Степень нравственности или безнравственности данного населения принято определять цифрами судебно-полицейской статистики. Пока это — единственный почти, сколько-нибудь верный масштаб для измерения нравственного здоровья общества и характеризующих его физиологических и патологических явлений. Мы уже говорили раньше, что масштаб этот и слишком груб, по своей элементарности, и неполон; но, за неимением другого, более усовершенствованного, мы вынуждены к нему обращаться и им, главным образом, руководиться. Во всяком случае, данные, которые он нам представляет, наиболее достоверны сами по себе и дают твердую почву для многих любопытных выводов.
Прикинутый к нравственности столичного населения, названный масштаб дает ряд следующих цифровых данных, взятых в десятилетней сложности, как мы ранее на этот счет условились. Первое место занимают здесь, по своему количественному преобладанию, полицейские «задержания» и аресты, по различным причинам из области нарушения порядка, тишины и безопасности, частной и общественной. Мы впоследствии рассмотрим качественный состав, попадающих в руки блюстителей, временных жильцов полицейских «кутузок» и тюрем, а теперь представим только их внушительные валовые цифры, по годам. Из имеющихся у нас официальных материалов видно, что в Петербурге «задерживалось» и содержалось лиц обоего пола:
| Годы | В полиц. домах | В город. тюрьмах | Всего | |
| В | 1868 | 130.000 | 19.271 | 149.271 |
| » | 1869 | 189.507 | 19.500 | 209.007 |
| » | 1870 | 167.518 | 15.808 | 183.326 |
| » | 1871 | 125.337 | 13.113 | 138.450 |
| » | 1872 | 147.104 | 16.169 | 163.273 |
| » | 1873 | 121.847 | 18.161 | 140.008 |
| » | 1874 | 105.281 | 17.452 | 122.735 |
| » | 1875 | 110.109 | 13.374 | 123.483 |
| » | 1876 | 102.210 | 15.053 | 117.263 |
| » | 1877 | 100.201 | 14.981 | 115.182 |
Таким образом оказывается, что в течение десяти лет, в сложности, в петербургских арестантских камерах и тюрьмах пересидело «за решеткой» 1.461.996 чел. или ежегодно, средним счетом, 146.199 чел. Считая всё петербургское население в 670 т. и распределив на его число годичную пропорцию арестов, вышло бы, что всё оно, включительно до бессловесных младенцев, должно было бы менее, чем через каждые пять лет, отсидеть в полицейских «кутузках» и тюрьмах, если бы допустить равномерную уплату этой «подати» всеми жителями столицы без различия пола, возраста, положения и поведения.
Равномерности такой, к счастью иль к несчастью, не существует: означенную «подать» несут обыкновенно представители, так называемого, «неблагонадежного класса» (classe dangereuse),—люди неосновательные и легкомысленные, которые одни расплачиваются в этом случае как за свои личные заблуждения, так и за грехи всего общества. Нельзя, однако ж, не заметить, что всё-таки число плательщиков и размер «подати» чрезвычайно велики. В самом деле, из вышеприведенных цифровых данных оказывается, что менее, чем из пяти человек общего числа обывателей столицы (4,5), один неизбежно попадает ежегодно «за решетку», в места злачные. Другими словами: в течение обозреваемого десятилетия, каждый год, более 22% столичного населения были лишаемы свободы и делались объектом теплой судебно-полицейской опеки, на казенном иждивении. Отношение поразительное!
Должно еще оговориться, что в выведенную нами среднюю годовую цифру арестов и «задержаний» (146.199 чел.) не вошел контингент военных тюрем и гауптвахт, не вошло также население «долгового отделения» (Этих сведений мы не привели отчасти за их неимением, а отчасти потому, что некоторые из них крайне уж специальны). Но и без того, представленная цифра очень велика и очень плохо рекомендует, с первого взгляда, петербургскую нравственность, особенно, если сравнить её с однородными статистическими цифрами других столиц. Автор известной книги («Paris, ses organs et sa vie»), Максим Дю-Кан, говоря о цифре полицейских арестов в Париже, в 1868 г. достигшей 35.721, называет её «ужасающей» (effrayant). Если на полуторамиллионное население Парижа такая цифра считалась «ужасающей», то что сказал бы Дю-Кан, узнавши, что у нас в том же 1868 г., при населении почти втрое меньше парижского, петербургская полиция арестовала 130.000 чел., т. е. в четыре почти раза более числа арестов парижских? Что сказал бы он, узнав, что цифра арестов за 1868 г., была у нас еще очень умеренной — ниже средней нормы и в полтора раза ниже maximum’а?
