить еще наглядную картину территориального распределения преступников и преступлений по частям города. Для исследования этой интересной и, надеемся, назидательной стороны занимающего нас предмета мы воспользовались статистическими таблицами за шесть лет (1869 по 1874 г.). В наш счет вошли одни уголовные, важные преступления и их виновники, т. е. убийства, кражи, поджоги и т. д. В результате получилась такая цифровая картина:

 

Части	Преступлений	Преступников	Один преступник на число жителей
Спасская	691	1657	52
Московская	318	2021	44
Казанская	298	435	116
Александро-Невская	276	422	82
Рождественская	194	429	108
Васильевская	188	486	136
Литейная	170	209	367
Коломенская	158	365	117
Нарвская	155	625	83
Петербургская	142	325	131
Выборгская	140	269	120
Адмиралтейская	119	142	295

 

Если хотите, табличкой этой можно в известной степени руководствоваться для определения степени безопасности жизни и имущества в той или другой части города: но, тем не менее, было бы рискованно делать на этом основании решительные выводы о степени нравственности жителей каждой отдельно взятой части, по проценту совершаемых в её районе преступлений и числу задерживаемых преступников. Последние в весьма нередких случаях могли совершить преступление, зайдя из другой части, где они имели постоянное местожительство. Впрочем, совпадение некоторых цифр с сложившейся, общеизвестной репутацией данных частей города позволяет сделать на этот счет несколько определенных заключений. Напр., бросающиеся в глаза, по абсолютной и относительной многочисленности преступников и преступлений, Спасская и Московская части и в действительности не пользуются доброй славой со стороны своей нравственности, благодаря разным специфическим условиям: центральности положения, сосредоточению массы торгово-промышленных, а также публичных заведений — кабаков, трактиров и пр., скученности и подвижности населения и преобладания в нём жителей низших, недостаточных классов, рядом с неблагонадежными подонками общества, и т. д. Всё это может естественно влиять на увеличение преступлений. Отсюда также понятным становится, что Адмиралтейская и Литейная части, где главным образом сосредотачиваются сливки столичного населения, по положению, умственному развитию и по степени обладания земными благами, являются в нашей табличке самыми благонравными сравнительно.

Затем, мы переходим к более подробному, иллюстрированному живыми фактами, обзору каждой категории преступлений в частности.

Примечания

1. Последняя цифра выведена только за восемь лет.
2. фр. comme de raison — в результате. — Примечание редактора Викитеки.
3. фр. agents provocateurs — агенты-провокаторы. — Примечание редактора Викитеки.
4. На самом деле больше 2, потому что в течении 9-ти лет было открыто 23 убийцы, след. по 2,5 ежегодно.