И однако ж, «ужас» наблюдателя петербургской нравственности, с точки зрения судебно-полицейской статистики, далеко еще не исчерпывается констатированной здесь громадной цифрой полицейских арестов и тюремных заключений. Чтобы обнять весь круг различных правонарушений, учиняемых петербуржцами и не избегающих блюстительного ока полиции и воздействия юстиции, нам следует еще привести в известность количество таких «дел», которые не сопряжены с лишением свободы виновных, по крайней мере, на самом месте «деяния». Цифра таких дел тоже ошеломляющая!
Петербургская «наружная» полиция составляла за взятый нами период (с 1869 по 1877 г.) ежегодно, средним числом, 19.759 протоколов по «происшествиям» следующих категорий: по уголовным преступлениям (6.164, средним счетом в год), по нарушению правил — паспортных, санитарных, питейных, адресных, общественного спокойствия и благочиния, по «разным случаям» и, наконец, «за сопротивление законным требованиям полиции» и «за оскорбление» её чинов. К сожалению, число лиц, привлеченных этими протоколами, не приведено в известность в нашем источнике. Остается предположить на каждый протокол по одному лицу, хотя это, конечно, значительно ниже действительной цифры; но, в интересе наибольшей точности наших выкладок и выводов, мы предпочли везде, в сомнительных случаях, избегать гадательных цифр и скорее довольствоваться достоверным minimum’ом данных, чем проблематическим maximum’ом их. Затем, относительно выведенной цифры полицейских протоколов следует заметить, что значительная часть их, по всем вероятиям, сопровождалась арестом настигнутых на месте преступления нарушителей порядка и безопасности. Сколько было тут арестов — сведений нет; но полицейская статистика, обозначая исход протоколов, указывает, между прочим, что из общей их суммы ежегодно, средним счетом, передавалось мировым судьям 14.885 протоколов.
Зная круг юрисдикции мирового суда, следует предположить, что в приведенной цифре протоколов, переданных этому суду, «задержания» и аресты не имели места. Кстати, заключение это подкрепляется цифрой протоколов по уголовным преступлениям (6.164), которые, конечно, влекли в большинстве случаев заарестование виновных и за вычетом которых из общей суммы протоколов получится цифра, очень близко совпадающая с числом протоколов, переданных мировым судьям. Эта-то цифра нам и нужна для того, чтобы определить число, изысканных полицией, случаев правонарушений, по которым виновные не вошли в ранее выведенную нами сумму всех полицейских арестов, вообще, а составляют новую, самостоятельную рубрику представителей classe dangereuse. Из соображения представленных данных следует предположить, что в рубрику эту входило ежегодно до 15.000 (14.885) случаев закононарушений и, по самой малой мере, столько же виновных.
Затем, — независимо от действий «наружной» полиции, — героев нашей эпопеи, составляющей предмет настоящего исследования, выслеживала, открывала и накрывала специально сыскная полиция, о деятельности которой в нашем источнике имеются весьма подробные и весьма любопытные сведения. Покамест, мы возьмем из этих сведений одну только, нужную для подводимого здесь итога, цифру — именно, цифру «произведенных чинами сыскной полиции розысков по особым поручениям» и по такого рода казусным случаям, как убийства, подделка денег и фальшивых документов, крупные и особенно замысловатые кражи, открытие беглых каторжников и т. под. Такого сорта «розысков» петербургская сыскная полиция производила ежегодно, с 1869 по 1877 г., средним числом, по 2056. В сведениях по этой части упоминается, что из этих «розысков» далеко не все производились «с успехом», но нам нужно знать, сколько именно возбуждалось их и какое число лиц, по этому поводу, делалось предметом изысканного внимания сыскной полиции. Здесь опять приходится нам предположить, что число таких лиц равнялось числу розысков, хотя оно, конечно, было больше в действительности. Впрочем, обязательным вниманием сыскной полиции пользовались далеко не одни только подозреваемые в крупных уголовных преступлениях. Гораздо большее число обывателей, частью пользовавшихся свободой и всеми присвоенными им правами, незримо наблюдались проницательным оком сыскной полиции и, быть может, сами того не подозревая, фигурировали в её «алфавитных списках».
Здесь мы встречаемся отчасти с новой категорией представителей classe dangereuse, не смешивающейся ни с какой другой рубрикой этого же класса. По существующей у нас юридической терминологии, категория эта состоит из так называемых «подозрительных лиц» или лиц, находящихся «под сомнением». В «алфавитных списках» сыскной полиции ежегодно состояло таких лиц, за обозреваемый период, 49.082. Цифра весьма внушительная, но, кажется, она далеко не обхватывает всего числа состоящих «на замечании», «под тайным надзором» и «под подозрением» петербуржцев, обнаруживающих наклонность к легкомыслию и к заблуждению, считая в том числе и щедринские «бредни»… Это — «дистанция огромного размера»; в тайны её территории мы не посвящены, да и касаться не дерзаем, хотя, разумеется, от этого в нашем исследовании выйдет существенный пробел.
Что касается алфавитных списков сыскной полиции, то в них ведется счет только следующим, весьма немногим, группам обывателей, признаваемых неблагонадежными: 1) содержащимся в местах заключения; 2) «лицам, разыскиваемым по требованиям присутственных мест и должностных лиц»; 3) евреям, прибывающим и выбывающим из столицы; и 4) лицам, просто «подозрительным». Первую из этих групп, составляющую население тюрем, мы встречаем здесь вторично: она входит в общую, вышеприведенную нами, сумму всех «задержаний» и арестов. Поэтому, для приведения в известность числа неблагонадежных жителей, специально ведаемых одной лишь сыскной полицией, мы должны первую группу из её алфавитных списков исключить и остановиться только на последних трех группах, вновь пополняющих собою общую сумму плательщиков «подати преступлению», если не действительных, то предполагаемых.
К сожалению, в нашем материале только за два года (1869 и 1870) выведены частные цифры каждой из поднадзорных групп в списках сыскной полиции; но в разгруппировке их нам может помочь следующее обстоятельство. Из ведомостей за два названные года видно, что в первую группу списков сыскной полиции входило почти исключительно одно население тюрем. Заключаем так по совпадению цифр. Население тюрем приведено у нас в известность подробно за всё десятилетие. Оно составляло, в среднем выводе, в год — 15.956 ч.[1]. Вычтя эту цифру из общей суммы «алфавитных» списков сыскной полиции — 49.082, получим в разнице численность остальных трех групп этих списков, которые представляют собою самостоятельно изысканный и специально ведаемый помянутой полицией элемент неблагонадежного класса. Численность эта определяется в 33.126 чел., куда входят, значит, все лица «разыскиваемые», лица просто «подозрительные» и, наконец, евреи — последние в весьма незначительной доле.
Следуя принятому нами плану, мы должны занести, наконец, в счет длинных рядов classe dangereuse петербургского населения, ведаемых полицейским надзором и полицейской статистикой, и тех «милых, но погибших созданий», которые служат жертвой общественного темперамента. Следует только оговориться, что на достоверность полицейской статистики в этом деликатном случае менее всего можно положиться. Цифры её, по счислению столичной проституции, даже на простой глаз, неизмеримо ниже действительности, но об этом мы будем иметь случай говорить впоследствии, — здесь же продаем их, за что купили. Врачебно-полицейская статистика распределяет проституток на две главные категории — живущих оседло и «бродячих». Первые состоят под непрерывным, правильным надзором, вторые делаются достоянием надзора и статистики случайно и относятся к общей сумме полицейских «задержаний» и арестов. В сложности, и те и другие составляли среднюю численность в год около 6.000 — цифра, которая должна собой выражать весь объем столичной проституции, по счету полицейской статистики; но, в интересе искомых выводов, составляющих предмет настоящей главы, мы должны исключить из этой цифры «бродячих» проституток, с которыми мы уже раз встретились в среде подвижного населения «кутузок». Таким образом, окажется вновь обретенных представительниц classe dangereuse, по среднему выводу за десятилетие, 2.776, составляющих постоянный, прочный контингент столичной проституции — по крайней мере, той, которая приведена в известность полицейской статистикой.
Идя далее в отыскании всех частных коэффициентов, представляемых официальной статистикой, для подведения интересующего нас здесь общего итога всех нарушений и нарушителей общественной нравственности, мы переступим теперь из области полицейской статистики на почву статистики судебной. Здесь нас опять смущает неполнота и сбивчивость, отличающие всю, вообще, российскую статистику; приходится довольствоваться одними только приблизительными и отрывочными данными. Прежде всего, говоря о практике петербургских высших судебных инстанций, мы не имеем возможности определить ни среднюю цифру судимости по годам за всё обозреваемое десятилетие, ни выделить из общего числа производившихся дел только те, в которых судились исключительно представители петербургского населения. Указаний на это нет. В «Военно-статистическом Сборнике», правда, сделана сводка числа обвиненных по губерниям за целое семилетие, но этот вывод годится нам только для сравнения, так как означенное семилетие предшествует обозреваемому нами периоду и, притом, захватывает годы дореформенные. По этим сведениям, оказывается, что с 1860 по 1867 г. петербургская губерния вносила, средним числом в год, в «подать преступлению» 3.149 обвиненных, или 2,3 на каждую тысячу жителей. Затем, новейшие «Своды статистических сведений по делам уголовным» дают нам следующие отрывочные данные о деятельности Фемиды в стенах петербургских высших судебных учреждений. Мы остановимся здесь собственно на валовой сумме возбужденных следствием дел. Таких было: в 1871 г. — 4.963; в 1872 г. — 4.410; в 1873 г. — 4.275, и в 1874 г. — 4.169. Средним числом в год — 4.456 дел, выражает собою, приблизительно, среднюю норму следственно-прокурорской деятельности в Петербурге и за весь обозреваемый нами период. Достоверно во всяком случае, что наша столица первенствует над всеми русскими городами по проценту преступности и судимости. Так, во второй половине 70-х гг. в Петербурге приходилось одно судебное дело, приблизительно, на 340 жит., а, напр., в харьковском судебном округе одно дело на 550 жит. Достоверно также, что Петербург высылает, сравнительно, наибольший процент обывателей в места более или менее «отдаленные». Относительно гражданского судопроизводства статистика дает нам следующий свод систематизированных сведений, совпадающих по годам, со сведениями о делах уголовных. Так, мы узнаем, что за то же четырехлетие (с 1871 по 1874 г.) петербургский окружной суд разрешал, средним счетом, в год до 5.500 гражданских дел. Эту цифру тоже можно принять, без большего риска, за среднюю годичную норму. Таким образом, сводя изысканные здесь цифровые данные по уголовному и гражданскому судопроизводствам петербургского окружного суда, получим, в сложности, около десяти тысяч (9.956) дел, являющихся новой привеской в общей сумме грехопадений столичного населения.Несравненно больший груз, в этом отношении, доставляет еще практика петербургского мирового суда, сведения о которой у нас, к тому же, довольно полны и точны. Главное, в них нет уже никакой сторонней примеси к грехам исключительно одного столичного населения. Приводим здесь одни только валовые цифры судопроизводства столичных мировых судей по трехлетиям, а именно:
| С | 1869 | по | 1871 | разобрано | дел | 236.174 |
| » | 1872 | » | 1874 | » | » | 207.050 |
| » | 1875 | » | 1878 | » | » | 204.918 |
Следовательно, в средней сложности, ежегодно разбиралось дел; в первое трехлетие — 78.727, во второе — 69.016, и в третье — 68.306. А за все девять лет средняя ежегодная сложность составляет — 72.016 дел, выражающих нормальную цифру воздействий столичной мировой юстиции на петербургскую нравственность, в интересе её исправления. Примем её к сведению, не вдаваясь в анализ, которым мы займемся в своем месте. Заметим здесь только, что в сумме дел, разбираемых мировыми судьями, уголовные составляют приблизительно одну треть — остальные две трети возбуждаются по гражданским искам.
В заключение, присовокупим еще один коэффициент, хотя и в гадательном объеме. Разумеем практику специально-военной юстиции. По систематизированным «Военно-статистическим Сборником» сведениям, судимость в войсках, вообще, определяется более или менее постоянным процентом — около 18 обвиняемых на 1.000 нижних чинов и около 6 — на такое же количество офицеров. Гарнизон Петербурга состоит из 80.000 чел., считая в этой сумме все военные учреждения. Из этой цифры нужно исключить, приблизительно, около 10% на численность офицерства. Следовательно, из соображения приведенных данных окажется, что военные суды в Петербурге обвиняют, приблизительно, в год — 1.276 нижних чинов и до 50 офицеров, а всего — 1.326 чел. Повторяем, что цифра эта очень гадательная и, вероятно, значительно ниже действительной, но мы вынуждены ею довольствоваться за неимением более точных данных.
Теперь подведем всем собранным здесь данным общий итог, который и должен будет выражать собою наглядный объем всех, совершаемых в столице, разного рода нарушений права и нравственности, и в то же время определять, разумеется, самый уровень нравственности петербургского населения вообще. Мы говорили уже и опять повторяем, что одними судебно-полицейскими данными такая картина обрисовывается далеко не полно — в ней многое остается в тени, самые краски и контуры набросаны грубо, неясно и эскизно, как это делается в живописи, напр., при первоначальной грунтовке полотна; но, покамест, нравственная статистика ничего большего дать не может. Обратимся к нашему итогу, для чего нам необходимо свести все добытые здесь цифровые данные, в их среднем выводе за обозреваемый период. Данные эти представляют:
| Лиц | Дел | ||||
| Арестов в полиц. домах и тюрьмах | 146.199 | — | |||
| Протоколов, независимо от задержаний | — | 14.885 | |||
| Classe dangereuse специально ведаемый сыскной полицией | 33.126 | — | |||
| Проституток поднадзорных | 2.776 | — | |||
| Практика | окружного | суда | — | 9.956 | |
| » | мирового | » | — | 72.016 | |
| » | военного | » | 1.326 | — | |
| 183.527 | 98.847 | ||||
Как было ранее упомянуто, мы не имеем полных сведений, сколько именно лиц привлекалось к ответственности по всем составлявшимся полицией протоколам, а также по всем производившимся в судах делам; но, с достоверностью, можно положить не менее одного лица на каждый протокол и на каждое дело порознь, и — это нужно принять, как минимум. Следовательно, определяя по общему числу протоколов число обвиняемых, подозреваемых и преследуемых — в 96,847 чел., и присовокупив эту цифру к общей сумме статистически приведенных в известность лиц, «пресекаемых» и опекаемых судом и полицией, — 183,527 чел., — получим в итоге кругленькую сумму в 280,374 чел. Эти-то 280,374 человека (или случая, точнее сказать) и представляют собою среднюю ежегодную, за обозреваемый период, «подать преступлению», уплачиваемую петербургским населением!
Несмотря на всю громадность этой цифры, она, однако ж, грешит скорее уменьшением, чем преувеличением против действительного числа петербуржцев, имеющих дело с полицией и судом по предмету различных закононарушений, несомненных и мнимых. (Например, мы приравняли к числу дел и протоколов число лиц, служивших для них объектом, но хорошо известно, что нередко бывают случаи, когда каждый протокол и каждое дело захватывают по нескольку, даже по нескольку десятков лиц). Не будем, впрочем, стараться нарочито отягчать совесть нашей северной Пальмиры: и без того, уплачиваемая ею «подать преступлению», как можно заключить из выведенного итога, чрезмерна, ужасна, почти невероятна!
В самом деле, разложив общую сумму этой «подати» на всё петербургское население (по переписи 1869 г., в 670 т.), окажется, что её несет из года в год чуть не целая половина его, говоря вообще (42%), или 1 из 2,3 жителей. Другими словами, на каждых 2,3 жителей, не выключая из их числа даже невменяемый возраст, т. е. ребят, приходится ежегодно 1 случай какого-нибудь закононарушения или противообщественного деяния, сопряженных с делопроизводством полиции и суда. Сколько же еще преступлений и нарушений общественной нравственности избегают блюстительного ока суда и полиции и не попадают в рубрики судебно-полицейской статистики! Греховность Содома и Гоморры, перед соображением о возможных пределах греховности Петербурга, не может уже казаться нам слишком разительной и беспримерной.
Слишком дорожа, однако, доброй репутацией Петербурга и вовсе не думая, в сущности, чтобы он был безнравственнее всякого другого большого города, мы считаем нужным проверить выведенный здесь итог нарушений и нарушителей права «человеческого и божеского». Не самую цифру мы намерены проверить — она более или менее достоверна, поскольку можно требовать достоверности от судебно-полицейской статистики. Нас интересует самый состав живых ингредиентов, образующих эту цифру: — в какой степени все они действительно порочны и преступны, и, следовательно, в какой мере статистика, напр., полицейских арестов и «задержаний» может быть принята за достоверное указание глубины нравственного падения столичного населения? Мы остановимся именно на этой статистике, так как она, с одной стороны, доставляет наибольшую частную цифру в нашем итоге, а, с другой — не оставляет никаких сомнений насчет значения и смысла входящих в неё данных.
Арест и «задержание» представляются слишком тяжким, позорящим личность человеческую, лишением в правовом отношении, чтобы при виде их и сознании их правоты, в нас не сложилось глубокое предубеждение против подвергающихся им людей, как против несомненно вредных, заведомо порочных, если не преступных членов общества. Такое предубеждение, в самом деле, существует и разделяется всеми представителями так называемого «культурного», интеллигентного общества, в глазах которого простой полицейский арест и помещение в «кутузку» глубоко постыдны и тягостны. Оттого, чем культурнее общество или данный слой его, тем менее выделяют они из своей среды фактов лишения свободы, клиентов тюрем и полицейских домов. Это подкрепляет и сравнительная статистика, дающая весьма любопытные, в этом отношении, сопоставления. Напр., в то время, как в Париже один простой полицейский арест приходится на 54 жителя, в Петербурге полиция арестует (не считая тюремных и политических заарестований) одного из пяти жителей, т. е., с лишком в десять раз больше. Из этого отношения, разумеется, никак нельзя еще заключить, чтобы Париж ровно в столько же раз был благонравнее и добродетельнее Петербурга; но несомненно одно, что он, относительно данного пункта, культурнее нашей столицы, приблизительно, в десять, а может и в большее число раз. И не только самое парижское население сравнительно выше, в этом отношении, петербургского, но несомненно, что в равной степени и парижская полиция культурнее петербургской. Культурность в этом случае определяется развитием уважения к личности и её правам вообще, к законности, регулирующей поступки людей — их «поведение», по отношению как к самим себе, так и к ближним. Вот это-то важнейшее условие гражданственности у нас пока развито в крайне слабой степени как в массе населения, так и в среде блюдущей её нравы полиции!
Вследствие неуважения к личности, если она не ограждена более или менее высоким общественным или служебным положением, если она не титулована «благородием» или «высокородием», у нас лишение свободы ничего не значит и, по отношению к низшему классу населения, практикуется с легким сердцем, по первому пустячному поводу или просто по личному усмотрению низших исполнителей полиции, совершенно на этот счет безответственных. По той же причине, само население низших слоев, воспитанное в бесправии, смотрит на «кутузку» и тюрьму, как на неизбежные почти для русского человека случайности, и относится к ним довольно равнодушно, с пассивной покорностью: «от сумы-де и от тюрьмы зарекаться не след»…
Есть еще одно обстоятельство, способствующее у нас обилию арестов и ранее нас подмеченное другим исследователем общественной нравственности столицы. Г. Карнович, в своей книге «Петербург в статистическом отношении» (1860 г.), говоря о численности арестов в столице, доходившей, в пятилетие с 1853 по 1857 г., до 40,000 ежегодно, и находя эту цифру очень значительной, замечает: «легко может быть», что некоторые моралисты возопиют против нравственности петербургского населения, увидев из наших расчетов, какого деятельного пособия требует это население и в тюрьмах, и в разных местах заключения». Но такой вывод был бы неоснователен, во-первых, потому, говорит г. Карнович, что «наша старозаконная беспредельная прикосновенность к делу притягивает много лишнего народа как в судебные расправы, так и в места заключения» — и, конечно, «народа» ни в чём неповинного; во-вторых, потому что у нас, во множестве случаев, полицейские аресты производятся не в видах «предупреждения» и «пресечения» преступлений, а просто в интересе охраны благочиния и порядка. «К этому надо прибавить, что беззащитность лиц низших сословий, в случае незаконного лишения их свободы, немало содействует наполнению этими лицами арестантских»…
Это было высказано с лишком двадцать лет тому назад, и хотя с той поры «старозаконные» порядки у нас, по-видимому, быльем поросли, однако ж, как свидетельствуют цифры полицейской статистики, «беззащитность» столичного обывателя низшего класса нисколько не убавилась за это время. Напротив — цифра полицейских арестов с того времени страшно возросла, и абсолютно, и относительно! В изученное г. Карновичем пятилетие maximum числа арестантов в тюрьмах и полицейских домах доходит до 43,948 чел. (в 1855 г.), что на 523 т. жителей, по тогдашнему счету, составляло 1 арестанта на 12 жит. Между тем, за обозреваемое нами десятилетие, как мы знаем, приходился один арестант менее чем на пять (4,5) жителей, или почти в три раза больше времени «старозаконных» порядков! Что ж бы это значило? Неужели нравственность столичного населения так страшно понизилась за этот период? — Нисколько; но, очевидно, усилилась степень его «беззащитности» пред лицом необыкновенно развившейся полицейской рьяности и распорядительности, выражающихся у нас, как всегда, ощутительным ущербом для свободы личной и общественной. В одном из имеющихся у нас под рукою полицейских «отчетов», именно — за 1867—8 гг., говорится о необходимости принять «чрезвычайные и решительные меры» для решения «трудной задачи», упорядочения благоустройства и повышения благочиния в столице. Эти-то усиленные «меры» и выразились в импонирующих нас цифрах полицейских арестов. Но посмотрим, на ком, по преимуществу, отражались эти «меры» и в какой степени огромная цифра помянутых арестов может идти сполна в счет грехопадений и пороков столичного населения?
За обозреваемое нами десятилетие, ежегодная начинка полицейских «темных», не считая тюрем, по среднему выводу, составлялась из 129,911 человек, а в том числе:
| Пьяных | 28.684 |
| Нищих | 5.479 |
| Бродячих, развратного поведения, женщин | 3.228 |
| Бродяг | 567 |
| Беспаспортных | 8.222 |
| Дезертиров | 23 |
| Подозреваемых в уголовных преступлениях | 7.330 |
| Нарушителей порядка и благочиния | 6.116 |
| 59.649 |
Из обозрения этой таблички видно, что самая, сравнительно, незначительная доля арестов совершается по заведомым преступлениям или по подозрению в оных. К этой категории мы относим арестуемых дезертиров, нарушителей порядка и благочиния, и подозреваемых в уголовных преступлениях (из которых, к тому ж, многие подозреваются напрасно), составляющих в средней годичной сложности 13.469 чел., или около 10% общего числа полицейских арестов (т. е. 129.911). Затем, нисколько не одобряя поведения пьяных, нищих, беспаспортных, бродяг и бродячих проституток, виновных только в том, что они напиваются, нищенствуют и бродяжничают, мы никак не можем еще отнести их к категории преступников — прямых нарушителей чьего-нибудь права. Они только могут назваться представителями «класса неблагонадежных» — classe dangereuse, но неблагонадежность не есть преступность, оправдывающая лишение свободы.
Затем, значительная часть арестов, выпадающая на долю пьяных (до 21%), должна быть принята с особенной осмотрительностью за счет нравственного поведения столичного населения. Эта цифра вовсе не определяет собою количества имеющихся в столичном населении беспросыпных, отчаянных пьяниц, настолько павших и утративших всякое самообладание, что полицейская власть вынуждается брать их на свое попечение и исправление. Если бы это было так, то тогда цифра эта способна была бы привести нас в ужас пред картиной столь опустошительной эпидемии пропойства. К счастью, ничего этого нет или, по крайней мере, достоверно, что в список «задерживаемых» полициею пьяниц попадают, в большинстве, не какие-нибудь безнадежные пьяницы, а просто люди, не умеющие в момент сильного охмеления укрыться в уединении от блюстительного ока уличных стражей. Этого не умеют делать чаще всего наши простолюдины и, притом, не те из них, которые стали записными пьяницами, а люди, изредка «загуливающие» для праздника… Впрочем, к характеристике петербургского пьянства мы возвратимся впоследствии.
Во всяком случае, из проверки вышеприведенной таблички становится ясным, что у нас пропасть народа арестуется полицией по пустякам и что, следовательно, одной голой цифрой арестов никак еще нельзя измерять глубину нравственной порчи столичного населения. В этом убеждает нас еще одно любопытное и загадочное обстоятельство. Мы видели, что, по всем вышеисчисленным категориям заарестований, полиция задерживает ежегодно только 59.649 человек. Здесь мы, по крайней мере, знаем, кто и за что именно был задержан; между тем эти, приведенные в известность, «задержания» составляют менее половины (с небольшим 40%) общей суммы полицейских арестов. Затем, с лишком 70.000 арестов, производившихся ежегодно «наружной» полицией, представляются нам загадочным ребусом в значительной своей части! В «отчетах» полиции, по этому предмету, нет никаких почти указаний и пояснений.
Остается предполагать, что в эту огромную цифру, между прочим, входили: аресты «при полиции» по приговорам мировых судей, аресты, произведенные прокурорским надзором по уголовным преступлениям, аресты сыскной и тайной полиции, и наконец, административные высылки неблагонадежных лиц, по усмотрению начальства городской полиции. Находились, за всем тем, обыватели, которые добровольно искали убежища в полицейских «темных», вследствие бесприютности. Таких злосчастных бедняков, у которых не находится даже трех копеек за ночлег в какой-нибудь Вяземской трущобе, немало является в полицейские дома по вечерам в зимнее время, в стужу, и им «предоставляется» помещение в «темных», «в ограждение от могущих случиться с ними несчастий». Все эти категории, исключая административных высылок, более или менее приведены в известность и далеко не исчерпывают собою сумму — 70 т. арестов. По приговорам мировых судей содержится при полиции не более нескольких тысяч человек (напр., в 1872—73 гг., средним счетом, в год производилось в мировом суде 26 т. уголовных дел; из них 10% окончились примирением сторон и почти половина — наказанием штрафами). Прокурорскому надзору, судя по приведенному нами выше числу уголовных следствий петербургского окружного суда, может подлежать около 5 т. арестантов, из которых, к тому же, многие содержатся в тюрьмах. Есть еще категория лиц, отбывших срок заключения в тюрьме, по приговору суда, и не имеющих права жительства в столице: до высылки они содержатся в полицейских домах. Число их нам неизвестно. Наконец, остается, тоже не приведенная в известность, цифра административных высылок «неблагонадежных членов городского общества», по решению особого «совещательного при градоначальнике присутствия». Со времени учреждения этого «присутствия», оно ежегодно высылало приблизительно до 500 лиц, изобличенных в «неблагонадежности», но, кажется, цифра эта далеко ниже действительной… Иначе — чем можно объяснить такую огромную массу вышеуказанных, таинственных арестов при полиции?!.
О составе категории «неблагонадежных», высылаемых полицией из столицы, нет никаких сведений; но есть основание думать, что главный контингент их доставляется рабочим, фабричным классом. «Неблагонадежность» в этом случае определяется очень просто — недостатком работы и отсутствием заработка. Рабочий, который почему-либо остался без работы, есть уже в глазах полиции «неблагонадежный член общества», и — его без церемонии высылают из столицы.
Примечания
править- ↑ Эта цифра выведена за последние девять лет, так как имеющиеся у нас сведения о сыскной полиции захватывают лишь этот период.
